Северянин (СИ) - "Nnik"

          Оглянувшись, Валп замечает, что на самом носу, там, где стоит Олаф, много тише, и украдкой пролезает к Трюггвасону. Тот только бровь выгибает да снисходительно улыбается, глядя на жалкого, перепуганного мальчишку. Его пальцы крепко сжимают рукоять секиры, но она пока не окроплена кровью. Валп проводит ладонью по лицу, будто хочет стереть страх и омерзение и бросает короткий взгляд на море. Барахтающихся в воде врагов почему-то жалко. Наверно, потому что ему они вовсе не враги. Очередная волна на миг приподнимает одного из отчаянно борющихся за жизнь. Темно-зеленые глаза полностью поглощают Валпа на короткий удар сердца. Словно зачарованный, он ждет, когда же снова покажется обладатель волшебного взора, ищет его средь синевы. И находит. Такое красивое лицо — Валп уверен: не видел подобных раньше. Да и впредь вряд ли встретит. Неосознанно он слегка дергает Олафа за рукав и подбородком указывает на плывущего красавца. Трюггвасон на мгновение прищуривается, нашаривает так некстати сломавшийся румпель** и кидает его.

          Валпу остается лишь потрясенно моргнуть да отдать дань меткости Олафа.

__________

* Мимир — вечный источник мудрости.

** Румпель — рычаг, с помощью которого осуществляется разворот руля корабля.

========== Глава 25 ==========

                  Грея руки над едва теплящимися углями, Тормод искоса поглядывал на хмурого Хакона да давил смех. Спасаясь от гнева народного, конунг взял с собой именно его, Тормода, жалкого раба. Из всех своих людей, всех, кто служил ему душой не меньше чем телом, сражался с ним плечом к плечу. Взял раба подаренного именно тем, кто поднял людей на бунт. Того, кто долго точил корень древа власти Хакона. Ему, ему одному доверял он. Полностью, безоговорочно. Большей глупости и быть не может! Сначала лишить человека всего, а потом броситься с ним в бега.

          Мрачный сумрак Ярловой пещеры навевал мысли о смерти — казалось бы, лучшего места, чтоб все завершить, и не найдешь. Оставить в сыром полумраке горести, обиды, боль и слезы. Окропить камни темной кровью, смыть прошлое, напитать ею истерзанную душу, заживить раны. Один удар, одно резкое движение — и все. Завершится правление конунга Хакона Могучего, начавшего с громких побед да великих деяний и скатившегося в бездну порока и грязи.

          Тормод подбросил пару хворостин в кострище, и, подымив, они занялись. Затрепыхалось крохотное пламя. Алые всполохи заиграли на стенах, словно вторя мыслям о крови. Так просто. Удар сердца — и конец.

          Но Тормод еще не был готов оборвать жизнь Хакона. Он наслаждался своей властью над конунгом. Упивался его страхом, его обманчивой надеждой. Сладко глядеть, как враг бежит, не зная, что идет за руку с собственной смертью.

          А еще… хоть Тормод и самому себе признаться не мог, он боялся. Столько лет он шел к этому. Столько ждал. Терпел. Молил богов и проклинал судьбу. Всего себя положил на алтарь мести. А свершится она… что будет? Будущее пугало неопределенностью. В нем боле не было цели, не было смысла. Не было причин, забывая обо всем, ничего не боясь, идти вперед.

          Или все же были? На мгновение вспомнились презрительно щурящиеся зеленые глаза и губы, изогнутые в усмешке. Были. И Тормод все сделает, чтоб сбылось загаданное.

          — Так. Сейчас спать ложимся. Посветлу опасно нынче нам двигаться. Как темнеть начнет, выйдем. Понял? Разбудишь к вечеру.

          Тормод кивнул и вытянулся на твердом полу пещеры. Прикрыл глаза и сладко зевнул, будто и не ощущая мелких острых камушков, впивающихся в тело. Теперь он — хозяин, а Хакон — лишь жалкий раб судьбы, хоть и сам покуда об этом не знает. А значит, Тормод может спать. И видеть полные неги и счастья сны.

<center>***</center>

          Полными отчаяния глазами Норд смотрел, как падает боевой дух людей, узревших опустевший Медальхус, как исчезает из их взглядов задор и азарт, так пылко горевший после расправы над конунговой шлюхой. Если кровь и боль, приправленные отчаянными криками и визгами несчастной жертвы, раззадорили викингов, заставили уверовать в собственную правоту, прочувствовать свое право на совершаемое, то темные коридоры и безлюдный двор высосали из них все силы.

          Едва не кусая локти с досады, Норд думал, как не дать разочарованным норманнам разбрестись по домам. Как не позволить иллюзии победы, пусть и совсем бесславной, разрушить победу реальную? Взъерошив волосы и отмахнувшись от обеспокоенного взгляда Торвальда, Норд поднялся на высокое крыльцо парадного входа:

          — Трус! Проклятый трус! — взревел он во всю мощь своих легких. — Он сбежал! Оставил весь свой скарб, бросил драгоценности, деньги. Драгоценности и деньги, заработанные народом, заработанные вами. Вам по праву принадлежащие! — сначала на него оглянулись лишь близстоящие, затем встрепенулся и кто поодаль, а потом каждый викинг, каждый от простого бонда до ярла, стал вслушиваться в гневную речь. — Он сбежал. Как грязная крыса бежит с тонущего корабля, позабыв, что его корабль не жалкая лодчонка, а целая страна, могучая страна! И что он в ответе за каждого в ней. Он испугался. Ему не хватило чести остаться и ответить за промахи, ответить за ошибки. Он не мужчина. Не тот мужчина, кто девкам под юбки лезет. Нет! Лишь воин может смело принять наказание. Не вскрикнув, не дрогнув. — Норд едва сдержал дрожь — вспомнилась порка. И те усилия, что пришлось приложить, чтоб молча все перетерпеть. Но Норд надеялся, что не он один сейчас вернулся к тому тингу. У викингов хвастунов не любят, но и скромников не чтят. И за такое напоминание его никто не осудит. Наоборот — оно придаст словам вес. — Сам исчез, лишь заслышав о приближении гнева людского, и прихвостням своим велел спрятаться. Но не уйти ни ему, ни приспешникам низким от кары! Не уйти! Не уйти! — И множество глоток вторят приговору: — Догоним!

          — Догоним!

          — Заставим платить!

          — Платить!

          — Вперед! Громить! Рушить! Омоем кровью нечестных ярлов землю священной Норвегии. Очистим ее от скверны Хаконовской!

<center>***</center>

          Торир с ужасом оглядывал разворошенную столицу. Нет, не так должно все было завершиться. Не так. Он приводит Олафа в Норвегию, наобещав легкой победы да любви народа, как овцу на бойню. Тот, окрыленный мечтаниями, теряет всякую осторожность, и верные Хакону люди сметают его войска. Так Торир со своим конунгом представляли себе прибытие Трюггвасона в Норвегию. Так они хотели убить сразу двух зайцев: уничтожить врага и показать народу — конунг силен, бороться с его властью бесполезно. Только… только вот не ожидал Торир, что за время его отсутствия так все переменится. Если раньше были лишь шепотки да слухи, то сейчас город гудел о том, что ярл Ивар с полуангличанином собрали армию и повели ее против Хакона. О том, что конунг сбежал. До последнего Торир хотел думать, что те жалкие три драккара с неполным экипажем специально были высланы навстречу. Были отданы в жертву победе. Но… нет. Видно, и правда, боле нечего был противопоставить Трюггвасону.

          Гиганта затрясло: это — полный провал. Конец всего.

          Издали наблюдавший за ним Олаф улыбнулся. Зачем Торир прибыл к нему, было ясно едва ли не с самого начала — Норд давно передал через Торкеля, что этот великан — одна из самых прикормленных и обласканных собак Хакона. Сразу не прирезал его Олаф именно ради этого мгновения. Увидеть безысходность на лице самого конунга он не надеялся — знал: его порешит не он и даже не у него на глазах. Но Торир стал вполне достойной заменой. Быстро приблизившись, Олаф толкает Торира в грудь, и тот, пошатнувшись, падает на колени. Поражение лишает сил. Пусть выкормыш Хакона почти вдвое тяжелее Трюггвасона, сейчас он жалок и немощен.