Аргонавты 98-го года. Скиталец - Роберт Сервис

— Тогда почему же она так жестоко оттолкнула вас?

— Не понимаю, не могу постигнуть. Я так мало знаю женщин, но я не поколебался ни на минуту, и сегодня, в своей тоске и одиночестве, я томлюсь по ней больше, чем прежде. Она всегда здесь, вот тут в моей голове и никакие силы не могут изгнать ее оттуда. Пусть говорят, что угодно, я женился бы на ней завтра же. Это убивает меня. Я состарился на десять лет за последние несколько месяцев. О, если бы я только мог забыть!

Он посмотрел на меня задумчиво.

— Скажите, старина, вы получаете вести от вашей старушки?

— С каждой почтой.

— Почему бы вам не вернуться домой? Это лучший выход для вас: вернитесь к матери. Она нужна вам. Вы порядком накренились. Небольших денег хватит там надолго, а вы можете рассчитывать на тридцать тысяч. Вы будете обеспечены, вы посвятите себя старой леди и снова будете счастливы. Время — тот же паровой каток, когда нужно сглаживать шероховатые места в прошлом. Вы забудете все это, этот край и эту девушку. Все это будет казаться вам чем-то вроде последствий Валлийского сыра, съеденного на ночь. У вас было умственное несварение. Мне тяжело видеть ваш отъезд и, право, грустно потерять вас. Но это ваше единственное спасение. Поэтому, пожалуйста, поезжайте.

Мне никогда не приходило это в голову раньше. Дом! Как сладко звучало это слово. Мама, да мама утешит меня, как никто другой. Она поймет. Мама и Гарри.

— Да, — сказал я, — чем скорее это будет, тем лучше; я уеду завтра утром.

Итак, я встал и начал собирать мои немногочисленные пожитки. Рано утром я отправляюсь. Нет смысла тянуть с отъездом. Я попрощаюсь с этими двумя товарищами пожатием руки и слезой в глазах; хриплое «поберегите себя». Вот и все. По всей вероятности, я никогда больше не увижу их.

Джим вошел и спокойно уселся. С некоторых пор старик сделался очень молчаливым. Надев очки, он вынул свою изрядно потертую Библию и раскрыл ее. Там, в Даусоне, был человек, которого он ненавидел ненавистью, кончающейся только со смертью, но, ради мира своей души, он старался изо всех сил победить ее. Эта ненависть дремала, но по временам начинала шевелиться, и тогда в глазах старика появлялся взгляд тигра, делавший его некогда сильным и грозным. Горе врагу, если тигр когда-нибудь проснется!

— Я обдумываю план, — сказал вдруг Джим. — Я намерен вложить все свои двадцать пять тысяч обратно в землю. Ведь мы, старые рудокопы, остаемся игроками до конца. Дело не в золоте, а в добывании его; волнение, надежда, предвкушение удачи — вот что нам дорого. Мы бойцы, и нам остается только продолжать сражаться. Мы не можем успокоиться. Перед нами земля, а в ней драгоценный металл, который она старается скрыть от нас. Наше дело — вытащить его наружу. Это делается ради блага человечества. Рудокоп и фермер никого не обирают. Они сами спускаются в эту старую землю, умасливают ее, бьют ее, терзают ее, пока она не сдастся. Они трудятся на благо человечества — фермер и рудокоп.

Старик многозначительно умолк.

— Так вот я не могу оставить золотоискательство. Я буду продолжать до тех пор, пока хватит здоровья и сил. Я собираюсь снова бросить в песок все, что получил. Я сделаю большое дело или выпущу свой заряд на воздух.

— В чем же вам план, Джим?

— А вот в чем. Я поставлю гидравлическую машину на своем Офирском участке. У меня большие надежды на этот участок. Никому еще не приходило в голову предположение работать с водой. Там есть маленький ручеек, стекающий по склону горы, как раз в том месте, где она очень крутая. Там около ста футов водопада и весной довольно могучая струя скатывается кубарем вниз. Вот я и намерен задержать ее плотиной наверху, провести вниз по желобу, установить там аппарат «маленький гигант» и опять освободить ее, чтобы разорвать и взрыть почву. Это откроет новую эру в клондайкском золотоискательстве.

— Молодчина, Джим.

— Ценности лежат там, в земле, и мне надоел старый, медленный способ добывания их. А этот мне очень нравится. Во всяком случае, я измерен сделать опыт. Это только начало, вы увидите, как другие переймут это приспособление. Одиночке рудокопу время уйти; это только вопрос времени. В один прекрасный день вы увидите, что вся страна будет разрабатываться большими сильными черпаками, как в Калифорнии. Помяните мое слово, ребята, старомодный рудокоп должен сойти.

— Что же вы предпринимаете?

— Видите ли, я написал, чтобы мне прислали машину и надеюсь, что в следующую зиму машина будет в ходу. Штука уж в пути теперь. Алло! Войдите!

Посетители были Мервин и Хьюсон. Они зашли к нам по дороге в Даусон. Оба преуспели свыше всех мечтаний. Казалось, что они просто находят деньги, так старательно судьба подсовывала их им под нос. Они оскорбительно процветали. Они испускали пары удачи. В обоих произошла сильная перемена, перемена чрезвычайно типичная для золотого лагеря. Они как будто растаяли. Они были непобедимо веселы; однако вместо выдержки, когда-то отличавшей их, теперь замечалась предательская слабость, вялость, подчинение расслабляющим порокам города. Мервин был заметно худ. Темные впадины окружали его глаза и странная нервность искривляла рот. Он был «грозой женщин», как говорили. Он мотал на них деньги быстрее, чем делал их. Он был значительно более общителен, чем раньше, но чувствовалось, что его мужество, его боевые качества исчезли. В Хьюсоне перемена была еще заметнее. Его железные мускулы растянулись в ровное тело, щеки втянулись, глаза были мутны и налиты кровью. Тем не менее он изображал славного малого, говорил без хвастовства о своем богатстве и принимал покровительственный вид. У него было около двухсот тысяч долларов и он выпивал ежедневно бутылку бренди. Этим двум людям, так же, как и многим другим в золотом лагере, легкое неожиданное богатство шло на погибель. В пути они были великолепны; в болотах, в лесах, на высотах и равнинах они были господами среди людей, боровшимися с природой неукротимо, с упоением. Но когда битва была окончена, их руки бездействовали, мускулы опустились, они предались чувственным удовольствиям. Казалось, будто для них победа в самом деле означала поражение. Я был занят своими сборами и едва прислушивался к их разговору. Какой интерес могла теперь иметь для меня эта болтовня о грязи и песке, об участках и промывке? Я собирался оттолкнуть это все от себя, навсегда вычеркнуть из памяти, начать жизнь сызнова. Я буду жить для других. Семья, мама! Как восхитительно разгоралось снова мое сердце при мысли о них.

Но вдруг я насторожился; они говорили о городе, о мужчинах и женщинах, которые прославляли, или, вернее, бесславили его. Вдруг кто-то произнес имя Локасто. «Он уехал, — говорил Мервин, — уехал на большое дело. Он подружился с несколькими индейцами с реки Пиль и узнал, что они открыли слой высокого качества золотоносного кварца, где-то в западной части «по ту сторону». У него был образец породы, в котором ясно было видно золото, блестевшее насквозь. Это богатейшая почва. Джек Локасто последний человек, чтобы отказаться от такого случая. Он самый отчаянный игрок на Севере, ему не хватит никакого богатства. Теперь он ушел с одним индейцем и со своим товарищем, этим маленьким ирландским телохранителем Патом Дуганом. Они взяли с собой на шесть месяцев припасов и пробудут там всю зиму.