Мертвые не молчат - Марк Вернхэм

Идя по опушке, эти полицейские или солдаты сбивают своими дубинками ветки деревьев и кустов, оказывающиеся у них на пути. Мне они кажутся роботами, неумолимо марширующими и размахивающими дубинками. А может быть, они похожи на какую-то жуткую машину? Например, на комбайн, который косит и рубит, косит и рубит — неумолимо и безостановочно.

Они направляются в сторону поляны, где на своем одеяле лежат эта юная девушка и ее парень.

Заслышав тяжелый топот полицейских/солдат, девушка и ее приятель перестают целоваться и обниматься. На их лицах появляется испуг. Они быстро собирают свое одеяло и остатки еды и на скорую руку запихивают все это в рюкзак. Потом они бегут к своим велосипедам, но уже слишком поздно. Один из полицейских/солдат выскакивает из кустов прямо на них.

— Вот те на, Арчи! — восклицает этот полицейский/солдат, обращаясь к возлюбленному девушки. — Похоже, тебе изменила удача.

Полицейский/солдат достает свой пистолет и наводит его на Арчи. Девушка с отчаянием наблюдает за происходящим.

— Ну, пошли, Арчи! Пришло время расплачиваться за свои преступления, — говорит полицейский/солдат.

— Я не сделал ничего плохого! — кричит Арчи.

— Ну ну, Арчи, — говорит полицейский/солдат. — Думаю, укрывать известного террориста — это преступление.

Вдруг Арчи бросается бежать, а девушка кидается на вытянутую руку полицейского/солдата. Они пару секунд борются, а потом раздается громкий треск — пистолет полицейского/солдата стреляет. И Арчи падает лицом вниз и перестает двигаться. Девушка кричит. Полицейский/солдат бьет ее дубинкой, и она уже молча падает на землю. На голове у нее появляется кровь.

А потом, когда все стихает и только голубой дымок из ствола пистолета вьется в воздухе, переливаясь в лучах яркого солнца, роботообразные полицейские/солдаты волокут мертвого Арчи и потерявшую сознание девушку к своему грузовику.

Очнувшись, она видит, что находится в тюрьме. И ее держат там, пока она не соглашается подписать признание, в котором говорится, что она участвовала в заговоре против государства, но на самом деле организатором этого заговора был ее молодой человек, а она, будучи лишь слабой женщиной, влюбленной в него, оказалась невольной соучастницей. Но моя девушка, теперь с опухшим от побоев лицом и пробитой головой, сначала отказывается это подписывать. Ее держат в тюрьме целый год, и никто не знает, где она. Я вижу, как проходит все это время. Но для меня оно сжимается в несколько коротких мгновений. Я вижу все — все, что они с ней делали. Я чувствую всю ее боль. Они допрашивали ее каждый день. Они заставляли раздеваться ее догола и обливали ее холодной водой. Они будили ее, когда она только-только засыпала. Иногда они трогали ее там и так, как она не хотела, чтобы ее трогали. Они били ее до тех пор, пока она в конце концов не согласилась подписать это признание.

Когда ее выпускают, у нее ничего нет. После двенадцати месяцев пыток сознание ее помутилось, и она стала бездомной. Она стала пить, пить любую, даже самую отвратительную выпивку, какую могла достать, она спит в парках, кричит как сумасшедшая, и мочится в трусы.

И в течение двадцати лет после этого она каждую ночь просыпается с криками, а каждый божий день для нее проходит так, будто тем солнечным днем она тоже получила пулю в голову. Она не может спать по ночам, а днем она никогда по-настоящему не бодрствует.

Но однажды она изменилась, решила, что пора прекратить быть живым трупом. Это произошло потому, что ей помогла одна молодая женщина. И я вижу, что этой доброй молодой женщиной была Клэр. Сначала Клэр просто разговаривала с ней. Каждый раз, встретившись с моей бывшей молоденькой девушкой — теперь уже взрослой женщиной, — Клэр здоровалась и улыбалась. А потом стала спрашивать, не голодна ли она, и приносила ей поесть. Потом Клэр предложила принести чистую одежду. Она привела ее к себе в дом и вымыла ее в ванной. Моя Клэр. Клэр, которая спасла и меня, смыла с меня блевотину, успокоила крики в моем мозгу и сделала из меня другого человека.

И вот теперь эта женщина работает в маленьком кафе, разливая чай и готовя плохую еду для серых, плохо пахнущих людей, которые курят дешевые сигареты и, сощурившись, читают старые газеты. Она говорит им приятные слова, потому что знает, что единственный способ чувствовать себя хорошо это быть хорошей самой. Она видит вокруг себя всех этих несчастных людей, и это напоминает ей о том, какой несчастной сделали ее, и ей хочется помочь. Поэтому она готовит им чай и еду и называет их «голубчик», и «дорогуша», и «милый». И те пять минут или тот час, который они проводят здесь, для них превращаются в маленький кусочек нормальной жизни. Всем этим старикам начинает казаться, что они вернулись в те времена, когда их матери были еще живы.

— Они хотя бы его не пытали…

Это говорит моя официантка — сорок лет спустя, — скрытая облаком пара, идущим из ее огромного чайника. Она разговаривает с Дженсеном Перехватчиком, то есть со мной. Теперь она что-то бормочет, погрузившись в воспоминания, которые я только что подсмотрел. Мое лицо все мокро от слез, которые текут из глаз, как из дырявой трубы. Я неотрывно смотрю на старую официантку и чувствую в своей груди боль, боль, которая даже больше той, которую я чувствовал, когда убегал от агентов Департамента безопасности, когда арестовали Федора.

И я думаю: «Я сошел с ума? Я совершенно слетел с катушек?»

Но я понимаю, что совершенно нормален. Все эти видения и самородки в моей голове — все это правда, которая более правдива, чем то, что я считал правдой раньше. Я чувствую себя как какой-нибудь заключенный, которого показывают в новостях. Он кричит, что он невиновен, но правительство все равно заводит его в камеру, где его умерщвляют, потому что он совершил убийство, а потом они узнают, что он на самом деле невиновен. Я чувствую себя, как этот человек чувствует себя перед казнью, — он-то прекрасно знает, что он невиновен. Я хочу сказать, что я ощущаю ту же уверенность в правдивости того, что Вижу. И не я слетел с катушек, с катушек слетело все, что вокруг меня.

Глава 26

Я выпил столько чаю, сколько смог. Мне пора уходить, и я вновь отправляюсь бродить по улицам. Шагая по разбитым тротуарам, я не смотрю по сторонам. Моя голова переполнена всеми этими противоречивыми идеями, которые налетают друг на друга, как люди, нечаянно столкнувшиеся в темноте… Они шлепаются на землю и, потирая лбы, обвиняют друг друга в том, что с ними произошло.

Но через некоторое время мой мозг успокаивается. Рисунок трещин на тротуаре и разноцветные камни мостовой начинают меня гипнотизировать, и мозг заполняет пустота — я совсем перестаю думать. Потом вдруг я замечаю что-то знакомое. Это квадраты, нарисованные мелом. Детские классики, которые мы видели с Клэр, когда прогуливались с ней тем утром и повстречали малышку Роуз. Я останавливаюсь и пытаюсь вспомнить стишок, который девочка напевала, прыгая по своим квадратам.