Соло под аккомпанемент белой флейты - Нэлли Журавлёва

– Как вы считаете, – шёпотом спросила она у Вайсера, – можно попросить, чтобы она послушала меня?

– Конечно! – с жаром воскликнул Костя. – Муза Архиповна не откажет.

Старуха действительно не отказалась. И Наташа видела, как она удивлённо поднимала брови. А когда Наташа напела с листа, поданного ею, удовлетворённо не то крякнув, не то м-дакнув, спросила так, будто ответ ей вовсе не был нужен: «Где училась?». Потом, посмотрев на Вайсера, покровительственно произнесла: «Думаю это то, что тебе надо».

Наташа ушла уверенная в том, что дорога к славе ей открыта.

Из консерватории Наташа вышла вместе с Костей. Он вызвался проводить ее до дому.

Всю дорогу, не смущаясь прохожих, Костя наизусть читал незнакомые ей стихи древних классиков. Польщённая тем, что еще не поступив в консерваторию, уже, кажется, осела в сознании Богатовой, преподавателя по вокалу – профессора! – и пользуется вниманием будущей знаменитости – без пяти минут композитора, Кости Вайсера, и даже будет участвовать в конкурсе «Молодые таланты», она решила, что с пользой для себя использует ситуацию. В глазах Вайсера она видела интерес к ней гораздо больший, чем, как к исполнительнице сольного номера в его композиции. «Нельзя допустить, – думала она, – чтобы этот интерес пропал. У каждой великой певицы, всегда есть свой композитор».

Наташа и не заметила, как дошла до своего подъезда. Она остановилась.

– Вы здесь живёте? – спросил Костя.

– Здесь живет моя тётя.

– Почему вы не домой?

– Мой дом далеко, на электричке надо ехать. Сегодня переночую у тети, а завтра домой поеду.

– А как же заниматься?

– Можно я буду приезжать по субботам и воскресеньям? От школы меня никто не освободит. И так субботу придётся пропускать.

– Сегодня четверг.

– Да. Решила прогулять. Может, обойдётся без головомойки.

– Значит, послезавтра увидимся? – Костя взял руку Наташи и поцеловал. – А на каком этаже ваша тётя живет?

– Тётя Варя? Вон окно, на третьем этаже, с голубыми шторами.

Костя, ещё раз приложившись губами к руке Наташи, попрощался.

У тёти Вари вкусно пахло пирогом. С капустой. Любимый Наташин пирог.

– Ой, моя дорогушечка, тётичка Варичка! У меня сегодня такой день! – Наташа кинулась на шею тётушке и расцеловала её в мягкие прохладные щеки, – такой день! И еще пирог в придачу! Покайфуем!

Сев за стол, она сразу сообщила самую важную новость:

– Теть Варь, сегодня утром в электричке ко мне подсел такой весь из себя важный… в чёрном длинном пальто…

– Священник что ли?

– Сама ты священник, тётя Варя… такой важный чин – ни за что не догадаешься… Сказать? Президент ООО! Он сказал, что я красивая и визитку свою дал, чтобы я позвонила.

– Ну?

– Я и позвонила.

– Поди ж, ты! Смотри, красавица, голову не потеряй. Красота-то без царя в голове беду приносит. А красивая ты, правда, – не отнимешь. Не кружи только людям голову своей красотой, красота-то она приглядится, а ум пригодится.

– М-м, тёть Варь, как все замечательно.

– Да ты, поди, и не слушаешь меня вовсе, Наташенька

– Слушаю, тёть Варь, слушаю, не буду кружить. Мне и некогда будет… Между прочим, я сегодня прослушивалась у его друга – профессора консерватории Богатовой. Она меня похвалила. И я буду участвовать в конкурсе молодых талантов. – Наташа с удовольствием потянулась. – Представляешь, стану я знаменитой… афиши везде с моими портретами…

– Ишь, куда тебя понесло. Не хвастай на рать-то едучи. В уме держи, да помалкивай, оно так-то вернее будет. А хвастливо-то слово гнило. Поступи сначала в консерваторию эту, а потом уж…

На другое утро первой электричкой Наташа поехала домой. В школу она успела только к третьему уроку. И триста раз покаялась: химичка с возмущением вращала глазами, – не нравилось ей, что по классу в разных направлениях ходили записки, – потом взорвалась:

– Калистратова! Ты что решила дезорганизатором сегодня поработать? К доске!

Пришлось схватить трояк. В планы это никак не входило, и Наташа решила больше не забываться: все разговоры потом, после школы.

Про консерваторию и конкурс знал уже весь класс. Всем было интересно, поэтому домой Наташу провожала довольно приличная толпа. Женя Долганов со сведёнными бровями шагал в стороне.

– Женичка, ты что же потерялся? Иди сюда.

– Ха! – Женичка… Сейчас у тебя этих Женичек знаешь, сколько будет!

– Петров, ты опять?!

Когда дошли до Наташиного дома, остался один Женя. Вид у него был насупленный. Наташа смотрела на него и удивлялась себе, – как она могла целоваться с ним? Дутыш, ревнивец, главное – без причины. Нет, он, конечно, самый умный в классе, кто с этим спорит? И… – дальше её мысли обрывались.

– Женичка, ну, что ты все дуешься, это я должна дуться.

– Ты-то на что?

– Зачем ты всякие хамские слова говоришь? Так не долго и до мата…

– Не всякие, а «лапать». Потому что я не хочу, чтобы ты позволяла себя лапать.

– Ну, вот видишь, ты опять. Так ведь можно и разбежаться. От любви до ненависти один шаг. А мне бы очень не хотелось, чтобы между нами возникло какое-то непонимание. Женичка…

– Да не Женичка я, не Женичка! Меня Евгением зовут! И хватит уже рисоваться! Думаешь, я не вижу? – он убежал, не простившись.

«Фу, как глупо, ну ничего, еще покаешься, бегать за мной будешь», – подумала Наташа.

3

Наташа была не единственным ребенком в заурядной провинциальной семье, к тому же не полной: отец ее, после появления второго ребенка, брата Наташи, ударился в бега, уклоняясь от алиментов.

Мать, работая учительницей младших классов, отличалась довольно высокими амбициями, не позволяющими ей выставлять свою бедность на показ. Амбиции эти находили свое выражение в том, что в доме была собрана довольно приличная библиотечка и стояло пианино – на зависть соседям. Инструмент не был лишь мещанским предметом гордости – дети учились в музыкальной школе.

Будь Серафима Степановна, мать Наташи, даже совсем скромной в своих запросах, и то вряд ли потянула бы семью на свой скудный заработок. Будучи «верткой и двужильной», как отзывались о ней соседки, она подрабатывала шитьём на высокопоставленных – местного значения – особ, обшивая их, не скупившихся и на оплату своих заказов и на дефицитные товары – в то дореформенное время магазины являли покупателю пустые полки, – так что холодильник в доме не пустовал. Неплохим подспорьем был и огород, находившийся в личной собственности семьи неподалеку от двухэтажного, на два подъезда, деревянного дома, в котором жили Калистратовы.

Сама будучи «трудоголиком», Серафима Степановна не хотела такой участи для дочери. «Твой талант, – говорила она, – позволит тебе вырваться из нашей наследственной узды рабочих лошадок. Ты будешь жить красиво. Ты сможешь побывать в Париже!» Она делала ударение на слове «сможешь», вкладывая в него страсть собственного неосуществленного желания.

Париж был заветной мечтой Серафимы Степановны. В далеком школьном детстве она попала с родителями в зал импрессионистов Пушкинского музея в Москве. И с тех пор заболела любовью к импрессионистам и их родине. В школе преподавали французский язык, и школьница Серафима, вслушиваясь в приятную картавость «француженки», представляла, своих любимых художников, ей слышался голос Парижа. Переживая за каждую четверку по французскому, она усиленно занималась самообразованием. В то время еще не было ни в магазинах, ни на рынке никаких вспомогательных средств, которые могли бы помочь в освоении языка на слух. В распоряжении Серафимы были только словари, книги, тоже с трудом добываемые. Старшая сестра Варвара тяги к языкам не испытывала, родители – тоже: оба связаны были только с железом – работали на заводе. И Серафима, мечтая о профессии переводчика, варилась в собственном соку: «Только с такой профессией, – думала она, – можно побывать в Париже».

Но жизнь распорядилась иначе: профессия Серафимы была далека от юношеской мечты, но по-прежнему, все, что касалось Франции, волновало её душу и тешило надеждой, что когда-нибудь…

Один случай подорвал её веру в это «когда-нибудь». Она поняла: мечты для неё так и останутся мечтами.

Случай этот произошёл, когда Наташа перешла во второй класс, а сына, казалось, ещё не было в проекте.

Ангел на крыльях принёс в учительскую весть: школе выделено две путёвки во Францию. Сердце Серафимы Степановны радостно взволновалось в ожидании. В школе все – от директора до уборщицы – знали об её «парижской болезни». Профком, учитывая это обстоятельство, разумно распределил путёвки: одну, разумеется, – директору школы, другую – Калистратовой.

У Серафимы Степановны на глазах у всех выросли крылья. Обычно сдержанная и серьёзная, она поражала безудержной говорливостью, вдохновенно выкладывая свои познания об удивительной стране с именем Франция. Она собрала все нужные справки и, счастливая, считала дни до божественного отпуска.