Пассажир без лица - Николя Бёгле
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Воспоминания вслух об этом мрачном периоде еще больше обострили у Грейс жажду мести.
Она как никогда ощущала груз страданий, тяготевший над ее жизнью пятнадцать лет. И даже если испытывала некоторую досаду по отношению к матери, ее искаженное болью и заботами лицо причиняло Грейс большую боль, чем она могла предположить.
Моника Кемпбелл посмотрела на дочь затуманенными от слез глазами.
– Понимаю, что ты на меня обижаешься, Хендрике. Но я так страдала. Я не могла жить с этим… Я чувствовала себя такой виноватой, что, да, это правда, надеялась, возможно, наивно или, если тебе так больше нравится, эгоистически, на возможность вернуться к нормальной жизни, если мы не будем больше вспоминать эту драму. Кстати, по этой же причине твой отец оставил нас и никогда больше не подавал о себе известий. Потому что не хотел больше слышать об этой истории, которая отравляла ему жизнь. Именно это он крикнул мне в ночь перед своим уходом.
Грейс отвернулась к одному из окон гостиной. Хлопья снега продолжали свое плавное легкое падение. Несмотря на ожесточившую ее боль, она понимала мать. И теперь, став взрослой, даже испытывала сочувствие к горю этой женщины, оставшейся одной с дочерью.
– Представляю себе, как это было тяжело для тебя. Но ты могла бы позволить мне обсудить это с кем-нибудь другим? Хотя бы с подругой или с психологом. Ты знала, как я страдаю. Но ты изолировала меня от мира и просила быть тем ребенком, которого ты знала раньше. Вот почему я ушла из дома. Чтобы не сойти с ума и не умереть.
Ее мать прижала руку к груди, как если бы ей стало тяжело дышать. Грейс почувствовала жалость к ней. Но оставалось задать два щекотливых вопроса. Два вопроса, мучивших ее днем и ночью все эти годы. И даже если она причинит матери этим еще некоторую дополнительную боль, она не сможет жить дальше, не услышав ее ответы.
– Почему ты не обратилась в полицию сразу после того, как я исчезла? Часом раньше, и меня нашли бы прежде, чем…
Моника Кемпбелл поджала губы и отвернулась. Она дрожала, сдерживая слезы.
– Я уже говорила об этом тогда: я думала, что ты у своей подруги Джинни… как всегда по вторникам.
– Накануне я тебе сказала, что Джинни мне больше не подруга, что мы поссорились и завтра я к ней не пойду.
– Значит, ты думаешь, что все это по моей вине… – Голос ее матери задрожал, движения стали неловкими, почти беспорядочными. – Ты пришла через пятнадцать лет, чтобы сказать мне это?
Вид этой растерянной старухи до такой степени задел врожденное сочувствие Грейс, что она даже хотела закончить разговор. Но сейчас была последняя возможность услышать ответы на вопросы, мучившие ее столько лет.
– Я тебя не обвиняю, просто мне всегда было трудно понять, как ты могла забыть эту деталь.
– У тебя есть дети, Хендрике?
– Нет.
Ее мать, усмехнувшись, покачала головой.
– Тогда ты не понимаешь, что значит, делая все по дому, еще и работать, бороться с проблемами щитовидки и жить вместе с мужчиной, который никогда не хотел иметь детей и ежедневно дает тебе понять, что заниматься ребенком должна ты и только ты. Знаю, что это меня не извиняет, но я замоталась… Твоя ссора с подружкой вылетела у меня из головы, я начала беспокоиться, только когда ты не вернулась в обычное для вторников время. Тогда я запаниковала и сразу позвонила в полицию… Я до конца жизни не прощу себе, что так запоздала. До конца жизни.
Грейс со вздохом кивнула. Она ожидала этого ответа матери, но ей необходимо было его услышать. Хотя бы для того, чтобы перестать воображать другое.
– Еще я хотела тебе сказать, что…
На этот раз слова подбирались труднее, а ее мать сидела, опустив глаза, возможно уйдя в загнанные вглубь воспоминания.
– …Я никогда вам этого не говорила, – продолжала Грейс, – но мне показалось очень странным, что к моменту моего возвращения вы раздали благотворительным организациям все мои вещи, мои игрушки, мои книги и даже мебель из моей комнаты. Хотя меня не было всего месяц…
В гостиной повисла тяжелая тишина. Грейс попыталась поймать взгляд матери, но та упорно смотрела на зеленоватый ковер.
– Это была ошибка, – еле слышно прошептала она. – Инспектор…
– Дайс.
– Он был очень жесткий, очень холодный, бессердечный человек. После двух дней безрезультатных поисков он сказал нам, что шансы увидеть тебя живой практически равны нулю…
Закончив фразу, Моника Кемпбелл заплакала.
– Мне жаль, мне очень жаль, что все произошло именно так, – пробормотала она голосом, прерываемым всхлипами. – Твой отец дал мне две недели передышки, – снова заговорила Моника, подняв голову, с суровым и твердым видом. – А потом он стал говорить, что сохранение твоих вещей только мучает меня, что надо пережить траур, чтобы идти дальше. Он повторял это постоянно…
Она поправила салфетку на столике возле себя, прежде чем заговорить снова:
– Однажды ночью, когда я приняла снотворное, чтобы попытаться немного поспать, он забрал всё из твоей комнаты, загрузил в фургончик, а утром сказал мне, что отдал твои вещи благотворительным организациям, но я всегда подозревала, что он их попросту выбросил или сжег.
Грейс никогда не была очень близка с отцом, но у нее не создавалось ощущения, что он ее отвергает. И то, что она услышала сейчас, шокировало.
– Он до такой степени меня ненавидел?
– Не в этом дело. Твое исчезновение его, конечно, потрясло, но он не планировал ребенка в своей жизни, и, в некотором роде, как бы ужасно это ни прозвучало, твое исчезновение позволяло ему начать с нуля…
На этот раз Грейс не стала церемониться с подбором слов. Она должна была знать.
– Он мог заказать мое похищение? – прямо спросила она.
Мать подняла на дочь испуганные глаза.
– Что? Нет! Как ты могла такое подумать? Ты действительно…
– Это моя профессия: рассматривать даже невозможные предположения. Ты знаешь, где я могу его найти?
– Нет, он ни разу не давал о себе знать после вынесения постановления о разводе. Может быть, он и умер, а я не знаю. Но послушай, Хендрике, или Грейс, если тебе так больше нравится, твой отец выбрал уход, чтобы на свой манер
