Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

Сколько было сказано, сколько написано о том, что с этого времени императрица стала увлекаться практикой спиритов, которой увлекались черногорские сестрички, постепенно стала жить в атмосфере если и не магии, то, по крайней мере, в такой, в которой она испытывала тяготение к различным оккультным науками.

Эти уроженки южного края, черногорские княгини, вно­сили в дворцовую жизнь такую радость, такое веселье, без которых императорской чете никогда бы не выбраться из черной меланхолии.

Стана, как и ее сестра Милиция, излучали просто весе­лую цыганскую бесшабашность, и она, конечно, действо­вала на окружающих. У обеих был такой неудержимый, такой экспансивный характер, что он многих просто шо­кировал, и те только дивились почему это царица с таким упорством оказывает им свою поддержку и защиту? Но чего там! Ведь их мужья принадлежали к узкому семейному кру­гу самого царя, и посему не рекомендовалось слишком громко выражать кому бы то ни было свое неодобрение их поведением.

Благодаря черногорским сестрам, молодая мама получи­ла хоть какое-то развлечение, чтобы развеять свою скуку, но в августе 1897 года ей пришлось все же вспомнить о своих тяжких, «противных» обязанностях.

Ее положение государыни заставляло ее принять во вре­мя официального пребывания в Санкт-Петербурге своего кузена, любителя пустить пыль в глаза, словоохотливого гер- майского императора Вильгельма И, кайзера, который при­был 7 августа в сопровождении императрицы Августы-Вик­тории, своего канцлера, князя Гогенцоллерна, и своего ми­нистра иностранных дел графа фон Бюлова.

Роскошный дворец в Петергофе, с его прудами, монумен­тальными лестницами, фонтанами, способными соперни­чать с фонтанами Версаля, был приготовлен для приема Гоген цоллернов.

Семь дней приемы, парады, концерты, банкеты сменяли друг друга, но все они служили лишь помпезным обрамле­нием, которое так нравилось германскому монарху, для про­должительных уединенных бесед один на один с русским императором.

С плохо скрываемым раздражением кайзер подвергал упрекам русскую империю и, разумеется, ее хозяина, свое­го кузена Николая II.

Ему не нравились ни поездка царя во Францию, ни под­писание союзнического договора между Парижем и Санкт- Петербургом, и он высказывал по этому поводу свое мнение. Вильгельм II был человеком самодовольным. Он заранее решил, что его личное обаяние, превосходство ума, вирту­озное владение словом, наконец сама помпезная, грандиоз­ная атмосфера, в которой проходили все его государствен­ные визиты, помогут ему успешно затуманить мозги этого слабого русского царя и подчинить своей воле того, в руках которого судьба всей России,..

Обширная переписка кайзера Вильгельма II с его большим другом, который пользовался не без причины репутацией парижского Калиостро, — графом Филиппом Эйленбургом, свидетельствует о том, как проходил этот визит в Россию, и какие тяжелые последствия имел он для русской империи.

Обратимся же к ней.

«Результаты моей поездки превзошли все ожидания. Во время наших нескольких бесед я выразил свое полное согла­сие с Ники по всем самым важным политическим вопросам, в результате складывалось впечатление, что мы с ним вдво­ем являемся хозяевами всего мира!»Один лишь этот отрывок из письма германского импера­тора очень много говорит о его тщеславии, об отсутствии у него прозорливости, о его словоохотливости и его стремле­нии к господству.

Прежде всего, Вильгельм II хотел добиться от Николая одного, чтобы тот оказал влияние на курс французской внешней политики, чтобы в Париже не поднимали вновь вопрос о принадлежности Эльзаса и Лотарингии.

Николай II, всегда загадочный и немногословный, слов­но сфинкс, возражал, приводя убедительные доводы:

— Вильгельм, но я не вижу, как я могу вмешаться в ре­шение такой проблемы...

— Ну, а мир во всем мире тебя не волнует? Разве ты не обратился более чем к двадцати нациям, призывая их к ра­зоружению и проведению эффективной, постоянной дип­ломатии, а это* позволь тебе откровенно сказать, на мой взгляд, большая глупость.

Николай, давно привыкший к резким упреком со сторо­ны своего родственника, сохранял спокойствие. Его собе­седник настаивал на ответе, и тогда он заговорил:

— Вильгельм, но мне прежде придется поговорить с моим союзником, Францией. Франция — великая страна, и лю­бой демарш мирного характера...

— Ты не прав, — перебил его нетерпеливый кайзер. — Французы прежде всего — галлы. Они так любят драться, что-то завоевывать, провоцировать всех... Нечего уповать на свои прежние о них впечатления. Этот народ так унижен поражением Наполеона III... Он жаждет реванша, это точ­но. Любой ценой мы не должны этого допустить. А цена это­му — равновесие политических сил в Европе... К тому же поведение Англии выводит меня из себя. Этот ее колониаль­ный тон превосходства, эта мания постоянно совать нос в наши дела, все могут испортить. Ты ничего не смыслишь в больших делах, в международной торговле, так что позволь уж мне тебе сказать, что нужно положить конец таким вы­соким ее амбициям. Если будем ждать, то можем и опоз­дать... Я предлагаю объявить блокаду... Поклянись мне, что ты заставишь присоединиться к ней и Францию... Этого я, как ты сам понимаешь, сделать не могу...

Золотые фонтаны Петергофа выстреливали свои тугие струи в небо, и те падали, рассыпаясь водяными кружева­ми, назад, в бассейн, взбивая в них пену, словно на рукот­ворном море, звучали мощные залпы орудий, офицеры блистали своими яркими мундирами, обе императрицы в роскошных, модных платьях, обменивались заранее при­готовленными фразами, сохраняя строго монотонный тронный политес, хотя ни та, ни другая не доверяли ни в чем друг другу, а кайзер только и получал букеты цветов и рассыпался в самых бестактных похвалах самому себе в письмах своему корреспонденту, другу Эйленбургу: «Мы с Ники прошаемся, став еще более близкими друзьями. Я на самом деле — самый ловкий дипломат моей империи, да и всей Европы».

Вот вам, истинный характер этого «великого» человека!

Неужели ему на самом деле удалось обмануть царя, как он говорит об этом?

Беседы в Петергофе, которые продолжались целых во­семь дней, по существу, ничего не изменили в царской внешней политике. Николай просто подчеркивал мирный характер франко-русского союза, главная цель которого — не допустить больше никакой агрессии в будущем со сторо­ны любой империи. Чтобы развеять страхи Вильгельма, Ни­колай бросил ему только одну фразу:

— Я послежу за тем, чтобы французы закусили удила.

Все остальное — фанфаронство чистой воды, болтовня