Сквозь тайгу к океану - Михаил Викторович Чуркин

кровь пьет. На поясе у него пять специальных ножей для разделки. Вот и возьми такого голыми руками. Но я то уже вошел в силу, да еще гимнастика помогает. Вон мы с Захаром в свободное время такие тренировки устраиваем с гирями и на турнике. До седьмого пота. Скажи, Захар?

Молчаливый Захар кивнул головой. Этот здоровый несколько флегматичный и стеснительный парень был подручным во всех Костиных делах и драках.

– Ну а как девчата время проводят, что, тоже спортом увлекаются? – рассмеялся Сеня.

– Нет, – ответила Прасковья, – я уже работаю в портовой столовой, а сестренка еще в школу ходит и маме по хозяйству помогает. По выходным ходим в кино, иногда в цирк. Ну, летом там, на огороде или в лес за грибами, ягодами. А вы кино любите, Арсений Петрович?

– Да, и кино, и цирк, и театр люблю, – ответил Сеня. – Хотите, все вместе, за компанию, сходим? – неожиданно для самого себя предложил он.

– Хотим, хотим! – захлопали в ладоши девушки.

– Ну вот и ладно, в следующий выходной сходим!

Законы порта

Близилось дождливое приморское лето. Грузчики внимательно приглядывались к своему новому товарищу, а когда убедились, что он отличный работник, – пригласили его в большегрузную артель. Теперь он работал бок о бок с Костей, и тот каждую свободную минуту засыпал его вопросами о цирке, просил показать борцовские приемы, интересовался книгами, которые читал его недавний знакомец. Между парнями сложились добрые приятельские отношения. В выходные дни они большой шумной компанией ходили в синематограф и даже побывали на представлении в театре. Прася, никогда прежде не видевшая театральных представлений, была в полном восторге. Она стала намекать Арсению, что не худо бы бывать на спектаклях почаще, но напряженная работа в порту не оставляла Сене много времени для культурного времяпровождения.

Тем не менее грузчики свято чтили свои устои и завоеванные в упорной борьбе привилегии. К примеру, они начинали бунтовать в случае несвоевременной выплаты жалованья. Несколько раз портовое начальство задерживало выдачу денег. В ответ на это профсоюз портовых грузчиков немедленно организовывал портовиков на проведение кратковременных забастовок. В результате начальству ничего не оставалось, как изыскивать средства. Братве срочно выплачивали всю задолженность поспешно привезенными из банка золотыми монетами!

Арсений был несказанно удивлен, когда воочию увидел, как портовики праздновали Первое мая. Казалось бы, в городе почти военное положение, всюду патрули и полиция, а здесь рабочие собрались и отмечают свой трудовой праздник. Демонстрации они не устраивали, и не было на этом празднике знамен и резких политических выпадов, дабы власти не ответили репрессиями. Люди говорили о своих нуждах, позволяли себе немного выпить и повеселиться. Правда, наряду с серьезностью события возникали и комичные ситуации.

После обеда грузчики и часть портового начальства столпились на причале, где с импровизированной сцены выступали ораторы. Среди них были как грамотные и опытные пропагандисты, так и любители просто поговорить. Один из таких «трибунов», грузчик Охрим Панасюк, взобрался на груду бревен и, размахивая картузом, стал басить на весь причал: «Сегоднышний дэнь – велыкий день, бо Першее мая празнують у Ниерци, у Чикаге и скризь у сих Европах!»

– Это мы знаем, – закричали из толпы. – Ты лучше расскажи, как в село ездил по поводу литературы?

Дело было в том, что профсоюз грузчиков помогал крестьянам одного из соседних сел. На собранные грузчиками деньги в местную школу покупались книги для библиотеки, тетради и даже газеты. А за это землеробы, по низким ценам, снабжали портовых работяг картошкой и овощами на зиму. Так вот, Охрим ездил в это село проверять, в чем нуждаются читатели школьной библиотеки.

– Ну, знамо дило, приихав я туды, – начал свой отчет Панасюк. – Иду, дывлюсь, пытаю: «А идее, кажу, тут у вас главный, сильский голова?» А воны мни кажуть: «А ось вон там ого-го!»

– Ну а дальше-то что? – вопрошают грузчики.

– Шо дальше, шо дальше… Иду, дывлюсь, пытаю: «Идее тут у вас главный?» А воны кажуть: «Вон там ого-го!»

– Да ты дело говори, Панасюк, нашел того главнюка? – хохочут мужики.

– Во, я и говору. Найшов того голову, тай пытаю: «Ну, як тут у вас, лытературы достатошно?» А вин мне каже: «Достатошно». – Ну, я сив у тилигу тай поихав на станцию.

Сквозь смех послышались выкрики: «Да тебе, Панасюк, не голову надо было искать, а пана пысаря или козака Свырбигуза!»

На бревна поднимается очередной оратор и говорит вроде бы ладно, но уж больно мудрено. И тут местные шутники находят способ, как подкузьмить краснобая. Кто-то расталкивает задремавшего у штабеля досок здоровяка Филю. Тот недоуменно лупает глазами и вопрошает: «А, чего?»

– Чего, чего, тебе товарищи предоставили слово, чтобы рассказал о наших нуждах, а ты отлыниваешь!

Тут Филя встает и горланит во всю луженую глотку: «Ты это, братишка, того, кончай трепаться. Ты нам робу давай, робу!»

Под хохот, свист и улюлюканье болтуна свергают с бревенчатой трибуны.

Народ солидарен с Филей. Действительно, профсоюз плохо обеспечивает рабочих спецодеждой. Люди пообносились и выглядят как шайка оборванцев. Своя одежда и обувь быстро приходят в негодность, а тут еще такие грузы, как мешки с американским портленд-цементом. Он, зараза, сыплется за шиворот, разъедает кожу, превращает волосы в колтун. После смены мужики идут по домам белые как мукомолы. Меж тем норма у каждого грузчика – по двадцать тонн на рыло, и только сплоченность артели, мастерство да грубоватый юмор скрашивают такой каторжный труд. А шутки у ребятушек порой весьма своеобразные.

Вот, к примеру, подначивают друг друга два поляка – пан Зелинский и пан Осиньский. Пан Зелинский одет в длинную солдатскую шинель. Во время перекура пан Осиньский, с ехидцей в голосе, говорит:

– А цо, пан Зелинский, знатная у тебя свитка. Видать, большие гроши за нее плачены? Ты в ней як поп в рясе.

– Не твоего разуменья считать мои злотые, – огрызается обладатель шинели.

И тут же начинает издеваться над земляком, который носит старую латаную-перелатаную ватную куртку.

Он берет железный крюк для подтягивания мешков и отрывает на куртке одну из заплат.

– О, да ты сам, пан Осиньский, видать, червонцы в этих латках ховаешь?

Он отрывает еще одну латку.

– Нет, здесь нема, видать, в другой прячешь?

Таким образом он срывает почти все заплатки. Куртка с торчащими клочьями ватной подбивки вызывает хохот суровых работяг. Осиньский аж шипит от злости, но виду не подает. Выбрав удобный момент, он сзади подскакивает к своему земляку и со словами: «Ты мне так, а я тоби вот як!» – разрывает старую шинельку Зелинского по