Бледная графиня - Георг Борн

С сильно бьющимся сердцем отпер он дверь и вышел в коридор, тускло освещенный редкими лампами.

Во время судебного разбирательства Губерта часто водили из тюрьмы в здание суда и обратно, поэтому он хорошо знал коридоры, соединяющие оба здания. Если ему суждено выбраться отсюда, то только через здание суда, которое никем не охраняется, не считая часового у входа.

Никем не замеченный, Губерт прошел по тюремному коридору, спустился по лестнице в просторный вестибюль здания суда. Дверь на улицу, судя по всему, была не заперта, часовой прохаживался взад и вперед. Улучив минуту, когда тот свернул за угол коридора, Губерт осторожно выскользнул на улицу. Снег, лежавший толстым слоем на тротуаре, заглушил его шаги, и когда часовой повернул назад, беглец уже растворился во мраке.

Свернув в боковую улицу, Губерт остановился и с облегчением перевел дух. Свободен! Наконец-то он свободен! Не медля ни секунды, он быстрым шагом направился по дороге в Варбург.

Не было еще и девяти вечера, когда он достиг своего дома. Полное запустение царило там, потому что в доме никто не жил с того времени, как мать и София последовали за ним в город.

Первым делом нужно переодеться. Не мог же он двигаться дальше в одежде арестанта. И так уже было чудом, что его никто не заметил и не задержал в городе.

Кроме того, он решил забрать хранившиеся в старом комоде деньги — его личные сбережения, нажитые честным трудом.

В комнатах все оставалось в таком виде, как тогда, в последний день, когда его увезли в полицейской карете. Он зажег свечу и, отыскав свои ключи, отпер один из ящиков комода. Деньги были на месте, все шестьсот талеров. Он отсчитал четыреста и сунул в карман, остальные положил обратно в комод.

Затем Губерт взял лист бумаги и написал:

«Я, Губерт Бухгардт, взял сегодня из комода четыреста талеров из принадлежащих мне денег, остальная же сумма, равно как и все принадлежавшие мне вещи, должны перейти моей больной сестре, такова моя воля. Прощайте! Я совершил побег, потому что не намерен и дальше страдать безвинно».

Расписался, поставил число и положил бумагу на видное место на комоде.

Подойдя к платяному шкафу, он вынул из него свою праздничную черную пару и переоделся, сверху надел теплое пальто, взял шапку и, таким образом, оказался полностью снаряженным в дальнюю дорогу. Свое тюремное платье он повесил в шкаф, снова запер его, а ключ положил на записку.

Последним взглядом окинул родное гнездо, где прошла вся его жизнь, и мысленно простился с домом.

Время бежало быстро. Надо было спешить. Он вышел из дома, прикрыв за собой дверь, и направился в сторону двух снежных сугробов, под которыми находились могилы его отца и матери. Одна могила старая, просевшая, другая — совсем свежая, но снег одинаково припорошил обе. Губерт помолился на могилах и, бросив последний взгляд на осиротевший дом, быстро пошел прочь и скоро растворился во мраке.

Рано утром, когда тюремный надзиратель вошел в камеру Губерта, та была пуста. Надзиратель прочел оставленную на столе надпись и поднял тревогу. Явился начальник тюрьмы. Обыскали все здание, но тщетно — арестант бежал. О происшествии доложили властям, организовали погоню и повсеместный розыск.

Когда произвели обыск в доме лесничего, то нашли записку, выражавшую его волю. По следам было видно, что беглец простился с могилами своих родителей. Дальше следы вели в лес, затем к торной дороге, где и терялись под свежевыпавшим снегом.

XXXIV. ДОРА

— Что прикажете, сударыня? — спросил директор больницы для умалишенных, когда графиня Варбург вошла в его кабинет.

Она была одета в черное шелковое платье и бархатную ротонду, подбитую соболем.

Директор двинулся к ней навстречу.

При разговоре присутствовал Гедеон Самсон, а на заднем плане безмолвной тенью маячила Дора Вальдбергер, сиделка-надзирательница, лишенная многих человеческих качеств, — таких как доброта, сострадание, участие, — зато обладавшая столь незаурядной физической силой, что могла справиться с самыми буйными пациентами, нимало не задумываясь о средствах, которые приходилось применять для этого. Ни крики, ни мольбы не могли тронуть и смягчить ее сердце. Она испытывала редкую радость лишь тогда, когда смерть избавляла от страданий какую-нибудь из ее подопечных, что большей частью случалось именно вследствие больничного ухода. Словом, место этого дьявола в юбке было бы, скорей, в каторжной тюрьме для самых отпетых преступниц. Однако Дора пользовалась доверием и расположением и директора, и врача-психиатра Гедеона Самсона, так как на нее вполне можно было положиться.

— В вашем заведении, господин директор, находятся две пациентки, в которых я принимаю участие, — сказала графиня. — Одна из них поступила совсем недавно, и ее зовут София Бухгардт.

— Совершенно верно, сударыня.

— Другая находится здесь уже некоторое время и выдает себя за мою падчерицу…

— Да, сударыня, мы занесли ее в книгу под именем мнимой графини Варбург, — отвечал директор. — Несмотря на все наши усилия, мы не смогли узнать ни ее настоящего имени, ни положения. Не так ли, коллеги? — обратился он к Самсону и Доре.

— Именно так, — подтвердили оба в один голос.

— Врач-психиатр и мой помощник в трудном деле ухода за нашими пациентами, — представил директор Самсона, затем указал на Дору: — А это наша лучшая сиделка Дора Вальдбергер.

— Я очень рада познакомиться с людьми, которым поручен непосредственный уход за двумя несчастными, интересующими меня, — сказала графиня. — Я приехала, чтобы лично убедиться, в каких условиях они содержатся и не испытывают ли в чем-нибудь нужды. Скажите, есть ли какое-нибудь улучшение состояния у больной, выдающей себя за мою дочь?

— Это очень трудная больная, — отвечал Самсон, — психика ее совершенно нарушена. Впрочем, во всем, что не касается пункта ее помешательства, она сохраняет здравость рассудка.

— А София Бухгардт? — спросила графиня. — В каком она состоянии?

— Ей, к нашему величайшему сожалению, помочь также пока невозможно. Минувшей ночью с ней случился припадок бешенства, и нам пришлось применить смирительную рубашку, чтобы предупредить нежелательные последствия. Что она теперь делает? — обратился Гедеон к сиделке.

— Теперь она поспокойнее, — отвечала Дора своим низким голосом. — Дай Бог, чтобы она подольше находилась в таком состоянии. Я молю об этом Создателя, потому что ужасно видеть подобные страдания.

— Больная все еще привязана к стулу? — спросил директор.

— Да, господин директор, мы были вынуждены это сделать, чтобы она полностью успокоилась. Если сейчас развязать ее, то припадок может возобновиться. Тогда с ней будет еще труднее справиться.

— Вы видите, — заметил директор, обращаясь к графине и кивком указывая на сиделку, — какая у нас трудная и опасная работа. Сумасшедшие, приходя в бешенство, ничем не отличаются от диких зверей. Прошу прощения, графиня, за подобное сравнение, но это действительно так. Во время припадка у них появляется сверхъестественная, нечеловеческая сила, зато после того, как припадок кончится, наступает полнейшая слабость.

— В таком состоянии и находится сейчас София Бухгардт? — спросила графиня.

— Да, ваша милость, у нее сейчас полный упадок сил, — отвечала Дора.

— А другая больная. Она с ней в одном помещении?

— Что вы, графиня, как можно! — ответил вместо Доры директор. — Буйно помешанные содержатся в особых палатах, специально для этого предназначенных. Мнимая же графиня содержится в маленькой отдельной комнатке, которую она получила благодаря заботам доктора Самсона.

— Могу я видеть обеих больных, господин директор? — спросила графиня.

— Видеть вы можете обеих, но говорить — только с мнимой графиней. Могу я иметь честь проводить вас?

— Благодарю за любезность, господин директор, но у вас, без сомнения, есть более важные занятия. — Графиня посмотрела на Дору и проницательным взглядом угадала в ней именно того человека, который ей нужен. — С вашего позволения, я предпочла бы, чтоб меня проводила сиделка.

— Как вам угодно, сударыня. Дора Вальдбергер, проводите графиню.

Директор и психиатр вышли вместе с графиней в приемную и раскланялись с ней. Дальше ее сопровождала только Дора.