Мыс Доброй Надежды - Елена Семеновна Василевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец в середине сорок четвертого Казанцев выписался. Он вернулся на родное, еще горячее пепелище и, с радостью встреченный земляками, сразу же пошел на прежнюю свою работу — адвокатом в народный суд. О семье — жене и дочери — все эти годы ничего не мог узнать. Кто-то сказал, что видел его жену в первые дни войны в Могилеве. Эвакуировала имущество больницы, где работала главврачом. Дочки с ней не было. Сам Казанцев как уехал двадцатого июня в командировку, так и не вернулся домой, так ни жены, ни дочери и не видел с того времени.
Война близилась к концу, а известий о них все не было.
Казанцев жил у себя на работе, в маленьком коридорчике, который приспособил под комнату. Ко всему за эти годы привыкнув, он не жаловался на судьбу и ничего уже не ждал от нее.
С Аней Поповой он впервые встретился в суде. Она хлопотала за какую-то старушку, сыновья которой погибли на фронте, а соседи, вернувшись из эвакуации не то из Ташкента, не то из Ашхабада, самовольно вселились в ее комнату. Старушка жила в коридоре, а «законные владельцы» подавали на нее одно за другим заявления.
Ни старуха, ни ее заступница никакого понятия не имели о законах, о юридических правах, но кто-то посоветовал им обратиться прямо в суд.
— Дело, конечно, ясное, — объяснили там. — Хотя тяжба предстоит изнурительная.
В конце концов соседей выселили и старушка перебралась в свою комнату.
Вторая их встреча произошла под Новый год. Час уже был поздний. Семейные люди и дружеские компании готовились вот-вот поднять чарку за наступающий.
Аня возвращалась домой с дежурства. Она остановилась перед окном полуразрушенного дома. Там за окном, словно в сказке, протягивала к ней ветви новогодняя елочка. Настоящая, лесная, живая. Ее только еще украшали. Высоко подняв вверх руки, молодая женщина прилаживала блестящие, разноцветные игрушки. Рядом маленькая девочка, приподнявшись на носочки, помогала ей.
Аня стояла и не могла сдвинуться с места. Эта чужая праздничная елочка неожиданно захлестнула воспоминаниями о собственном детстве, о матери и младшей сестренке.
Она не сразу заметила худощавого человека в очках, который вышел из подъезда. Он остановился в двух шагах от нее и, подняв воротник шинели, добродушно засмеялся:
— Елочкой любуетесь?
Аня испуганно повернула голову и не нашлась, что ответить.
Он глядел на нее, стараясь припомнить, где они встречались раньше. Аня же сразу узнала его и, приветливо улыбаясь, напомнила:
— Мы виделись осенью у вас в суде.
— Правильно! Я же вас хорошо помню, — почему-то обрадовался он. Поспешно стянул перчатку и протянул руку: — С Новым годом вас, заступница униженных и оскорбленных.
В голосе его звучала чуть заметная насмешливая нотка, однако Аню это не задело.
— А дело мы все-таки выиграли! — горячо сказала она.
— Помню, помню. Как же могло быть иначе, когда на защиту человеческих прав поднялась такая сила? Иначе и быть не могло!
— Издеваетесь? — хотела и не смогла обидеться Аня.
— Почему издеваюсь? Вы могли бы стать отличным адвокатом…
— Как, например, кто? — шутливо перебила она.
— Ну, мало ли… — Он понял намек и тоже засмеялся.
Дошли до конца квартала, перекидываясь словами и шутками. На углу он остановился.
— Почему вы не встречаете Новый год, а бродите где-то в полночь? В какую сторону путь держите?
— Во-первых, я брожу не где-нибудь, а иду домой, и путь мой вон туда, в сторону тех развалин, — махнула она рукой в белой варежке. — А второй вопрос… Я могу вам тоже задать его.
Он помолчал, вздохнул и уже серьезно признался:
— Сказать по правде, негде мне и не с кем встречать его, этот Новый год.
Она помедлила с ответом.
— Наши в складчину собираются у одной сослуживицы. А дома мне тоже не с кем и негде встречать — снимаю койку у хозяйки.
Они шли посреди улицы. Собственно говоря, улицы не было — засыпанные снегом немые развалины с обеих сторон.
— Не боитесь ходить тут одна? — удивился Казанцев.
— Не то чтобы боюсь, не люблю. Как-то неуютно себя чувствуешь, особенно поздно вечером. Кто знает, всякие люди могут попасться…
— Лучше бы перебраться вам поближе.
Она мечтала об этом, но в центре и комнату найти трудно, и стоит дороже.
— А где вы работаете и, простите, как ваше имя, раз мы уже в некотором роде знакомы? — Казанцев назвал себя.
Она тоже сказала, как ее зовут, что работает в военном госпитале библиотекарем. До войны окончила десятилетку, мечтала о театральном училище. Мать убили немцы, а младшую сестренку увезли в Германию. Отец на фронте.
…В госпиталь ее привели война, голод и холод еще в сорок первом, когда эвакуировалась в Башкирию. Там Аня с радостью ухватилась за место санитарки — за шестьсот граммов хлеба и обед в столовке для вольнонаемных.
На работу она всегда приходила первая и домой уходила последней. Но какой, собственно говоря, у нее был дом?
Целый день крутилась как белка в колесе: мыла полы, стирала пыль, кормила лежачих больных, меняла им белье, помогала мыть в ванне. Поначалу то в холод, то в жар кидало от беспомощной наготы мужского тела. Соглашалась на самую тяжелую работу за пожилых женщин, лишь бы здесь ее подменили. А потом свыклась. Меньше смущали и вольные, «соленые» солдатские шутки-прибаутки, которые научилась обрывать сразу, без слов, только брови сдвигала. Кто знает, какая сила скрывалась за четкой линией этих бровей, однако язык прикусывали мгновенно и остроты обретали другой оттенок. Тогда и она вступала в беседу, рассказывала, шутила, смеялась.
А затем Аню перевели в госпитальную библиотеку. И по мере того, как все дальше и дальше на запад уходил фронт, вслед за ним двигался и госпиталь. Дойдя до Белоруссии, остановился в большом городе и застрял тут.
Что и говорить, жизнь выпала ей нелегкая. Об этом живо свидетельствовал и ее внешний облик. Старое, ношеное-переношеное пальтецо было и тесно, и коротко. Некогда хромовые, щегольские сапожки «джимми» тоже, как говорят, запросили каши. Единственной теплой вещью казался только меховой воротник — облезлая рыжая лисичка.
Не сговариваясь, они, чужие и почти незнакомые, уже больше часа ходили по наезженной машинами и санями улице и не ощущали никакой неловкости.
Аня первая заговорила о необычности их встречи, о том, что оба собирались по-другому провести новогодний вечер.
— Вы жалеете? Может, вас ждет кто-то? — спохватился Казанцев.
— Нет, нисколько. И
