Сальто ангела - Марен Мод

Бриджит смеется надо мной. Она не видит во мне мальчика, у нее уже есть опыт общения с мужским полом. Я же… я же не знаю, что я для нее. Ее смех разрывает мое сердце. Она забрасывает ноги на стену, запрокидывает голову, розовея от усилий, и продолжает смеяться, заметив мое восхищение. На ее месте я бы задохнулся. Она делает колесо прямо на тротуаре, опираясь руками о землю, не боясь ни камней, ни царапин. Она призывает меня сделать то же самое. Я отрицательно качаю головой. Мне кажется, всю жизнь я буду вот так же качать головой. Как на уроке гимнастики, я — всегда «освобожденный». Общее молчание. Всегда молчание, мир тишины — это мой мир.

Отец похлопывает меня по затылку:

— Хорошо, сынок.

Я перехожу в пятый класс в ореоле отличных отметок. Теперь я сижу во втором ряду, но больше ничего не меняется. Моя первая любовь остается воспоминанием. Последние каникулы в Лот у дедушки с отцовской стороны — забытый рай. Виноградники, где хорошо прятаться, растянувшись на теплой земле, кукурузные поля, заросший лес, где можно плутать в лабиринтах ветвей, река, бегущая по камням и наполняющая воздух звенящей прохладой. А собака с добрыми глазами, соучастница моих таинственных прогулок! Я люблю эти места, дикие, но спасительные. И только громоподобный, с неповторимым акцентом, голос дедушки терроризировал меня. Этот кузнец, хлопающий всех по спине, для которого я по-прежнему несчастная мокрая курица, вынуждал меня покинуть мои укрытия и приниматься заеду.

Но все это ничто в сравнении с испытаниями, которые меня ожидали. Ежедневными испытаниями. За лето мои сверстники подросли, возмужали, им по тринадцать или четырнадцать лет. Передо мною два крепких затылка, за мной — двое юных усачей. Они перебирают под столом ногами, как нетерпеливые жеребята. Я чувствую себя в окружении злобных диких зверей.

На сей раз мне не удастся избежать зачета по гимнастике. Меня освободят от тяжелых видов спорта, от стадиона, от соревнований, но не от этого: вытянуть руки, прогнуться, встать, вдохнуть, выдохнуть, три-четыре…

Мы в большой часовне колледжа, превращенной в зал культа физических упражнений. Я слишком хрупок. Пожилой преподаватель ограничивается тем, что считает, задавая ритм нашим движениям, и просит три секунды прыгать на месте.

— Что вы делаете, Марен? Вас не просили превращаться в каучук. Из вас получилась бы прекрасная балерина, но гимнастика требует не только гибкости, а еще и силы, Марен… Не гните свою стрекозиную талию, больше силы! Втяните живот, распрямите плечи… три-четыре!

Он ворчит, но он и восхищен в то же время. Он говорит во всеуслышание, что никогда не видел подобной гибкости у мальчика.

У меня, наверное, другие хрящи… Я могу гнуться, сворачивать свое тело, делать шпагат, словно настоящая танцовщица, тогда как другие мальчики на это неспособны, им мешают их развитые мускулы и слишком крепкие суставы. Они мне немного завидуют, и эта зависть мне кажется странной. Завидовать девичьему телу, которое может существовать лишь изредка, в тишине маминой комнаты и в тепле материнского гардероба, как в коконе.

Ужас! Темно, почти ничего не видно. Нас выстроили в коридоре, в одних трусах, класс за классом. Нам нужно пройти обязательный медицинский осмотр. Я дрожу, рубашка прилипает к телу, я стараюсь прикрыть свои слишком выпуклые груди. Они у меня иногда чешутся, будто скрытая женственность хочет вырваться наружу.

Ужас! Теснота, запах пота и общее стеснение всех мальчишек… Некоторые ухмыляются и делают вид, что кашляют. Другие смотрят по сторонам, скрестив руки на не очень свежих трусах. Хвастуны с выпяченной грудью, хлюпики, шутники, толстые мерзляки. Вызывают одного за другим…

Те, кто уже освободился, с облегчением вздыхают и, проходя мимо, шепчут: «Она хорошая баба, врач»; «Раздевайтесь догола перед мадам»; «Осторожней с яйцами, парни…». Я его знаю, того, кто сказал эту фразу, подкрепляя ее соответствующим жестом. Марк и еще один мальчик из нашего класса — моя первая попытка подружиться. Его отец — инспектор полиции. Этот сын полицейского очень силен в математике, и я даже начинаю уступать ему первенство. Я хожу к нему иногда с трудными заданиями. Он способный. Марк брюнет, как большинство итальянцев, в нем ощущается природная сила, его родители иммигранты. Марк нравится мне больше, чем другие, но задания по математике служат мне предлогом, чтобы выйти из дома, ибо там я чувствую себя несчастным. Я так говорю, и я так думаю. Я даже разыграл целый спектакль, перед классом, нарисовав картину очень строгой семьи, где никто не интересуется мною: ни добрая толстая Беатрис, занятая всегда моим дебильным братом, ни моя мать, которая меня ненавидит, ни отец, который только просматривает мои отметки, ни дедушка с материнской стороны, непримиримый школьный директор, произносящий высокопарные речи — дети ни за что не станут к нему обращаться. Мой дедушка… Это он решил, что Луизе, моей тете, на которую я так похож, следует умереть. Мелкий чиновник, радикал до мозга костей, такой педант, что каждое воскресенье приносит один и тот же яблочный торт и считает, что весна начинается 21 марта, независимо от того, идет ли дождь, дует ли ветер или падает снег. Именно он решил, что я мальчик.

Итак, я несчастлив дома. В классе меня немного жалеют, но сегодня никто мне не поможет. Ужас охватывает меня все больше и больше, по мере того как я приближаюсь к кабинету врача. «Следующий» вот-вот будет относиться ко мне… Я вхожу.

— Раздевайся.

В комнате холодно и темно. В одном углу за черной занавеской рентгеновский аппарат, в другом — весы и ростомер.

— Ну, что же ты, раздевайся!

Мои руки вцепились в резинку трусиков и слегка дрожат. Холодный пот выступил на лбу, горло перехватило. Этой женщины я боюсь больше, чем своего отца в тот день, когда он хотел силком осмотреть мой член. Она до меня не дотронется! От страха я почти не вижу ее лица, оно расплывается, как на плохой фотографии.

С трусиками в руке я бросаюсь по первому приказу за спасительное стекло рентгеновского аппарата, послушно прижимаю подбородок к груди и слышу вердикт:

— Следы туберкулеза.

Меня взвешивают, измеряют рост, находят, что для своего роста я слишком худ. Без предупреждения врач протягивает руку к моему животу, я отскакиваю со стоном, она смотрит на меня удивленно и строго. Это полная женщина с пухлыми руками.

Ее руки с аккуратными ногтями еще протянуты ко мне:

— Что с тобой? Подойди, глупый. Как тогда я не разрешил отцу, я и теперь не допущу, чтобы кто-то прикоснулся к моему атрофированному члену. Мне двенадцать лет, и — это все более и более очевидно — моя маленькая трубочка совсем не похожа на член, который положено иметь мальчикам моего возраста. Размером он с половину мизинца и кажется здесь лишним, вроде опухоли на девичьем безволосом лобке.

Я ору так громко, что в цепочке учеников за дверью поднимается шум. Моя истерика вызывает всеобщее веселье. Я слышу комментарии и взрывы смеха, однако страх и отвращение сильней стыда. Эта женщина не прикоснется ко мне.

Я победил, она больше никогда не осмелится.

Как я оделся, как вышел и добрался до угла около окна, плакал ли я и какая сила помогла мне выдержать взгляды окружающих, я не знаю. Сила слабых, конечно. Покорность раба после истерики. Отныне я хуже занимаюсь. Страх и тоска охватывают меня и побеждают стремление к школьным успехам.

Все меняется, а я остаюсь таким же, такой же. Я по-прежнему предаюсь одиноким удовольствиям по субботам, но быстро слетаю с вершины пирамиды лучших учеников в классе. В это время мы переехали в новый дом. Нет больше сада, нет соседей за забором, нет и забора.

Теперь у нас квартира из пяти комнат на последнем этаже большого здания на берегу Сены. Дивный вид на Руан, на набережную и корабли открывается из наших окон. Моряки, девушки, прогуливающиеся по набережной, запах порта и крики чаек… Мечты, другая вселенная, чарующая и опасная. У меня такое впечатление, что я нахожусь на пороге мира.

В доме есть лифт, на каждом этаже полно детей, с улицы доносится шум. Новый дом построен на руинах возле сгоревшего порта. Это серьезная перемена в жизни. Я стараюсь найти друзей. Люсьен, сын директора школы, и Марк — сын полицейского, этот итальянец, способный к математике. Он пришел к нам под предлогом помочь мне. Родителям это не понравилось, но они согласились в надежде, что я вновь займу первые места во время весеннего семестра.

Сегодня я иду к нему. Это уже не в первый раз. Мы сражаемся в шахматы, он стратег, я же играю скорее инстинктивно… Мы повторяем теоремы и решаем алгебраические задачи.

Он живет в обычном современном доме, их квартира на первом этаже налево. Благодаря его отцу там есть телефон. Служебный телефон. У них есть и телевизор, в те годы — редкость, особенно для провинции. На стенах — картины на библейские сюжеты, в каждой комнате над каждой кроватью — распятие.