Один день ясного неба - Леони Росс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
После ужина все улеглись в большой гамак, где, по уверению матери, Пьютер однажды попытался овладеть ею силой, а поскольку Завьер не знал, что такое изнасилование, его обуял ужас — ведь он не понимал, чего именно Пьютер пытался добиться от нее силой, и не попробует ли он это снова проделать прямо сейчас, когда они все качались в гамаке?
— Не волнуйся, — сказала Трейя. — Вытри нос. И попей отвара орехов колы. А то я вижу, у тебя в легких еще клокочет.
Почему же они вдруг перестали драться? Почему отец не упомянул синелицего? Неужели они не видели, как сильно потрепали друг друга? И как Пьютер смог простить слова Трейи? И как Трейя простила ему то, что он сделал из нее сдобную лепешку? Если в любом месте ее тела надавить на кожу, могла остаться вмятина…
Супруги лежали в гамаке, держась за руки: спасибо, пожалуйста!
И когда соседка спросила у матери, что с ней, Трейя ответила, что полезла за тяжелой банкой с джемом, стоявшей высоко на полке, и та упала ей прямо на глаз, и Пьютер просто прикрыл косой окровавленное ухо. А когда приходила пора пойти в храм, или, как обычно, сыграть в стикбол[4], или попрактиковаться в домино, Пьютер отрицательно качал головой.
— Ты же сам знаешь, почему нет, Завьер.
Но после того случая он так и не смог забыть искаженные злобой лица родителей.
А когда его отчим погиб при аварии автобуса, сразу после его девятнадцатого дня рождения, у него словно камень с души свалился.
17
Ах, птичьи песни начинаются тихо-тихо. Анис смотрит на голубых и красных бабочек, танцующих над крышей борделя.
«Курру-курру-ку-ку», — закурлыкала земляная горлица.
«Ку-курру-ку», — отозвался ее кавалер.
Они стояли на веранде, держась за руки, перед ними в саду темнел стол красного дерева и расставленные вокруг стулья. Анис стояла между Микси и Ритой, Лайла — за Микси. Носки врозь, плечи развернуты, Ритин мех, казалось, стал гуще.
— Только не выпускайте руки! — предупредила Анис.
— Нет! — подтвердила Лайла.
Рита кивнула.
Ладонь Микси была горячей и потной. Анис смутно подумала над тем, что же у нее за дар. Магическая способность ее старшей сестры была ощутима физически. Анис почувствовала, как напряглась Микси, глядя на четверых мужчин, шедших по саду.
— Приветствуем, мисс Микси!
Услышав этот голос, Анис захотела сбежать. Коренастый мускулистый мужчина шел вразвалку, опираясь на трость. Трость, похоже, была ему нужна как стильный атрибут, а не как опора при ходьбе. Набалдашник трости был такой же тяжелый и блестящий, как и его лицо. Опрятно одетые мужчины за его спиной казались состоятельными и чересчур широко улыбались, тыча друг друга локтями и указывая на вагины, болтавшиеся над головами женщин.
— Я спросил тебя, Микси, как дела? — заметил мужчина с тростью.
Микси фыркнула:
— Вообще-то ты этого не говорил, Арчи Хауард.
— Да ты грубиянка, девочка!
Она не ответила.
Арчи явно хотел что-то добавить, но передумал. Он кивнул на сопровождавших его мужчин.
— До того, как на вас обрушится лавина мужей, я решил привести к вам пораньше трех досточтимых гостей губернатора Интиасара. Как мы и договорились. — Он осклабился. — Я также принес изумительную вазу, где мужчины могут оставить свои кольца. Я знаю, вы окажете им великолепный прием. Хотя, — он скользнул глазами по женщинам и остановил взгляд на нервно вздрагивавшей Рите, — я ожидал другого состава!
— Что ты хочешь этим сказать? — взвизгнула Рита, ее мех встал дыбом, отчего она словно надулась.
— Ш-ш-ш, — тихо проговорила Микси. Она смотрела на Арчи с выражением, с каким обычно разглядывают осиное гнездо. И стала формально представлять женщин, как ее и проинструктировала Анис: — Это моя сестра Рита, широко известная пожилая…
— Что? — воскликнула Рита. — Как ты меня назвала?
Анис шикнула на нее, призывая умолкнуть.
— Я знаю Риту, — заметил Арчи. — Какого хрена тут происходит?
— Она никого не будет обслуживать. С краю — моя другая сестра Лайла. Она больше не занимается этим бизнесом.
— С каких это пор? — весело спросил Арчи.
— С сегодняшнего дня, — смиренно улыбнулась Лайла. Блестящие ракушки на ее вязаном платье засверкали в солнечных лучах. — Поздравьте меня!
— Ты лучшая шлюха из всех, кого я знаю! — отрезал Арчи. Ему уже не было весело. — Мы же все обсудили.
«А знаешь, он же в какой-то момент трахал обеих, — произнес тихий голосок в голове Анис. — Для него это слишком личное!»
«Ну и что с того?»
— И последняя женщина перед вами — это Анис Жозеф, мой… мм… духовный наставник.
— Я так понимаю, сегодня тут никто не работает? — произнес мужчина, стоявший прямо за спиной Арчи. Пышные усы, тощие дряблые икры, на вид не меньше семидесяти.
Арчи аккуратно приставил трость к колену и захлопал в ладоши. Он это проделал изящным ловким движением.
— Да, очень умно, Микси. А теперь, прошу тебя, отведи джентльменов в дом и покажи им других девочек. — Мужчины зашевелились. Лицо одного из них тоскливо вытянулось. — Давай!
Голос Микси дрогнул.
— Больше никого нет.
— Что?
— Что я тебе говорил? — произнес старик с усами. — Сам видишь!
Самый молодой вышел вперед. Это был красавчик со светло-коричневой кожей, который стал рассекать воздух всеми пятнадцатью пальцами левой руки.
— Я бы хотел знать, что это за бордель, где во дворе на веревке болтаются женские пещерки! И что прикажете с ними делать? Сорвать и понюхать перед тем, как опробовать в деле?
— Это может быть даже интересно!
Анис вздрогнула. Она уже забыла лицо, но узнала эту фразу. И этот голос.
Брат Педрино Блоуснафт.
Он ремонтировал крышу их церкви, ел испеченный прихожанкой пирог и принес ей редкие книги в толстых кожаных переплетах — сборники местных мифов и легенд. Тогда ей было тринадцать. Мать сказала, что надо называть его дядей, но ее губы не обрадовались, когда она произносила это слово. Он запомнился тем, что был потный и приставучий и все время прижимался к маме, все шептал ей на ухо, как ей идет церковное облачение и как оно на ней сидит… «интересно!». Блоуснафт все теребил пояс-завязку своих черных хлопчатобумажных штанов. С тех пор он поправился, и это ему шло.
— Приветствую тебя, Анис Латибодар! — Толстогубая улыбка. — Я вижу, ты успешно продолжаешь миссию матери и обихаживаешь сирых и убогих. Глазам не верю, теперь, когда ты
