Соло под аккомпанемент белой флейты - Нэлли Журавлёва
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через два дня экзамен по алгебре. Наташа терпеть не могла математику, все эти синусы, косинусы, тангенсы, котангенсы… На пятерку она не надеялась, но ниже четверки – нельзя, поэтому она последовала примеру подружек и засела за зубрежку. Хорошо ребятам, у них с математикой все о*кей! Даже у Петрова твёрдая четвёрка.
/ Меня не любишь ты, / Так что ж, зато тебя люблю! / Тебя люблю я, / И заставлю тебя любить! – пропела Наташа арию Кармен. Настроение было прекрасное, и никакие экзамены его не испортят.
Удача улыбнулась – по математике Наташа получила неожиданную пятерку. Экзамен был письменный и обошлось без дополнительных вопросов. За следующий экзамен – по физике четверка! Все, самое трудное позади! Целых три дня свободных!
/Любовь, лю-убовь / Лю-убовь, лю-убовь…
Да, если на экзамене в консерватории нужно будет спеть какую-нибудь арию, то непременно это будет ария Кармен, – решила Наташа.
У неё замечательное настроение… прекрасное… распрекрасное! Вчера, например, опять произошёл удивительный случай. Они с Костей шли из консерватории и остановились у перекрёстка: пешеходам горел красный свет. Вдруг мимо, мигая поворотом, проехал Мерседес. И не просто проехал: в нём сидел Родионов. Он узнал Наташу и с улыбкой поднял в приветствии руку. Поворачивая голову вслед машине, она высвободила у Кости свою руку: почему-то ей стало неловко.
– Кого ты увидела? – удивился Костя, и по лицу его пробежал холодок.
– Я? С чего ты взял? – Наташа, непривычная лгать, порозовела.
Будто в оправдание перед Костей, сейчас, стоя перед зеркалом, она в полный голос запела свою партию из его музыкальной композиции.
Пришла тётя Варя с работы. Открыв дверь своим ключом, она, прислонившись к стене слушала Наташу, стоя на лестничной площадке, боясь помешать: пусть все слышат, как поёт ее племянница.
Наташа, увидев тётушку, бросилась к ней, обнимая и целуя, защебетала:
– Ой, тётичка Варичка, дорогушечка, всё замечательно! – сейчас мы с тобой чай пить будем, я печенья купила. Ты представляешь, у меня уже только два экзамена осталось, самых лёгких! И всё!
– Ну вот сдашь их, тогда и радуйся, чтобы печалью не обернулась радость-то преждевременная… не к нам сказано.
– Радость… Скоро у меня сплошные радости начнутся.
– Это как?
– Скоро состоится большой концерт «Молодые таланты», потом я буду поступать в консерваторию.
– Всё-таки в консерваторию? Ты же в артистки хотела.
– Нет, я певицей буду.
– Ну, певицей, так певицей, тоже хорошо, и платить, наверно, там больше будут,
– Платить, платить… разве в деньгах счастье?
– Счастье —то, может, и не в деньгах, да только лучше, когда они есть, денежки-то.
– Костя говорит, что заграничными гастролями можно обеспечить себе безбедную творческую жизнь.
– Ну, раз Костик так говорит… Он зря не скажет… он умный. А ещё что он говорит, а? – Тетя Варя хитро улыбнулась, – не собирается сватать-то?
– Сразу уж и сватать. Сейчас никто никого не сватает. Даже смешно. Но мы поженимся. И как только я закончу консерваторию, а может, раньше, поедем в Италию.
– Ишь ты?
– Да, тёть Варь, Италия самая музыкальная страна в мире! И там Средиземное море, пляжи, солнце… Если повезёт, так хорошо бы там жить…
– Размечталась! Везде хорошо, где нас нет… А по музыкальной-то части, неужто больше да лучше, чем у нас, в России, где-то поют? Или неужто где-то может быть больше, чем у нас, оперных театров? И народ ведь ходит на оперы эти; по радио вон говорят, что эти самые, как их… аншлаги всегда. Недавно показывали филармонию, там какой-то композитор ли, дирижер ли, вроде твоего Кости выступал, так ведь яблоку негде упасть. Так что и музыка у нас есть, и люди её любят, просто мы не выскочки, вот и знают нас меньше. А ты, Наташенька, коли собираешься в музыку идти, так душеньку-то свою не на Италию ту, а на свою Россию-матушку поверни. Из роду в род самородки-таланты у нас множились, и равных им нет и быть не может, велика Россия наша.
– Ты будто обиделась, тёть Варь?
– Ну, а как по-твоему, не обидно что ли, когда какую-то Италию, с сапожишко размером в пример ставят? Да ты вон говоришь, Костя твой скоро знаменитым станет, а ведь он молодой, а сколько у нас таких Костей-то по всей-то стране?! Я помню, мы с твоей матушкой, девчонками в деревне росли, и была у нас там на всю округу знаменитая певунья Мария Беспрозванная. Ох, как пела! До сих пор её голос в ушах. С дальних деревень народ сходился, да съезжался на лошадях по праздникам, чтобы послушать её. А ведь никаких, этих самых, микрофонов-то не было и в помине, а оркестр-то весь: два Ивана – балалаечника, да Егор с мандолиной, гармошку-то Мария не для всякой песни признавала. А жила бы наша Мария тогда в большом городе, где консерватория или филармония, так поди, и Америка бы её услышала, да признала. Да что я говорю – Америка? Что они нам, в этой Америке, указ что ли? Весь мир признал бы нашу Марию. А ты говоришь, Италия. С кукишку страна, конечно им проще выскочить-то, сразу у всех на виду.
– Ой, тёть Варь, как же я люблю тебя, такую заводную. Ты у меня прелесть, патриотка.
– Ну, ну… Ты бы хоть спела, что ты на этом самом концерте-то петь будешь.
– Ты же слышала… когда зашла…
– Так ты все а-а, да а-а… совсем без слов.
– Есть и со словами. Только в основном все, что со словами, исполняет мужской голос, а я веду мелодию, создаю фон… Со словами у меня мало… Да и ты все знаешь, наверное… Знаешь ведь эти, например: «Унылая пора! Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса…»?
– Ну, как не знать? Пушкин. Но ты все-таки спой. Интересно, как оно в музыке…
– Соседи рассердятся, поздно уже…
– А ты тихонько.
Наташа запела, и чтобы не нарушать композицию, пела и мужскую партию. Солнце давно село, но летние сумерки долги. Лился волшебный Наташин голос. Замерев от восторга, слушала Варвара Степановна…
– Ты как будто плачешь, – Наташа увидела слезы на глазах тётушки.
– От радости, милая, от радости… Наградил же тебя Боженька таким даром! Тебе беречь надо его, вольно-то не раскидываться…
– Как понять?
– Ну, не петь, где попало, и что попало. Я вон как-то в электричке видела парень с девушкой пели, потом деньги по вагону собирали…
– Я на такое никогда не пойду. Лучше умереть!
«Как странно, – подумала Наташа, – кажется, совсем недавно я точно так же заявила Родионову. А он в ответ сказал, что жизнь коварна. Будто припугнул». Наташа поежилась.
Варвара Степановна между тем продолжала:
– … и не простужаться, чтобы не сломался голос-то – не твое это – Богово, а Бог-от велит к людям своим добром поворачиваться, да радость нести, так что береги дар-от свой. Да тебя ведь, поди, научат этому.
5
Зорин давно считал себя холостым. Когда-то была у него жена – моложе его на семь лет. В день его пятидесятилетия, даже не сделав прощального жеста, укатила в неизвестную сторону с гастролером – музыкантом. Потом, когда что-то не состоялось, рвалась обратно. Но он простить не мог. У него была дочь. Единственная. Замуж выскочила рано, не было еще и восемнадцати – по материным стопам пошла. Жила в Москве на широкую ногу с каким-то бизнесменом. Детей не рожала. Какими интересами жила, он, отец, не знал.
Вскоре после того, как улетучилась жена, у Зорина появилась женщина. Звали ее Аделаида. Шесть лет назад, казалось, это было прелестное создание, несмотря на «бальзаковский» возраст. Создание это было похоже на Ренуаровскую актрису Самари – с огненно рыжими волосами и лучистыми синими глазами. Но потом с нею стали происходить непонятные метаморфозы. Она начала толстеть и злиться, злиться и толстеть. Глаза становились простоквашными, волосы смахивали на паклю. И если в первые годы знакомства носила обувь только на «шпильках», то в последнее время, жалуясь на усталость в ногах, шлепала по тротуару в немыслимо безобразных ботинках с массивной перфорационной подошвой: такую обувь сейчас носят молоденькие девчонки с прямыми и тоненькими ножками-палочками.
Работала Аделаида в музыкальной редакции областного телевидения, где и познакомился с ней Зорин, когда был неоднократным героем телепередачи «Музыкальный мир сегодня».
Он давно остыл к Аделаиде, но она упорно напоминала о себе, теребила звонками, неожиданно заявлялась в самое неурочное время. И он часто сдавался. В результате их отношения, ни супружеские, ни любовные – лишь постельные, на бегу – продолжались, но терпение Зорина перерастало в тихую ненависть, пока, наконец, перед последней командировкой он не поставил точку, нагрубив Аделаиде и выставив ее за дверь. Казалось, насовсем.
Зорин шел домой из консерватории в приподнятом состоянии духа. Была прекрасная погода, пахло распускающимися тополями, в воздухе стоял прозрачный звон, навстречу не попалось ни одного хмурого прохожего.