Чемодан. Вокзал. Россия - Антон Серенков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Нет, но я знаю польский.
– С ума сойти. Вот это повезло. Ну скажите что-нибудь по-польски.
Я сказал, что меня зовут Яцек и я забыл в этом кармане синюю корову. Она засмеялась и смахнула со стола стакан.
– Ха-ха, жуть. А я еще французский знаю.
Она сказала что-то по-французски, и я заметил, как в нашу сторону из-за своих тарелок обернулось несколько недовольных рабоче-крестьянских голов.
– Мама дорогая, это где вас так угораздило? – спросила она, заметив дырку в моем пальто.
– Долгая история. Если коротко, я бы посоветовал вам никогда не ездить в Барсуки.
Волочанинова пробормотала «хорошо» и «конечно», но рукой уже отодвинула полу пальто и как будто даже забыла про пюре.
– Ой, какой пиджак у вас красивый! Это же шевиот? Сами шили?
– Понятия не имею, что это, – я еще хотел сказать, что купил готовый, но не успел.
– Ну так это шевиот, сообщаю вам. Хорошо устроились – даже не знаете, в чем ходите! Польский, небось? Видно, что довоенный – качественная вещь. А это барашек? Знатно.
Она указала на воротник пальто.
– Скажите честно: мое пальто настолько смехотворно?
– О чем вы?
– Не жалейте меня, скажите, как думаете. Бургомистр, глядя на меня, не мог заткнуться, рассказывая о любимых тканях, теперь вы туда же.
Она засмеялась.
– Ну оно, действительно, немного странное. Но вам идет!
Я оглядел пальто.
– Ну ведь оно не женское? Меня убеждали, что оно мужское.
– Оно мужское! Даже мужественное! Просто выглядит чудно, вот и все.
– Да где я вам другое достану посреди войны.
– Я понимаю! Оно отличное! Великолепное пальто!
– У меня было нормального цвета, но я потерял его при переездах. Обычно я не ношу женские вещи, уж поверьте.
– Хорошо-хорошо, я молчу. Давайте вы дальше будете узнавать, что вам нужно. Погодите, а вы же меня до дома провожаете?
Да, я провожал ее до дома.
Мы вышли на улицу в сумерки. То начинался, то переставал мелкий мокрый снег. Первое, что Волочанинова посчитала необходимым сообщить про коменданта, это что он носит монокль.
– В жизни никого не видела, кто бы носил монокль.
Комендант был «волшебный человек, ничего плохого не скажу». Вся ее информация была такого же толка. Сама она на службу приходила к девяти, а вот он – когда как. «Ну у него же совещания и прочее». Она в основном просто сидела в кабинете рядом с секретаршей и делала переводы документов с немецкого на русский, а потом переводила на немецкий написанные на русском заявления.
– А знаете такого Бременкампа?
– Нет, кто это?
– Из военного аппарата один офицер.
Она покачала головой.
– Я совсем с немцами не пересекаюсь. Это ваш подозреваемый?
– Что вы, у нас нет никаких подозреваемых. Я же говорю, я просто частное лицо и только собираю информацию для заказчика.
– Понятно, понятно. Вы не можете такое обсуждать. Я все это очень хорошо понимаю.
В овраге слева по дороге, по которой мы шли, показался деревянный помост, на котором четыре девицы в национальных костюмах нехотя отплясывали под музыку устроившегося на стуле в углу сцены старичка-баяниста. Баянист был в теплом ватнике и шапке-ушанке, а девушки на плечи набросили тулупчики.
– Так вот куда откочевала труппа ресторана «Славянский базар».
– Это вы только что придумали?
– Не смешно?
Лида посмеялась, а потом сказала:
– Ой, а вам, может быть, в церковь надо?
– С чего бы это мне в церковь надо?
– Я думала, все эмигранты религиозные.
Я только пожал на это плечами. Мы все поднимались в гору по узкой и пустынной улице и наконец поднялись к небольшой церкви с крупной колокольней, пристроенной как будто сбоку и не вполне уверенно.
– Вот Лев Георгич был религиозный человек, хоть и немец. Он же крещеный был, вы знаете?
Я покачал головой.
– Когда вы его последний раз видели?
– Дайте подумать. Давно, мне кажется, месяца полтора назад. Наверное, последний раз – это новогодняя вечеринка в редакции нашей газеты, «Новый путь» называется. Там вся наша, так сказать, интеллигенция была, ну и пару немцев, с которыми у Александра Львовича и Льва Георгича хорошие отношения были. Вы нормально к немцам относитесь?
– Нормально.
– И я нормально. Был смешной момент на вечеринке, когда Александр Львович выпил немножко и пристал к помощнику полицмейстера, чтобы тот сыграл на гитаре. Ну узнал откуда-то, что тот хорошо играет. А тот ни в какую – поздно уже, громко будет. Но Александ Львович настаивал, и тогда тот сел в углу, взял гитару и стал играть очень тихо, но так жестикулировать, как будто сейчас струны порвет. Все ужасно смеялись. А видели бы вы, как потом Ульяна Сергевна, докторша наша, танцевала. Боже мой, даже вспоминать неловко. Жалко, она больше на вечеринки не ходит – у нее, понимаете ли, роман с офицером, не до того.
– А что же Брандт-старший? Про него что-нибудь помните?
– Конечно, помню. Помню, он и меня тащил танцевать: «Извините Лидия Михална, что без галстука».А я не Михална. Я Кирилловна. А потом гуся ели – у них был, представьте себе, гусь с ножками в бумажных розеточках. А к чаю был лимон.
Я рассказал ей, как сам провел рождество. Слушая, она приоткрывала рот, как будто набирая дыхание для ответа, которого все-таки не произносила, и активно кивала даже таким репликам, которые никакой особой реакции от нее не требовали. У нее было не слишком красивое, но свежее и румяное лицо, на которое было приятно смотреть.
– Вы меня дальше не провожайте. Мне все равно еще в магазин зайти надо. А живу я через дорогу.
– Ну если через дорогу, тогда ладно. Покажите только, в какую сторону мне идти в гостиницу.
Она показала. Мы неловко пожали друг другу руки, и, оборачиваясь, чтобы уходить, Волочанинова чуть не сбила двух тощих солдат, кажется, ровно тех же самых, каких я видел днем. Они шли с новенькими непочатыми буханками хлеба в руках и молча таращили на нас глаза. Волочанинова сделала уже пару шагов, но снова обернулась и спросила:
– Стойте! Последний вопрос. А что вы говорили тогда в столовой
