Великое ничтожество - Валерий Вячеславович Татаринцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От умиления у князя
Слеза явилась в левом глазе,
А правый сухость сохранил,
Поскольку он стеклянным был.
«Да! Это просто гениально!
Усердие вдвойне похвально,
Когда венчают те труды
Столь совершенные плоды
Дипломатической науки!
Ах, дайте, я пожму вам руки,
Мой несравненный Циннобер!
Теперь, мой друг, вы – кавалер!
Вот орден черепахи быстрой!
Я назначаю вас министром!
А вы, Мондшейн, с женою вместе
Отправитесь в своё поместье
И, чтобы скуку чемто скрасить,
Мне будете капусту квасить,
Солить различные грибы».
Вот так ирония судьбы!
По произволу князя
Барон был смешан с грязью.
Хотел князь орден укрепить
У Циннобера на груди,
Однако ленты закрепить
Не мог никак: то спереди
Она провиснет и собьётся,
И орден о колени бьётся,
То съедет набок и в итоге
Идти мешает, спутав ноги.
Как князь усердно ни старался,
Но орден всётаки болтался.
Тогда решил просить совета
Князь у учёных и поэтов,
И даже у людей труда,
Чего б не сделал никогда
Ни для кого он в целом свете,
Но так нуждался он в совете,
Чтоб Цинноберу потрафить,
Злосчастный орден укрепить.
Со всех концов родной страны
Советчики приглашены;
Они неделю заседали,
От споров пламенных устали,
Но не смогли найти ответа
И разрешить проблему эту:
Как всё же орден укрепить?
Никто не смел их торопить,
Все улицы устлали сеном,
Чтобы ослабить топот ног,
Чтоб шум их отвлекать не мог;
Шуметь считалось уж изменой,
И даже маленькие дети,
Которые на всей планете
Ужасно любят покричать,
Принуждены были молчать:
Они боялись ремешка
Или лишения горшка.
Сидели, думали, гадали
Почти что месяц мудрецы,
Но на вопрос ответ не дали
Ни простаки, ни гордецы.
Один естествоиспытатель
Измерил тело Циннобера,
А режиссёр – его приятель —
Велел послать за костюмером,
Который в театре с ним служил
И рядом по соседству жил.
Кеэс, тот самый костюмер
Сказал: «Вот можно, например,
Вопрос сей просто разрешить:
Хотя бы пуговки пришить
На орденскую ленту только».
И тут же в руки взял иголку,
И через несколько минут
Окончил свой привычный труд;
И орден больше не болтался,
Висел как надо; любовался
Своей наградой Циннобер —
Министр и славный кавалер
Ордена черепахи быстрой
И не хотел уж быть министром,
О большем Циннобер мечтал:
«Вот если б я вдруг князем стал!»
А костюмера наградили:
Иголку с нитками вручили,
Да рюмку кислого вина
Заставили испить до дна.
Частенько в жизни так бывает:
Награду важно принимает
Совсем не тот, кто заслужил,
А тот, кто подхалимом жил,
Был подлецом и негодяем,
Кто, эгоизмом лишь снедаем,
Был шаркуном дворцовых зал
И ловко задницу лизал.
Глава тринадцатая
Проспер Альпанус утром рано
Проснулся, быстро встал с дивана,
В рабочий кабинет вошёл,
Среди своих бумаг нашёл
Он гороскоп на Бальтазара:
Вся сила молодого жара
Любви была отражена
В том гороскопе и она
Лишь крепла, ширилась, росла
И с каждым днём сильней была.
Проспер Альпанус поскорее
Хотел поехать в Якобсхее,
Чтоб Бальтазара навестить
И обо всём оповестить,
Что предначертано судьбою.
Тут шум раздался. «Что такое?
Быть может, топот или стук», —
Проспер Альпанус растерялся
И только выяснить собрался
Его волнующий вопрос,
Как, словно эхо, разнеслось
По дому и по саду:
«Я вас увидеть рада!»
Проспер Альпанус размышлял:
«Я в гости никого не звал,
Ко мне никто не приглашён» —
«К вам канонисса Розеншён», —
Cлуга Просперу доложил
И крылья на спине сложил.
Проспер Альпанус принял гостью,
На столике слоновой кости
Стояли чашки и кофейник
(Проспер Альпанус был затейник,
Любил немного пошутить),
Он начал кофе в чашки лить,
Но сколько бы он ни старался,
Струёй хоть кофе изливался,
Труды ничем не увенчались
И чашки пусты оставались;
Тогда кофейник он поставил
И канониссе предоставил
Возможность кофе наливать
И чуточку поколдовать;
Она над чашками склонилась,
Но из кофейника не лилась,
Как прежде, жгучая струя.
«Вот ваша чашка, вот – моя», —
Она Альпанусу сказала
И чашку полную подала,
Но ненароком чуть плеснула
Себе на платье кофейка,
Мгновенье – и её рука
Пятно с подола отряхнула.
На столике лежала книга
В красивой кожаной обложке.
«Любовь, коварство и интрига» —
Названье пошлое немножко;
Поскольку сердцем канонисса
С рождения была актриса,
Хотелось пьесу ей прочесть:
«Позволите?» – «Сочту за честь!» —
Проспер Альпанус подал книгу
«Любовь, коварство и интрига»,
Но книга стала упираться
И не хотела раскрываться,
Но вот он сам её коснулся —
Вулкан как будто бы проснулся
И с шумом, словно птичек стая,
Страницы в доме залетали.
«Всё это, право, пустяки:
Устраиваем кунштюки.
Закончим фокусы на этом,
К серьёзным перейдём предметам» —
«Нет! К чёрту! Господи, прости!
Но я хотела бы уйти!» —
Раздался голос полный страсти.
«Вы оказались в моей власти:
Без разрешенья моего,
Клянусь, не выйдет ничего!»
Тут канонисса Розеншён
Ему ехидно улыбнулась:
«Так мне уход не разрешён?»
И бабочкою обернулась;
Прошёл какойто только миг
И жукрогач её настиг,
Она на кресло опустилась
И тут же в мышку превратилась,
Прошло мгновение и вот
За мышкой мчится рыжий кот,
Она в колибри обратилась,
В окно хотела улететь,
Но ничего не получилось:
Была там золотая сеть.
Она печальная стояла
Вся в белом посредине зала,
Блестели слёзы на глазах,
Алели розы в волосах,
А за спиной, как две вуали,
Стрекозьи крылья трепетали.
Альпанус в золотом хитоне17
И в бриллиантовой короне
С волшебной палочкой в руках
Сиял, как солнце в облаках.
Розабельверде захотела
Принять последний ближний бой,
Пошла в атаку очень смело,
Тряхнула буйной головой,
С причёски гребень отцепился
И об пол на куски разбился.
А был тот гребень не простой,
Он был волшебный, золотой.
Вскричала фея: «Горе мне!
Я, кажется, в кошмарном сне
И не могу никак проснуться,
В реальный мир родной вернуться!»
Через секунду у стола
Вся в чёрном женщина была,
Альпанус снова стал врачом,
Сидел как будто ни при чём,
Спокойно кофе в чашки лил,
Был обходителен и мил:
«Мне жаль, что гребень ваш волшебный
Разбился об пол на куски.
Я опечалился душевно
Изза постигшей вас тоски!» —
«Спасибо вам за соучастье!
Меня постигшее несчастье
Случилось по моей вине.
Не беспокойтесь обо мне!
Как так случилось, что мы с вами
Не повстречались до сих пор?
Не перекинулись словами?» —
В глазах стоял немой укор.
«Здесь нет какойто страшной тайны,
Ведь вы родились в Джиннистане,
Умом и красотой блистали
На протяжении многих лет,
Любовь народную снискали,
Стихи вам посвящал поэт
В то время очень знаменитый
И незаслуженно забытый
Лишь в наши горестные дни
(Сменились радостью б они!).
Юнец безусый, я в то время
В стране древнейших пирамид
Учёбы радостное бремя
Тянул, науки грыз гранит
И посещал довольно часто
Уроки старца Зороастра18.
Когда Деметрий править стал,
Я карту старую достал,
Нашёл страну, где можно жить
И людям с радостью служить;
С тех самых пор я здесь живу» —
«Как удалось вам на плаву
Так долго удержаться?
Пафнутий стал сражаться
Со всяким проявленьем чуда.
Те дни никак я не забуду:
Моих подруг – предобрых фей —
Велел Пафнутий гнать взашей,
Коней крылатых обескрылил.
А сколько всякой грязи вылил
На самых преданных людей!
Охальник19 он и Асмодей!20
Наука, просвещение —
Красивые слова!
Их превратит в мучение
Пустая голова» —
«Я в это время затаился,
Врачом обычным притворился
И также книжечки писал,
Как самый преданный вассал;
Я утверждал, что все явленья —
Как дождик, ветер или град —
Бывают лишь по изъявленью
Верховной власти. Князь был рад,
Что так его я возвеличил,
Мне пенсион21 он увеличил,
Своим советником назначил,
Чем очень многих озадачил.
Но как бы я ни притворялся,
Любимым делом занимался:
И колдовал и ворожил,
Двойною жизнью, в общем, жил.
От вас его отвёл я мщенье,
Что называл он «просвещенье»,
Ваш сад, что дорог вам так был
От верной рубки сохранил.
Вы только выгляньте в окно,
Всё в целости сохранено».
В окошко фея лишь взглянула,
От радости чутьчуть всплакнула
И молвила она сквозь слёзы:
«Вы сохранили даже розы!
Вы благородный человек!
Должница ваша я навек!
Скажите только для чего
Вы Циннобера моего
Преследуете так ретиво?
О, доктор! Это некрасиво!» —
«Ваш Циннобер подонок грязный!
Ведёт себя он безобразно»,—
Проспер Альпанус так сказал
И гороскоп ей показал;
Она его тотчас
