Мыс Доброй Надежды - Елена Семеновна Василевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Артистка чудесная! — согласился Казанцев.
— Артистка-то артистка, но когда видишь ее, кажется, что и ты готов, как тот парень, полететь из-за нее вниз головой.
— Я и говорю: отличная артистка, — сдержанно повторил Казанцев, почему-то вспомнив вдруг свою дочь Нину.
Ему окончательно расхотелось продолжать разговор, и он пожелал соседу доброй ночи.
— А я «Россию» еще посмотрю. В одиннадцать отшвартовывается.
— Отшвартовывается? — уже засыпая, удивился Казанцев. — Почему отшвартовывается?
Первые дни были похожи один на другой и текли страшно медленно. Казанцев старался заполнить их тем, из чего обычно складывается здешняя жизнь. Хоть поначалу и зарекался ездить на ванны в шесть сорок, однако очень быстро убедился, что это удобно. Так, по словам Льва Ивановича, оставалось больше «рационального времени» (Сонейко склонен был к ученым словам).
Нужно сказать, что эти «рациональные» часы Лев Иванович использовал на диво «рационально». Без него не обходилось ни одной экскурсии, ни одного похода в театр или на концерт, ни одной встречи со знаменитостями, которых в тот месяц здесь было хоть пруд пруди.
До краев переполненный чувством собственного превосходства, Сонейко решил опекать Казанцева.
— Зря время тратите, Аркадий Аркадьевич. Абсолютно зря.
Казанцев пробовал отговориться:
— Да не отоспался еще как следует.
Сонейко только фыркнул.
— Отоспаться еще успеем.
И на следующий день, не спросив, включил Казанцева в число тех, кто изъявил желание двадцать километров проехать, а пять пройти пешком по козьей тропке до каких-то водопадов.
Экскурсия Казанцеву понравилась, и в знак полного согласия с Сонейко он только кивал головой в ответ на каждое новое предложение:
— Ну что ж, Лев Иванович, валяйте записывайте.
Так же, как и остальные, Казанцев ходил на рынок и добросовестно выбирал и отправлял домой посылки с фруктами и виноградом. Знал, что переплачивает вдвое, но не мог отказать себе в удовольствии сделать приятное жене с дочерью и друзьям по службе.
Соседками по столу были у него три женщины. Профессорша из Ленинграда, степенная, солидная, в пенсне, с тщательно завитыми буклями, весьма внимательная к Казанцеву, и две легкомысленнейшие москвички. Одна, кажется, работала в министерстве, а у другой муж ответработник (и это в глазах его жены было куда существеннее).
Профессорша, хоть и была по складу своему живой, компанейский человек, в присутствии молодых москвичек держалась подчеркнуто строго и даже чуточку надменно — есть такая черта у женщин. Она служит им надежным укрытием, как панцирь черепахе, и делает внешне неприступными.
Это нисколько не останавливало соседок. Не стесняясь ее, они громко обсуждали планы на день: съездить в ресторан на гору Ахун и остаться там на танцы или провести вечер здесь, в санатории? Открыто критиковали вчерашних кавалеров и бросали выразительные взгляды на соседний столик, за которым сидели два брата-драматурга с одинаковой фамилией, но разным успехом у санаторских дам.
С Казанцевым они вели себя проще, естественнее, вернее — оставались самими собой. И это было неудивительно. Профессиональный такт подсказывал ему, как вести себя с каждой из них, находить общий язык и быть снисходительным к слабостям. Молоденьких москвичек нисколько не интересовали какие-то скучные проблемы органической химии, которые, по их мнению, иссушили профессоршу, превратили в синий чулок.
Казанцев отлично понимал их и еще лучше представлял себе профессоршу. Когда-то, в молодости, сам мечтал стать химиком. Поэтому-то, наверно, соседство этой немолодой, но по-юношески увлеченной своим делом женщины было ему и приятно, и интересно. А та чувствовала это и, польщенная его вниманием, как-то помолодела, оживилась.
Казанцев угощал соседок первым виноградом, брал билеты на всю компанию в кино или на концерт.
Гастроли известного столичного театра начинались «Грозой» Островского. Казанцев купил три билета и пригласил на премьеру Льва Ивановича и профессоршу.
Бегло бросив взгляд на фамилии актеров в программе, он остановился на одной: «Катерина — А. Попова».
Конечно, могло быть просто совпадение. Но какое-то чувство подсказывало: нет, это не ошибка. «А. Попова» — это Аня Попова, Анечка, давно забытое волнение его сердца.
И он сказал шутливо своим спутникам:
— Кажется, товарищи, я встречаю старую любовь.
— Интересно, интересно! — загорелся Лев Иванович, падкий до пикантных ситуаций.
Профессорша, как, видимо, каждая на ее месте женщина, почувствовала маленький, еле ощутимый укол самолюбия и не очень искренне воскликнула:
— Вы должны обязательно повидаться с нею!
Казанцев узнал Аню мгновенно, несмотря на то что время изменило ее. Прежними остались только голос, движения и еще то неуловимое, что нельзя передать словами и что было свойственно только ей одной.
Как артистка сначала она не захватила Казанцева — Катерина была какая-то вялая, пассивная, тяжеловатая. И ему, завзятому театралу, показалось, что Аня не в своей роли.
— Отчего люди не летают? — спрашивала Катерина, обращаясь к Варваре.
И, наблюдая за каждым ее движением, стараясь уловить все оттенки голоса, Казанцев жалел Аню, не Катерину, и видел: вопрос этот не задевал ее душу, не был ее криком, ее болью. И невольно все время спрашивал себя: как она попала на сцену? Зачем?
Ему и хотелось во время антракта встретиться с ней, и страшился этого. Опасался — не сможет солгать о впечатлении от игры — и еще больше боялся другого: их встреча могла многое ей напомнить и — кто знает — испортить вечер.
Лев Иванович, который не столь уж был искушен в актерских тонкостях, напротив, считал, что Катерину она сыграла отлично.
— И как хороша! Всмотритесь — совсем без грима. А рост, а фигура… Настоящая Ермолова!
Еще до конца первого действия Сонейко, верно, раз пять, не меньше, напоминал Казанцеву, чтобы тот в первом антракте «организовал» букет и послал за кулисы с соответствующей запиской. Сам Казанцев, конечно, также обязан пойти, иначе он не мужчина…
Профессорша сдержанно посоветовала:
— Конечно, цветы надо… И самому зайти тоже…
А подтекст этого был таков: «Ну что ж, если обделен человек талантом, надо сделать вид, что не заметили».
И все же от цветов после первого акта Казанцев удержался, за кулисы тоже не пошел и не послал записки.
— Успеется. До конца завянут, — пошутил он и, осторожно взяв профессоршу под руку, пошел прогуляться в фойе.
Ей захотелось пить, и они направились в буфет. Лев Иванович же решил, как он сам объяснил, осмотреть архитектурный «ансамбль» театра.
Казанцев пил в буфете холодный, как лед, фруктовый напиток, обменивался необходимыми по ходу беседы фразами и все время, неотступно думал об Ане Поповой.
Она вошла
