Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

Красивые голубые глаза Николая под воздействием пе­чальных обстоятельств помрачнели. У Александры тоже по­гас ясный взор. Оба были этим сильно озабочены и решили уступить воле грозного немецкого монарха. Нужно будет ус­троить блестящий прием в Дармштадте или Висбадене...

Решетчатые ставни захлопывались, приглушая свет весе­лья в окнах. Физиономии у всех гостей в Фридбурге потуск­нели. Нужно было теперь готовиться к худшему. Этот педант Вильгельм своими действиями постоянно всем напоминал, что самодержцы — это, прежде всего, актеры. И этот спек­такль для них будет бессрочным.

Со своей обычной бестактностью, кайзер бесцеремонно навязывал другим свои желания и порой требовал того, что не было предусмотрено программой пребывания. Он, вос­пользовавшись представившейся ему возможностью, пере­хватил Николая, где-то между полдником и обедом, стал до­нимать его своими скабрезными политическими вопросами.

При этом он преследовал единственную цель: настроить его против коварной Англии, которая для него с каждым днем становилась все более ясно выраженным недругом. Ему также хотелось показать, до какой степени эта декадент- ствующая Франция погружается в атеизм и как она развра­щена и прогнила...

Николай, совсем не подготовленный к такого рода диа­логам и весьма мало расположенный к ним, ибо, вполне ес­тественно, их опасался, позволял разоружить себя, и тот, все бил в тот же колокол, прибегал к тем же штампам и к тем же угрозам, словно бесноватый!

Царю не оставалось ничего другого, кроме как слушать, или, скорее, только делать вид, — а сам он в это время думал совершенно о другом. Он сидел с отсутствующим, мечта­тельным видом, за который его часто упрекала свита, но, в сущности, это был вид вежливой защиты перед напором аг­рессивно настроенных собеседников.

Вполне естественно, Вильгельм принимал молчание царя за молчаливое согласие, и за одобрение всех его мыс­лей.

Они пожимали друг другу руку с какой-то комичной тор­жественностью. Вильгельму страшно нравилась любая пуб­личность. Все самые лучшие журналисты рейха были свое­временно предупреждены. Нагловатые фоторепортеры — уже! — скрывались за бочками с пальмами ярко освещенной резиденции и делали множество снимков.

Вечером Александра пришла в их спальню, чтобы обо­дрить мужа:

— Ники, ты хорошо поступил, дал ему высказаться, он так любит поговорить...

— Если бы только это... Но он заставляет вас говорить, когда вы не произносите ни слова. Через несколько дней увидишь в газетах мои декларации, в которых нет ни слова правды...

Александра улыбнулась. Даже не улыбнулась, а расхохо­талась, что бывало с ней довольно редко, ведь ее молодое лицо всегда отличалось строгостью.

Николай, ужасно довольный своей развеселившейся же­ной, захотел узнать, какова причина ее веселья. Она, слов­но нашалившая молоденькая девушка, призналась:

— Ты наверняка знаешь «Мнимого больного» Мольера. Так вот: если бы у меня был писательский талант, я бы на­писала комедию о Вильгельме и назвала бы ее «Мнимый гений»...

Теперь оба они засмеялись, засмеялись от чистого серд­ца. Но все же Николай счел необходимым напомнить ей:

— Знаешь, дорогая, приходится с ним считаться... Увы, к сожалению, он — не мнимый император...Третья беременность Александры протекала гораздо тя­желее, чем вторая. С ноября 1898 у нее участились присту­пы тошноты, а хрупкость ее здоровья вызывала тревогу у царя и у ее медика. Консилиум запретил ей передвигаться в карете. Николай утрачивал свое обычное спокойствие. До­вольно мрачные перспективы проводимой им внешней по­литики оставляли его если и неравнодушным, то, по край­ней мере, не вызывали особых терзаний. Но из-за слабого здоровья императрицы он все сильнее нервничал: пережи­вал. Но супружеская пара только все заметнее сплачивалась.

Если была хорошая погода, то императрице позволяли посидеть на балконе, подышать свежим воздухом, так как она страдала и от приступов удушья. От всех приемов при­шлось надолго отказаться. Всем было известно, что новая беременность императрицы причиняет ей невыносимые страдания. Во всех церквях произносились молебны на здравие. Из всех губерний присылали трогательные теле­граммы, — от военнослужащих, местных администраторов, от мелких коммерсантов, которые выражали в них свою симпатию императрице и желали ей скорого выздоровле­ния.

Об этом мало говорили, но все молча чувствовали, наде­ялись на рождение наследника престола.

Николай почти не отходил от больной супруги. Она хо­тела уехать в Крым, в дорогую ей Ливадию, и там ждать ис­хода родов в таком знакомом для них всех Ливадийском дворце, но и в таком удовольствии из соображений осторож­ности ей было врачами отказано.

Страстный, возлюбленный муж, внимательный и чуткий отец, Николай постоянно находился возле шезлонга, на ко­тором будущая мать пыталась ему через силу улыбнуться. Он читал ей вслух роман Толстого «Война и мир», чтобы Алек­сандра не напрягала глаза.

В мае 1899 года на свет появилась Мария, третья дочь Александры.Нужно ли говорить о том, что царь, который гораздо не­терпеливее других отцов ждал появления наследника, и хотя он пребывал в плохом настроении, все же воспринял третью великую княгиню с доброй улыбкой признательности за та­кой подарок своей жене от Господа.

Гораздо сильнее страдала от этого она, сетовала на упрям­ство Судьбы, которая, несмотря на ее жаркие продолжитель­ные молитвы, несмотря на ее абсолютную веру в божествен­ную доброту, каждый раз вызывала у нее разочарование пос­ле очередного рождения у нее девочки.

Это лето было безрадостным для всей императорской семьи. Вдовствующая императрица приходила в отчаяние. Ее сын, великий князь Георгий, который по праву наследия получал престол вслед за старшим Николаем, умирал в свои двадцать восемь лет от туберкулеза, который уже долгие годы подрывал его организм. Это был юноша замечательного ума. Николай просто обожал своего младшего брата. Его остро­умные замечания, шутки производили большое впечатление на будущего царя, когда они, оба еще юноши совершали вместе различные путешествия, и он, Николай, все тщатель­но за ним записывал в специально заведенную для этого за­писную книжку. Но, увы, Георгий уже несколько лет жил в Крыму.

Врачи запрещали ему выбирать другое местожительство. Он умер за несколько месяцев до наступления XX века.

Небо было еще ясным, словно прекрасные летние день­ки еше не прошли, когда его тело привезли из Ливадии в одетый в траур Санкт-Петербург, который провожал его в последний путь с искренней печалью и сожалением. У Алек­сандры, сразу после родов и рождения маленькой Марии, — самых трудных за два года, произошел нервный припадок, после которого она меланхолично, с горечью и тревогой, следила за душевным состоянием Николая, приходившего в отчаяние от смерти своего брата.