Конкистадор поневоле - Михаил Александрович Михеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что ее сюда понесло, думал Семен, следуя за Матвеем. Нет, обузой она не будет, но ведь пристрелят же! И вообще, кто она такая, что Матвей влияет на нее лишь до определенного предела? Ведь бред же, бред!
Он настолько погрузился в свои мысли, что едва не врезался в спину идущего впереди лейтенанта. Едва успел остановиться, а не то вышел бы конфуз. Девушка, замыкающая группу, среагировала куда аккуратней.
– Сюда, – Матвей, а именно он остановил группу, показал на большой дом. Свой собственный, если что. – В амбаре.
Что же, зачем они здесь – известно заранее, роли сто раз обговорены. Во дворе скучает полусонный часовой, кутаясь в тулуп. Хоть и лето, а ночью в самый раз. Да и чему удивляться, если солнце зашло – и лужи моментально ледком подернулись. Так что тулуп – это хорошо! Вот только есть у него побочный эффект – защищая от холода, он провоцирует желание лечь и поспать минуток пятьсот-шестьсот. С позывами к внеплановому отдыху часовой усердно боролся, и это занимало его куда сильнее, чем устав караульной службы. Если он в эти годы существовал, конечно.
Лейтенант в очередной раз продемонстрировал, что не зря его в свое время учили. Где, когда и кто – молчит, как партизан, однако же явно не в обычном пехотном или там бронетанковом училище. Не зря же Семен видел его дважды – в момент, когда он начал движение и после того, как часовой осел с аккуратно перерезанным горлом.
Не было никаких команд «Вперед!» и прочего символизма. Просто лейтенант махнул рукой, давая понять, что все чисто, Матвей пошел, а Семен двинулся следом. Матрена осталась, ее задача – следить за тылами и, случись нужда, поднять тревогу. Девчонка покривилась, однако, когда ей объясняли задачу и определяли место в ордере, спорить не стала. Видать, понимала, что терпение Матвея не беспредельное, и хорошо научилась чувствовать его границы.
Во двор они зашли почти одновременно, в дом тоже проникли без проблем. Лейтенант и священник остались снаружи, а вот Семен, мысленно ругаясь, шел следом за Матвеем. Не через парадную дверь, к слову, а совсем даже наоборот, со стороны хозяйственной пристройки. Здесь тоже имелся вход, о котором даже успевший прожить в доме немало времени Семен ничего не подозревал. Вошли, прошлись по комнатам. Зачистили… От Семена не укрылось, что Матвей, убивая в тех самых стенах, где прожил не один год, испытывал целую гамму не самых лучших чувств. Конечно, профессионально считывать эмоции он не умел, однако человеку, прожившему жизнь в толпе себе подобных, сложно не научиться чему-то такому просто на уровне рефлексов. Учитывая же, что даже маленький городишко там, дома, по сравнению с этой дырой тянет на полноценный мегаполис, практики у Семена было с избытком. Так-то хоть Матвей и неплохо держался, но все же, все же… Хорошо еще, процессу эмоции не мешали – Матвей просто делал свою давно ставшую привычной работу.
Семену пришлось, с одной стороны, проще, с другой – сложнее. Проще потому, что такой эмоциональной привязанности к этому месту у него не развилось, просто не успело. Сложнее – так ведь не приходилось ему до этого спящих резать. В бою, на адреналине – да, и много, а вот так… Но – сжал зубы и старательно представлял себе тех, кого убивал, неодушевленными предметами. Получалось не очень, но все же лучше, чем ничего.
Кстати, врагов здесь ночевало на удивление немного, и это настораживало. Все же большой, удобный дом… Хотя, возможно, главарям больше приглянулись хоромы воеводы, а остальным было все равно, где отсыпаться после ночных подвигов. К слову, разграбить дом поляки успели.
Когда они вернулись во двор, лейтенант успел закончить свою часть работы, выпустив из амбара тех защитников города, что пережили штурм и оказались в плену. Повезло им или нет? Трудно сказать, били их здорово. Да и, не вернись сюда Матвей, жизнь их тоже была бы под большим вопросом. Они уже смирились, похоже. Некоторые из пленных никак не могли врубиться в происходящее, стояли да глазами лупали. Что же, шок – это по-нашему. Да и осталось их всего ничего, чуть больше десятка человек, причем почти все раненые.
Кстати, воевода падение вверенного его попечению города пережил, хотя досталось ему изрядно. Лоб перетягивала повязка из куска не слишком чистой материи, похоже, оторванного рукава рубахи. Куска бороды не было – вырвали, причем вместе с кожей. Но держался он бодро, что и неудивительно – трусы и малодушные на таких постах, да еще и в лихую годину, оказываются редко.
– Я знал, что ты придешь…
– Все потом, – отмахнулся Матвей. – Разбирайте оружие, и…
– Не так быстро!
Сказано это было с сильным акцентом, однако на совершенно понятном русском языке. Семен повернулся – и замер.
Над забором, в воротах, даже на крыше торчали ружейные стволы. Что характерно, с прилагающимися к ним стрелками. Была их здесь немалая толпа, и по всему выходило, что если кто-то попробует дергаться, по стоящим во дворе хлестнет свинцовый шквал.
Откровенно говоря, можно было рискнуть. Шансы минимальны, только вот, глядя на пленных, понимаешь, что погибнуть в бою, может статься, окажется лучшим вариантом. Но оказалось, что поляки и это предусмотрели.
– Вы оружие-то бросьте, бросьте.
Семен повернулся и увидел перед собой широкий раструб мушкетона и ласковую улыбку. Святой отец, чтоб его!
– Ты что творишь! – голос Матвея звучал жутко.
Священник лишь улыбнулся в ответ, кротко и в то же время с превосходством:
– Спасаю заблудшие души, сын мой…
– Спасаешь? Сын? Забыл, кому мы клялись, пес?
– Есть клятвы, а есть КЛЯТВЫ. И та, что дается Господу нашему, стоит превыше всех.
Словно призывая Бога в свидетели, он перекрестился. Через левое плечо. Всей пятерней. И в голове словно бы щелкнуло…
«Почему-то у нас принято считать, – инструктор сделал короткую паузу, окинув будущих покорителей времени и пространства взором небожителя, – что учиться за границу у нас начали ездить при Петре Первом. На самом же деле это далеко от истины. Культурный и технический обмен так или иначе шел постоянно, а первую группу студентов целенаправленно послал учиться Борис Годунов. К слову, никто из них
