Потерянный рай - Эрик-Эмманюэль Шмитт

Мар-Михаэль, где скоротали вечер, и уселись в ярко-красный спортивный автомобиль обтекаемой формы и с откидывающимся верхом. Они едут через Бейрут. Хасан рассуждает, крутит руль, переключает скорости, по пути приветствует приятеля, совершает разворот, сигналит, благодарит – и все это мастерски, проворно, с прямой спиной, свободной жестикуляцией и полнейшей непринужденностью. От него исходит то жизнерадостное обаяние, которое основано на свойственных мачо и присущих мужчинам Ближнего Востока беззаботности и уверенности. Его словоохотливость могла бы вызвать нарекания, однако удерживается в границах дозволенного.

Они познакомились в кафе две недели назад. С тех пор как в квартире, снятой у вдовы, чтобы марать бумагу, Ноам начал свое повествование, он не испытывал необходимости ни в одиночестве, ни в этикете. Он сочинял повсюду, он покидал комнату, не выходя из своей книги, он уносил ее в себе – лучше даже сказать, она передвигалась внутри его. Если поначалу он сознательно усаживался за стол, подобно тому как рыбак выходит в открытое море, то теперь он больше не искал сюжетов: сюжет сам находил его. Стоило ему проснуться, как его уже призывала новая страница; он склонялся над ней, и строки лились одна за другой.

В тот понедельник Хасан неожиданно воздвигся перед ним. Уткнувшийся в свою тетрадь Ноам сперва увидел только обтянутые темными джинсами слегка широковатые бедра, дорогущий кожаный ремень и безупречную ослепительную сорочку под наброшенным на плечи свитером.

– Ты что, писатель?

Ноам поднял глаза к улыбающемуся, загорелому и веселому лицу Хасана:

– Нет.

– Однако целый день пишешь.

Ноам покраснел, будто его застали за чем-то постыдным. Его сосредоточенность на прошлом помешала ему осознать, что в настоящем он остается вполне видимым.

– Я не писатель. Я…

Хасан ждал ответа, Ноам брякнул первое, что пришло в голову:

– …Историк.

– Круто! Какого периода?

– Неолитического.

Ноам предполагал, что на этом диалог прекратится, потому что за долгие тысячелетия удостоверился, что доисторический период вообще не интересует людей, каковые, подобно ловко скрывающим бедных родителей нуворишам, опасаются изучения своих корней.

– Фантастика! – усаживаясь, воскликнул Хасан. – Мне как раз требуется статья о доисторических временах.

С тех пор Хасан и Ноам стали встречаться ежедневно; после работы ливанец на час обосновывался в бистро и целиком посвящал это время беседам с Ноамом.

Хасан возглавлял модный журнал «Happy Few»[19] с плотными глянцевыми страницами, на которых вперемешку с рекламой крупных производителей косметики, часов и одежды печатались сопровождаемые двуязычными текстами роскошные фотографии мимолетных знаменитостей. Как и его журнал, Хасан интересовался всем на свете. Его разговор гибко скользил от политики к кинематографу, на ходу касаясь моды, убранства интерьеров, спорта, кулинарии, литературы. Хасан ко всему испытывал любопытство, но поверхностное – его достоинство оборачивалось недостатком. Он размещал на страницах своего журнала какую-нибудь энциклопедическую диковину, но углубляться в ее изучение ему было скучно. Будучи сторонником легковесности, он счел бы непристойным замкнуться в рассуждении на одну тему. Настойчивость вызывала у него отвращение, академическая основательность претила его склонности к изящному, от дотошности клонило ко сну. Этот гарцующий говорун кратко проинформировал Ноама относительно того века, где тот причалил, – о более полезном проводнике Ноам и мечтать не мог.

Не обращая внимания на транспортные артерии, запруженные то автомобилями, когда улицы расширялись, то пешеходами и незаконными торговцами, едва они сужались, – Хасан благодарил Ноама за его текст о режиме питания в эпоху неолита:

– Это сенсация!

В первый день, чтобы придать правдоподобия сделанному им утверждению («Я историк»), Ноаму, подвергшемуся настоящему допросу о периоде, в котором он объявил себя специалистом, пришлось обратиться к своей памяти, а не к полученной в библиотеке справке и уверенно просветить Хасана относительно нравов и обычаев того времени. Единственный раз он оплошал – когда дело коснулось ученых споров. Поскольку не имеется ни одного письменного свидетельства, а существуют исключительно бессловесные предметы, научные трактовки представляются неисчерпаемыми и открывают широкую дорогу гипотезе, воображению, внезапному прозрению и полемике. Но когда Хасан спросил, к какому лагерю относится он сам, Ноам побледнел: хотя он знал свою эпоху, ему было совершенно неведомо, что о ней опубликовано. Слушая Хасана, Ноам понял, что история доисторических времен сводится к множеству историй различных, изложенных историками предысторий.

В тот день он вручил Хасану четыре щедро оплаченных листочка, предназначенных для того, чтобы побудить золотую молодежь Ливана изменить свои дурные пищевые привычки и склонить ее к неолитическим практикам.

– Предлагаю заголовок «Наше будущее коренится в нашем прошлом: ешьте по-древнему!», – провозгласил Хасан.

Сочинение этого текста увлекло Ноама и одновременно привело в замешательство: никогда доселе земля не носила такое количество людей, страдающих ожирением! Сказочная диковина, каковой была Малатантра, предводительница Охотниц, эта тучная самка с гигантскими округлостями, перед которой пускал слюни дядюшка Барак, отныне превратилась не более чем в обычное явление, уже не вызывающее ни почтения, ни соблазна. Если Малатантра господствовала своими размерами, Мать-Земля, Мать-Природа, Мать-Утроба – ее современные эквиваленты – теперь были низведены с пьедестала, заклеймены, подняты на смех. Прежде роскошная и исключительная, дородность стала заурядной и патологической. Разумеется, в своих заметках Ноам не позволил себе никаких замечаний относительно великолепия пышнотелых женщин и воздержался от упоминаний о том, что большинство эпох высоко ценили упитанных прелестниц, чьи округлости свидетельствовали о личном расцвете и экономическом преуспеянии; он ограничился тем, что в свете былого подчеркнул современные новшества.

Всякое ли изменение порождает прогресс? Описывая жизнь в эпоху неолита, когда передвигались только пешком, добывали себе пропитание охотой и собирательством, сами мастерили себе оружие и орудия труда, Ноам осознал, что современный человек – это человек сидячий, живущий внутри, подобно растению в горшке, которое никогда не выставляют на свежий воздух и на солнце: он не просто не шевелится, но даже уже не передвигается самостоятельно – его перевозят автомобили, поезда, самолеты. Он поглощает самые разные продукты питания: прежде всего он употребляет соль – Ноам и его близкие не знали о ее существовании и сдабривали свою пищу только специями, перцем или пряностями; вдобавок он использует сахар – Ноам ел только мед, драгоценное, труднодоступное из-за высоты ульев на деревьях и агрессивности пчел вещество. Современный человек не брезгует животным и растительными маслами, этими неведомыми древним жирными субстанциями; затем он ест злаки – появившиеся благодаря земледелию пшеницу, овес, рис; и, наконец, человек современный мало занимается приготовлением пищи – или вообще им не занимается: он покупает полуфабрикаты, хлеб, пасты, печенье, копчености, готовые блюда. Этому буйству превращений в статье Ноама противопоставлялся неолитический режим: дикорастущие плоды, орехи, овощи, дичь, рыба. Люди оставались стройными, потому что мясо зайца, косули, кабана или птицы, в отличие