Последняя лошадь Наполеона - Григорий Александрович Шепелев

это всё же не повод актуализировать анекдот про прачечную и Министерство культуры. Знаете его, да? Но вы не стесняйтесь, друзья мои, не стесняйтесь! Я ведь – ваш гость. Не больше того.

– Артур, наливай, – скомандовала Тамара. Артур наполнил все рюмки. Для этого пришлось вскрыть пятую бутылку. Выпили. Закусили.

– Петенька, говори, – предложил министр.

– Я, Владимир Ростиславович, почти рад, что вы меня сюда притащили, – затараторил опытный критик, уже давно проявлявший признаки нетерпения, – благодарен, что уломали. Признаться, я ожидал увидеть нечто банальное, из невзрачных полутонов, в духе Гинкаса, и вот – на тебе! Оказалось, есть на что посмотреть и что обсудить. Конечно, не Товстоногов, не Кургинян, но и не какой-нибудь там Некрошес! Определённый уровень есть, притом игра выше, чем постановка.

– Нельзя ли немного медленней? – попросила Анька, закурив «Кент», – мне трудно следить за сутью. И, если можно, чуть-чуть поменьше фамилий. Я всех талантливых режиссёров помню только по именам.

Едва на неё взглянув, Пётр Александрович продолжал:

– Придумка с Ромео тянет на некий уровень. Я и сам пару лет назад, признаться, морочился с ключевой лесбиянской фишкой в данном материале, но патриарх Алексий Второй не пришёл в восторг от моего замысла, а Джеймс Кэмерон мне потом рассказал, что он отказался от этой темы в «Титанике», потому что её могли назвать грубым ходом для привлечения зрительского внимания к фильму. Ну, а суть дела в том, что я собираюсь ставить спектакль на современную тему, по пьесе очень сильного автора…

– Да скажи уж прямо, что по своей, – перебил министр, – чего стесняться? Пьеса, действительно, весьма сильная, с двойным дном, притом очень крепким, патриотичным и актуальным!

– Ну, не совсем по своей, Владимир Ростиславович, я ведь под псевдонимом пишу! Но можно сказать, что да, по своей. Пьеса называется «Три свиньи». Намёк понимаете? Три свиньи, раскрашенные под американский флаг, решают сожрать Россию. Им противостоят лесные животные в триколорах. Концепцию понимаете? Это будет сильная вещь! Беру вашу труппу. Всю, кроме стариков. Площадка для репетиций – МХАТ, оплата – по четырнадцатому разряду, почасовая, гастрольный график расписан. Через полгода…

– На … пошёл, – сказала Тамара. Все на неё уставились. Но лишь две пары глаз были удивлёнными. Соня грустно закрыла лицо руками. Встав со стула, Тамара заголосила:

– На … пошёл отсюда, мурло! Ты какого … зашёл в женскую гримёрку?

– Это буфет, – шепнула Волненко.

– Какого … зашёл в буфет? Мало ещё морду наел? Кто тебя пустил в этот театр? Кто тебя сюда звал? Ты кто по профессии? Отвечай, ублюдок!

– Сантехник, – попробовал отшутиться друг патриарха и Кэмерона. Но у Тамары был к нему разговор серьёзный.

– Ну, так иди в говне ковыряйся и жри его, спермоглот! Конченый гандон! И чтобы я больше тебя в театре не видела! Пошёл на …!

– Да это кто? – стукнул кулаком по столу Ретюнский.

– Это ведущая актриса нашего театра, – пожала плечами Даша.

– На … отсюда, мразь! – визжала Тамара, молотя пятками по линолеуму, – кому я сказала? На …! В …!

Все, кроме министра, делали вид, что очень хотят её успокоить. Министр на самом деле хотел. Он даже пытался. Какое там! Схватив критика, режиссёра и драматурга в одном лице за воротник смокинга, вспыльчивая мамаша Джульетты поволокла его к двери. Анька её любезно открыла, и бойкий спутник министра был одним пинком тонкой ножки вышвырнут за порог, к ногам двух сотрудников Федеральной Службы Охраны. Из репетиционного зала, тем временем, прибежало человек сорок. Они с большим удовольствием созерцали беснующуюся Тамару. Она была хороша. Корней Митрофанович рискнул к ней приблизиться и обнять. Она его укусила. Лена Штипенко, взяв её за руку, предложила ей спеть дуэтом. Было дано согласие. Когда все полсотни куплетов песни «Ты ж меня спидманула, ты ж меня спидвела» отзвучали и отгремели аплодисменты, последовали глубокие извинения. Их принёс Корней Митрофанович, но не критику – он уехал на белом «Ауди», а министру. Тот принял их и поцеловал руку утихомирившейся Тамары. Та изъявила желание танцевать стриптиз, что сразу и началось в репетиционном зале, на глазах полутора сотен очень солидных господ и дам, под Веркину скрипку. Верка играла Монти. Когда Тамара достигла изрядной степени обнажения и решила на этом не останавливаться, Маринка, Дашка и Эля к ней подбежали и увели её под руки. Успех был, мягко говоря, оглушительным. Публика умоляла повторить номер, и стриптизёрша была не против. Но её очень крепко держали. Девочки кое-как одели её, вызвали такси, помогли спуститься по лестнице.

– Сука, ты зачем нажралась? – спрашивал Артур, следуя за ними, – ты ведь отлично знаешь, что тебе пить нельзя!

Тамара молчала. Она уже ничего не соображала. Её впихнули в машину. Артур сел рядом. Их проводили аплодисментами.

А потом министр говорил тост. Он поблагодарил коллектив театра за очень сильный спектакль. При этом он подчеркнул, что сегодня произошли два ярких события: собственно говоря, премьера, и – неожиданное, чудесное появление новой сильной актрисы с блестящими перспективами.

– Это он про тебя, – шепнула Волненко на ухо Свете, не отрываясь от запечённого с сыром и чесноком осетра в лимонном соку, – ты хоть улыбнись, паскуда!

Свете пришлось не только сверкнуть зубами, но и подняться, поскольку зал разразился рукоплесканиями. Отвесив глупый поклон, она поспешила сесть.

– Ты много не жри, – бубнила Волненко, напихав в рот холодца и спаржи, – а главное, не пей много! Тебе ведь завтра работать – не только драить полы, но и репетировать! Впрочем, думаю, что уборщицей теперь будет другая девушка. Называть я её не буду.

– Сука, заткнись! – взвизгнула сидевшая слева Соня, – зачем ты так говоришь?

Трудно было Свете много не пить, ибо замечательные официанты в белых рубашках и чёрных бабочках наливали в бокалы «Шато Лафит» и «Мадам Клико, а ещё труднее было много не есть – ведь таких чудес, какие они ставили и ставили перед ней в фаянсе и хрустале, она отродясь не пробовала! К тому же, сама Волненко, подобно всем остальным, тем только и занималась, что нажиралась. Произнёс тост директор. После него слово брали Кремнёв, Никитин, главбучина, кадровичка, Штипенко, Малкин. Они рассказывали про Свету. Она уже не смущалась. Она смеялась, как ненормальная. Ей хотелось ещё. Всего. И побольше. Анька, тем временем, что-то шелестела ей в ухо. Решив понять, чего она хочет, Света сосредоточилась, и слова стали выделяться из галдежа и звона приборов:

– Видишь того плешивого толстяка в золотых очках? Ты знаешь, кто он такой? Это сам завлит из театра Вахтангова! А та вон ярко-рыжая баба рядом с министром – это действительно знаменитый критик! Её статьи печатают в «Театрале». А между Элькой и Юрием Серафимовичем сидит – красивая, тёмная, ну, на вилке селёдку держит – знаешь, кто это? Сама