Утро нового года - Сергей Черепанов

Но договоренности с Марфой Васильевной не нарушила.

Они катались с Корнеем по людным городским улицам. Корней рассказывал что-то о техникуме, о защите диплома, о каком-то своем товарище в Донбассе, — Кавуся почти не слушала. Изредка лишь она наклоняла голову, сдержанно улыбалась и опять смотрела сквозь ветровое стекло на снующих по улицам людей, на все это многообразие, на кипучее биение жизни, из которой ушла. «Не все ли равно! Или так… или вот так!»

На следующий день Марфа Васильевна приступила к Корнею со всей непреклонностью.

— Ну, милой сын, товар теперича посмотрел, потрогал — пора покупать! Шишлиться и тратиться по пустякам недосуг.

— Ты будто лошадь в телегу запрягаешь, — недовольно возразил Корней. — Неужели без тебя не обойдется?

— Дело уж слаженное.

— Ты по-прежнему путаешь, мама, нынешнее время со стародавним: сосватала, срядилась и окрутила!

— Нет, милый, старым режимом меня не попрекай. Я хоть и старая, а проворная, поворотливая! Небось, как нацелилась, так и возьму. Тебе, что ли, Кавуся-то не понравилась?

— «Товар справный»! — усмехнулся Корней.

— Не вороти нос, уж такую кралечку не взять…

— Такая у нас ведь тоже не сдюжит. Хребет тонковат.

— Ты не лыбься. Она пуще тебя робить умеет. Эвон мастерица какая! На дому больше тебя наколотит. В назьме-то сам покопаешься.

Вечером Кавуся снова приехала, опять ездили в город кататься.

Корней держался с ней уже не так скованно, даже развязно, как иногда умел.

Кавуся прищуривалась, холодно продолжала в нем разбираться.

И опять Марфа Васильевна подступала:

— Эко, неуправный! Девка, небось, твоего слова ждет, а ты валандаешься с ней…

Корней заупрямился.

— Если уж сходиться, так серьезно, а не как-нибудь! Ты с отцом прожила хорошо ли?

— Моя жизнь не в счет!

— Мне Кавуся нравится, — наконец, признался он матери. — Но не потому, что ты ее выбрала. А вот какая-то есть в ней особенность…

— Еще бы! Экая маков цвет!

— Перестрадала она вроде…

— Тебе какая забота. Значит, страдать не станет!

Больше он уже не называл Кавусю «откормленной белыми булочками невестой для академика». Холодно, равнодушно, но смело она поворачивала его к себе, облучая и завораживая. Однажды Кавусе захотелось поехать в лес. Дальше, как можно дальше от города, в тишину, в простор, в золотую россыпь перелесков!..

Свернув с тракта, Корней проехал по пушисто-мягкой проселочной дорожке к старой пойме реки. Ветер, хлеставший навстречу, сразу же сник. Величавый хоровод белых берез, осыпанных брызгами желтизны, расступился, открывая перечерченные вечерними тенями жухлые поляны. В овражке между черемухой и черноталом встретился глухой ручей. Он брал начало на пригорке, от подножия мшистого валуна. Тут, как в блюдце, плескались по галькам прозрачные ледяные струи, рассеивая на сытую осоку-резучку водяную пыль. Дорожка, круто изогнувшись, терялась за пригорком, убегая дальше по волнистому речному берегу.

— Вот здесь, — показала Кавуся.

Она устало повела плечами и ушла в глубину березняка собирать последние, уже подсыхающие багряно-красные ягоды костяники, похожие на рубиновые брошки, как бы небрежно кинутые на серый лист-падалик.

Корней вымыл руки в роднике, долил в радиатор воды и тоже взялся собирать ягоды, срывая черенки под корень.

Потом Кавуся спустилась вниз, к пойме реки. Черноталы росли там гуще, укрывая высохшие промоины и мелкие заводи.

Остановилась она у обрыва. Ветер трепал подол ее платья, гнал по заводи рябь. Заваливаясь на крыло, тревожно закричал чибис. Она помахала ему и присела перед обрывом, обхватив колени руками.

«Что с ней такое? — думал Корней. — Кто она? И почему я с ней?..»

Он спросил бы ее наверно: «Да кто же ты? И для чего мы здесь? Ты любишь кого-то? Так люби! И давай кончим все это!» А не пошел и не сказал ей, остался возле машины, достал книжку и начал читать, как шофер такси, которому уже все вперед оплачено.

Спускались сумерки. Темнело. Лес замирал, засыпая. Потрескивали сухие сучки. Наносило грибную прель.

Корней включил фары и посигналил.

— Там очень славно на обрыве! — сказала Кавуся, переводя дыхание. — Куда-то течет река! Осыпается берег. Из-под осыпи торчат корневища. Плещутся рыбы. Листья шуршат в кустарниках. А река течет, течет, течет…

Была она теперь не в меру оживлена.

— Вам со мной скучно? — ревниво спросил Корней.

— Ну, ну, не хмурьтесь, пожалуйста!

Она встала, вплотную приблизилась, так что он почувствовал теплоту ее тела. И погладила пальчиком его по бровям.

— Расправьте! Вам это не к лицу…

Вырваться ей не удалось.

Так жадно и сильно он не целовал даже Лизавету.

— А вот и довольно, — отстранилась Кавуся. — Хватит! Сладкого не досыта.

И в следующие встречи, увлекая его все дальше, Кавуся скупилась на ласку. Когда, проводив ее до дому после кино или после театра, Корней брал ее голову в свои руки и наклонялся, она поджимала и лишь на мгновение подставляла ему губы, словно нехотя раскрывала кошелек и сдавала сдачу.

Она пыталась привыкнуть, заставляла себя, но, проводив его, тоскливо смотрела вслед. «Как от него пахнет кирпичным заводом…»

Наконец, по настоянию Марфы Васильевны, Кавуся перевезла в Косогорье один чемодан с вещами и швейную машину, электрическую, на которой работала дома.

— Кое-чего для меня надо пошить, — объяснила Марфа Васильевна это перемещение. — Не гонять же к ней в город с каждой тряпкой. А я, эвон, уже из всех своих платьев вылезла, обносилась, да ведь и ей, поди-ко, к семейной жизни пора приготовиться.

— Пора, так пора, — согласился Корней.

В первую же ночь Кавуся вволю и сладко выспалась, без раздумий, не ворочаясь в постели, а утром помогла Марфе Васильевне почистить от сорняков гряды, собрать в саду падалик, напилась свежего молока, наелась малинового варенья, наготовленного впрок.

Новая для нее жизнь, предельно простая, полудеревенская, в замкнутом дворе, посреди сосредоточенной тишины, по первоначалу несколько обогрела ее равнодушие и холодность, угомонила еще оживающие противоречия. «Не все ли равно!»

Возвращаясь с завода, Корней брался за лопату и чистил от навоза сарайки, подбирал хлам во дворе, перекапывал землю в ягодниках, либо копал яму для второго погреба. Одного погреба не хватало. Банки с вареньями и компотами уже не помещались на полках. А Марфа Васильевна и Кавуся продолжали варить. В простеньком сереньком платье, босая, Кавуся вызывала у Марфы Васильевны искреннее умиление.

— Дай-то, господи! Уладилось бы скорее…

Валова взяли на заводе. Следователь чуть его не упустил. Пока искал в диспетчерской и в обжиговом цеху, тот успел сесть в кабину порожней машины, ожидавшей погрузки, дал газ и на полном ходу ударил по выездным воротам. Березовое полено, служившее для подпорки, треснув, сломалось, ворота распахнулись настежь, и скрылся бы Валов, не случись небольшой заминки. Позднее было установлено, что от удара в ворота кузов машины несколько занесло в сторону, и при выезде заднее колесо зацепилось за столб. Валов дал задний ход. Тем временем, Подпругин, предупрежденный следователем, заорал, вспрыгнул на приступку кабины, схватил нарушителя охраняемой им границы за шиворот. Так их и разняли, когда машина, потеряв управление, снесла угол вахты и опрокинулась набок.

— Ах ты, язви тя! Ах ты, лешак! — ругался Подпругин, всовывая обратно в рот оброненную впопыхах протезную челюсть. — Вздумал уйти! Я тебе, прорве! — грозился пальцем. — Я те покажу! Я на войне, в разведке, не таких лавливал…

Кто-то из сбежавшейся публики поправил его:

— Ты ведь, кажись, служил-то в тылу!

Подпругин и на того ругнулся.

Начались спросы-допросы. Следователь вызывал по одному в давно пустовавшую комнату главного инженера, выпытывал: что? как? почему? Валова увезли в закрытой машине. При обыске в его доме следователь разыскал в подвале пятьдесят две тысячи рублей и заверенные сельсоветами акты на продажу домов. По этим актам стало известно, что Валов и Артынов строили дома в разных ближних и дальних поселках то на свое имя, то на подставных лиц, потом продавали и делили барыши.

— Простая ж, однако, была механика! — удивленно разводил руками Семен Семенович, вернувшись с допроса. — А уворованный кирпич махали в недостачу, из недостачи в брак, из брака в отвал.

На оперативке, созванной специально по этому поводу, Семен Семенович напомнил Богданенко:

— Так и выходит, зря старался ты, Николай Ильич! Каждый рублик давил, придерживал, а уплывали-то из заводских ворот тысячи.

Допрос Корнея следователь вел особо долго и тщательно. Затребовал копию докладной записки директору. Попросил сводить в тот лесок, к березе, где Корней чуть не распростился с жизнью. Осмотрел, обмерил. Неизвестно лишь было, кто стоял за березой? Валов ли? Съездили в деревню, осмотрели дом, Валовым еще не достроенный. Нашли шофера, который возил кирпич.