На лезвии ножа - Klea

- Гарри, а в чем заключается пророчество? - донесся тихий шепот, словно Ремус боялся, что его услышат.

- В пророчестве говорится, что либо я убью Волдеморта, либо он меня. Вместе нам не жить. Дело времени. Так что я сам буду выбирать день и час своей смерти, и никто не будет меня подталкивать к этому, ни под каким предлогом. Это моя смерть, мои силы, мои способности, мое оружие, и я не хочу, чтобы кто-то о них знал.

- Тогда почему ты говоришь это мне?

- Потому что я тебе верю. Потому что я верю, что ты не станешь использовать эти знания против меня. Я не могу все это носить в себе, мне нужен кто-то, кому я могу доверять. Ты друг моих родителей, ты друг Сириуса. Ты - мой друг. И мне кажется, ты способен понять меня. Как я когда-то понял тебя.

Гарри говорил это все и сам верил в свою искренность. Но где-то внутри под всеми этими правильными словами был еще и голый расчет, который помогал юноше играть на душевных струнах некогда открывшегося ему человека. И когда он услышал от Ремуса легкий печальный вздох, он понял, что выиграл очередную схватку, коими был наполнен сегодняшний день.

- Гарри, я не знал о пророчестве. Но тебе не кажется, что Альбусу, как главе Ордена Феникса было бы необходимо знать о том, что ты можешь? - предпринял Ремус последнюю попытку, но, судя по его неуверенности и по тому, как осторожно подбирались слова, он заранее знал ответ. И не ошибся.

- Ремус, если мы скажем об этом Дамблдору, то тут может быть два варианта. Или он из лучших побуждений запрет меня, как Сириуса, в потайном месте, либо толкнет навстречу Волдеморту, чтобы свершилось предначертанное, все во благо мира. Нет, оба варианта меня не устраивают. Он всю жизнь принимал за меня решения, манипулируя окружающими. Пришло мое время. Это моя битва, и решать, какое занять в ней место, тоже мне.

Даже на расстоянии Гарри видел, как по-волчьи воет душа оборотня, воет от тоски по ушедшим друзьям, от боли за повзрослевшего юношу, который так спокойно говорит о войне и смерти. А также от разочарования в учителе, который некогда по-доброму отнесся к нему, мальчику-волку, но который так и не смог научить своих подопечных простой доброте. Была в этой печальной песне и нота, посвященная Северусу, с которым они никогда не станут друзьями из-за ошибок, совершенных в детстве. Волк вел свой печальный рассказ, по-человечески подсчитывая прошлые потери. Он поверил юноше, хоть это и было так больно. Он принял его в свое сердце, а всем известно, что волки преданы своей семье…

- Ты об этом хотел поговорить со мной?

- И да, и нет. Я начал с конца, - помолчав немного, Гарри все же решился на откровенность: - Сегодня мне пришлось стереть память Хагриду, потому что он увидел то, что не предназначалось для его глаз, и мог бы меня выдать.

Ремус замер и лишь спустя несколько минут долгого молчания, нарушаемого только шелестом ветвей и стоном ветра в облетевших кронах деревьев, произнес:

- Ты не мог просто его предупредить? Он бы тебя не выдал.

- Выдал бы, - грустно ответил Гарри. - Может быть, сам того не желая, но выдал бы. В первую очередь Дамблдору, он перед ним благоговеет.

- И каково тебе теперь?

На этот раз с ответом задержался юный маг. Но, в конце концов, он нашел слова для определения своего душевного состояния:

- Гнусно. И больно. Разумом понимаю, что выхода не было. Но на душе все равно противно.

- Не могу сказать, что до конца понимаю тебя. Но послушайся своего разума. Я так понимаю, что ты все для себя решил, так зачем мучится от ложного чувства вины? Мне кажется, что Хагрид понял бы тебя, - попытался успокоить его Рем.

- Все равно, мне не по себе.

- Что я могу для тебя сделать? - Простой и логичный вопрос.

- Поговори со мной. Расскажи что-нибудь.

Было в этой просьбе что-то детское, чему трудно было отказать и противится. Люпин начал рассказывать об осеннем лесе, о людях, которые живут здесь неподалеку, о каких-то дорожных историях. Он говорил долго, пока не замерз и не охрип. Но, несмотря на разделяющее их расстояние, Ремус мог сказать, что Гарри стало легче. Это была длинная беседа, и она принесла свои плоды. Расстались они очень тепло, как и положено друзьям. Мужчина направился к приютившему его дому, тогда как Гарри, взглянув на часы, поспешил оказаться в лесном коттедже, где его уже в нетерпении ожидали Нарцисса и… Сириус.

* * *

- Что случилось, малыш?

Разве можно сказать, что случилось, когда тебя называют малышом, хотя так ласково и так нежно и так… Тебя никогда так не называли. Может быть мама, но ты этого не помнишь. Хотя хочешь так думать. Как хочется сейчас раствориться в этом ставшем таким родным теле, почувствовать его полностью.

- Сириус, я хочу…

Как трудно иногда подобрать слова. Хотя зачем они, когда еще есть руки. Нужно просто крепко прижаться спиной к груди мужичины, заставить его так же крепко обнять тебя, а затем резко перевернуться на живот, потянув его за собой. Тогда все становится без всяких длинных объяснений.

- Это будет больно, - хриплый шепот на ухо.

- Пусть, пусть будет больно. Я этого хочу, - такой же тихий ответ.

Категоричное «нет», и груз со спины исчезает.

- Пожалуйста, Сириус, - почти уже мольба.

- Я не знаю, за что ты себя наказываешь, но я не буду тем, кто станет твоим экзекутором.

Ты столько времени грелся в этих объятиях, столько рассказывал о себе, так чему удивляться, что любые нюансы твоего настроения так чутко улавливаются. Ведь тобой движет не страсть, не любовь и уж тем более не поиск удовольствия. Это жажда очищения. За предательство, на которое ты должен был пойти ради своей цели, за пусть невольное, но манипуляторство, которое позволил в отношении друзей. Ты просто хочешь заставить заткнуться этот голос, который шепчет, что дороги назад уже нет, да ее собственно никогда и не было.

- Пожалуйста, - еще одна попытка. Хорошая попытка. Сириус давно уже ни в чем не отказывает своему крестнику… и любовнику. Тем удивительнее его отрицание.

- Нет, малыш, - его рука касается волос и нежно перебирает мягкие пряди. - Я не хочу, чтобы ты меня потом возненавидел.

- Я никогда…

- Так обязательно случится, ведь нельзя любить собственного палача. А я не хочу тебя потерять. Нет, малыш, даже не проси. - И тихое: - Если тебе больно, мы можем просто поговорить…

- Лучше обними.

Конец разговорам. Прости, Сириус, я не буду говорить тебе о том, насколько далеко твой крестник ушел в своем изменении. Ведь палачей, даже чужих, любить сложно, а без тебя, твоих поцелуев и объятий не будет самой жизни. А выжить сейчас просто необходимо.

Губы мягко касаются кожи, прогоняя назойливый голос. В их мире нет места внутренним демонам, есть только они, еще не возлюбленные, но уже любовники…