Сфера разума - Семен Слепынин

Очнулся я на опушке леса. Гусары постарались на славу: засунули нас не в любую высокую траву, как я просил, а в крапиву. Словно знали, что она обладает хорошими лечебными свойствами. В спине я почувствовал зуд и покалывание. Это дядя Абу осторожно прикладывал к моим ранам листья крапивы. Потом он помог мне перебраться под тень густой сосны.

- Бедный малыш,- жалостливо шептал он.- Как они тебя разделали.

- А с тобой-то что?

- Со мной ничего. Только вот сидеть не могу,- сконфуженно ответил дядя Абу. И вдруг голос его задрожал от ярости.- Негодяй! Высек меня, как мальчишку. Это меня-то! Да я ему!..

- Успокойся, дядя Абу. Ты стал обыкновенным человеком, и пора привыкать к этому.

Шагах в пятнадцати от опушки сидели на пригорке мои конвоиры и скулили от одиночества, страха и тоски. К горлу подкатила такая теплая волна благодарности, что я, преодолев слабость, встал и подошел к ним.

- Спасибо, друзья. Идите в город без меня. Не бойтесь. Сейчас все будет не так, как раньше.

Черти и сами с ужасом догадывались, что при новом Гроссмейстере все будет по-другому. Город пугал их теперь не меньше леса. Они нерешительно побрели к его окраине, то и дело приостанавливаясь и оглядываясь. Я, как мог, подбодрял их.

Дядя Абу увел меня в лес. На сухой полянке мы посидели часа полтора, отдохнули. Солнце клонилось к закату и золотило верхушки деревьев. Еще через полчаса под ногами расстелились длинные тени, и я стал с беспокойством оглядываться.

- Скоро появится...

Чуть было не сказал: "мой Черный паук",- но спохватился. Дядя Абу пока не должен знать, что перед ним выходец из прошлых веков и к тому же создатель черного людоеда. Да и кто я на самом деле? Я давно перестал быть Пьером Гранье. Он испарился, ушел из меня, как джинн из дяди Абу.

- Да, сейчас мы с тобой беззащитны перед пауком,- угадал мои опасения дядя Абу.- Поживем пока у бабы Яги. Паук боится ее, как огня. Добрая старушка живет где-то здесь.

Но где именно, дядя Абу не знал. Мы проплутали до позднего вечера. Под густо сросшимися ветвями и в кустарниковых низинках скапливалась и клубилась тьма. Мы ускорили шаг, но за нами неотступно тянулись волокна мрака. Они извивались, сплетались в змеиные клубки на светлых прогалинах с шипением таяли. Опустилась ночь, и позади нас послышались звуки, от которых становилось не по себе: какие-то шорохи, сопение, уханье. Обернулись и в страхе попятились: мохнатый Черный паук глядел на нас зеленовато светящимися глазами.

Из последних сил мы поспешили на светлевшую впереди поляну и там увидели наконец забор, похожий скорее на частокол. На его кольях висели человеческие черепа, пустые глазницы которых замигали вдруг багровыми углями. Преследовавший нас паук остановился, в неописуемом ужасе зашипел и замахал передними лапами. Повернувшись, он побежал в чащобу и рассеялся в непроницаемой тьме, слился со своей стихией.

Мы открыли скрипучую калитку, и перед нами предстала избушка на курьих ножках. Окна хилой, но довольно вместительной хибары светились, ее мшистую крышу серебрила луна.

Вверху, над черными макушками деревьев, закрывая временами лунный серп, летал какой-то горшок. Описав круг, горшок снизился и опустился у порога. Это была медная ступа. Из нее проворно выскочила сгорбленная старушка с клетчатым платком на голове. Лицо у нее морщинистое, с некрасивым скрюченным носом, но доброе и чуть хитроватое.

- А, ясные соколы,- насмешливо приветствовала она.- Прискакали лечиться? Видела, как лупили вас. Все видела. Заходите.

Старушка была в курсе всех событий, хотя телевизора в ее горенке мы не обнаружили. Горенка освещалась горящими лучинками. В дрожащем, прыгающем свете мы увидели пучки сухих трав, подвешенные на бечевках. В затянутых паутиной углах метались тени, похожие на летучих мышей. На печке в горшке что-то кипело, булькало, пузырилось. Старушка подсыпала в целебное варево зерен и, делая костлявыми руками кругообразные движения, забормотала заклинания.

Дядя Абу стоял тихо, не желая нарушать ее творческий экстаз. Наконец не выдержал, с трудом вытянул из Памяти телевизор и поставил его на дощатый стол. Он хотел узнать, что делается в городе. Но старушка притронулась к антенне, и экран погас.

- Не травмируйте психику,- решительно заявила она.- Рано вам смотреть такое.

- Но мы здоровы,- робко возразил дядя Абу.

- Много вы знаете,- фыркнула бабуся.- Покажите лучше свои раны.

Увидев багровые полосы на моей спине, она всплеснула руками и запричитала:

- Бедные мои! Как исхлестал он вас. Как исхлестал!

Добрая баба Яга окунула в бурлящее варево широкие листья клена и покрыла ими мою истерзанную, ноющую спину. Я зажмурился от приятной теплоты и целительной щекотки. Минут через пять боль как рукой сняло, а дядя Абу даже сидеть мог.

- Ловко,- восхитился он.

- То-то! - подняв палец, поучительно сказала старушка.- Сейчас приготовлю вам чай, а сама отправлюсь по делам.

Вскоре душистый напиток был готов, а бабуся уселась в свой летательный аппарат - медную ступу, выпорхнула в распахнувшуюся дверь и растаяла в лунном сиянии. Трудолюбивая, как пчела, она и ночью выискивала лекарственные травы, коренья, семена.

Мы присели к телевизору. Но как ни бился дядя Абу, экран не загорался.

- Ну и бабуся,- сердился этот знаток электроники.- Ловко заблокировала. Заколдовала.

Наконец экран замигал и высветил гряду волокнистых, пронизанных лунными лучами облаков. Летающие микропередатчики повернулись объективами вниз и с большой высоты показали город.

С ним творилось что-то неладное. Уличные фонари и рекламные щиты гасли, целые кварталы исчезали, будто проваливались под землю. Во мгле слышались вопли изгнанников и грохот рушащихся зданий. Угрюм-Бурчеев, как мы догадывались, маршировал и на пути своем сметал все лишнее. Может быть, он задумал на месте старого города воздвигнуть новый?

Решили подождать до утра. Выпив пахучее бабушкино зелье, мы улеглись на охапки сухого сена и провалились в глубокий исцеляющий сон.

Проснулись около полудня. На столе кучки только что собранных трав, но сама бабуся отсутствовала.

- Что же с городом? - спросил дядя Абу.

Мы включили экран и ахнули: города не было! Солнце не играло на куполах, не искрилось на шпилях: ни церквей, ни храмов, ни величественных дворцов. Кругом, насколько хватал глаз, необозримая равнина - унылая и плоская, как тундра. Лишь на бывшей центральной площади сиротливо торчала громада собора Парижской богоматери, увенчанная багровыми буквами - ЦДП. От собора во все стороны тянулись посыпанные песком улицы и геометрически правильные ряды приземистых казарм.

Из многих тысяч телепередатчиков уцелел лишь один. Но это был удивительный передатчик - озорной и резвый, как расшалившийся ребенок. Он игриво порхал, взлетал и снижался, выхватывая эффектные ракурсы. Застыв на месте, он долго показывал окруженный казармами строевой плац. На нем сновали изгнанники, одетые, как в былые времена, кто во что горазд: в черные фраки, в голубые мундиры, в украшенные позументами камзолы. Среди них и мои конвоиры. Узнал я их с большим трудом, так как нарядную гусарскую форму они сменили на серые солдатские шинели. "Молодцы,- мысленно похвалил я их.- Догадались!"