Бэтмен и Робин сорятся - Стивен Кинг

Бэтмен и Робин сорятся

Стивен Кинг

Это первый рассказ «Batman and Robin Have An Altercation» Стивена Кинга для журнала Harper`s,

опубликованный в 2012 году сентябрьском номере.

Сандерсон видится со своим отцом два раза в неделю. Вечером по средам, после того как он закрывает ювилерный магазин, который еще давным давно открыли его родители, он проезжает три мили до «Шикарного Особняка» и видится там с Папой, как правило, в общем зале. Если у Папы плохой день, то в его «апартаментах». По воскресеньям Сандерсон, зачастую, едет с ним обедать. Учреждение, в котором Папа проживает свои последние туманные годы, в действительности называется отделением специальной терапии «Харвест хиллз», но «Шикарный особняк» кажется Сандерсону более точным названием.

Вместе они проводят не такое уж и плохое время, и не просто потому что Сандерсону более не нужно менять старику постельное, когда тот описывается, или вставать посреди ночи, когда Папа бродит по дому и зовет свою жену, чтобы та сделала ему яичницу, или заявляет Сандерсону, что эти чертовы дети Фредериков залезли во двор, распивают там спиртное и друг на друга горланят. (Дори Сандерсон мертва уже как пятнадцать лет, а трое сыновей Фредериков, будучи уже не детьми, давным давно переехали.) Про болезнь Альцгеймера ходит старая шутка: Положительная сторона в том, что ты каждый день знакомишься с новыми людьми. Как обнаружил Сандерсон, положительная сторона в том, что сценарий редко меняется. Возьмем, к примеру, «Эпплбиз». Несмотря на то, что по воскресеньям они обедают в одном и том же заведении уже больше трех лет, Папа почти всегда говорит одно и то же: «А тут не так уж и плохо. Надо будет еще как‑нибудь заехать сюда.» Он всегда заказывает себе рубленый стейк с кровью, а когда приносят хлебный пудинг, он сообщает Сандерсону, что его жене уже лучше. В прошлом году в меню «Эпплбиз», что на «Коммерс вэй», не было хлебного пудинга, поэтому Папа — вынудив Сандерсона четыре раза прочитать ему страницу с десертами и обдумывая все на протяжении двух нескончаемых минут — заказал себе яблочный пирог. Когда его принесли, Папа сказал, что Дори подает его с жирными сливками. Затем он просто сидел и смотрел через окно на шоссе. В следующий раз он сделал ровно такое же замечание, но доел яблочный пирог до последней крошки.

Обычно, он в состоянии вспомнить имя Сандерсона и их отношения, но иногда он зовет его Регги, который умер сорок пять лет тому назад. Когда Сандерсон отвозит своего отца обратно в «Шикарный Особняк», его отец неизменно благодарит его и обещает, что в следующий раз он будет чувствовать себя лучше.

В свои молодые годы — до знакомства с Дори Левин, которая сделала его цивилизованным — он был рабочим буровой бригады в нефтоносных районах Техаса, и иногда он переходит во власть этого человека, того, кто никогда и не мечтал бы, в один прекрасный день, стать успешным продавцом ювилерных изделий в Сан Антонио. Тогда он склонен «хулиганить», как говорят санитары «Особняка» (Сандерсон даже видел эту фразу в медицинской карточке своего отца), и выражаться языком, не подобающим для общего зала — ну, или для «Эпплбиз» на «Коммерс вэй». И тогда его заключают в его «апартаментах». Однажды он перевернул свою кровать вверх тормашками и поплатился за это сломанным запястьем. Когда дежурный санитар — Хосе, Папин любимчик — спросил его, зачем он это сделал, Папа сказал, что все потому что этот долбанный Гантон никак не убавит свое радио. Разумеется, Гантона не существует. По крайней мере, сейчас. Где‑то в прошлом — может быть.

Последнее время в комнате Папы не оказывались какие только вещи: вазы, столовое серебро (в действительности крепкий столовый пластик) из столовой, где завтракают и обедают пациенты, способные сами выбирать себе еду со шведского стола; пульт от телевизора из общей комнаты. Однажды, под кроватью Папы, Хосе обнаружил коробку из‑под сигар «Эль Продукто», заполненную кусочками разнообразных пазлов и восьмидесятью или девяноста игральными картами. Он никому не может объяснить, и его сыну в том числе, зачем он берет эти вещи, и, как правило, отрицает, — c легким, безусловно неподдельным, недоумением — что вообще их брал. Однажды он сказал Сандерсону, что Гандерсон пытается втянуть его в неприятности.

— Ты имеешь ввиду Гантона, Пап? — спросил Сандерсон.

Папа махнул своей костлявой, скрюченной рукой.

— Все, что когда‑либо было нужно этому парню, так это кому‑нибудь всунуть, — сказал он. — Он был «всовывателем», каких еще свет не видал.

Но период клептомании, кажется, уже проходит, — по крайней мере, так говорит Хосе — и в это воскресенье его отец достаточно спокоен. Это не один из его ясных дней, но и не особенно плохой. Подходящий день для «Эпплблиз». И если они проведут его без происшествий, то все будет хорошо. На нем надеты подгузники, но, само собой, чувствуется запах. По этой причине Сандерсон всегда занимает столик на углу. Это не составляет проблемы; они обедают в два часа, а к тому времени все прихожане уже сидят дома и смотрят по телевизору бейсбол или футбол.

— Кто ты такой? — спрашивает в машине Папа.

— Я — Дуги, — говорит Сандерсон. — Твой сын.

— Я помню Дуги, — говорит Папа, — но он погиб.

— Нет, Пап, все не так. Регги погиб. Он… — Сандерсон замолкает, чтобы посмотреть не договорит ли Папа за него. Тот молчит. — Он попал в аварию.

— По пьяни, да? — спрашивает Папа. Это причиняет боль, даже спустя все эти годы. Это — отрицательная сторона того, чем болен его отец — он способен на спонтанные проявления жестокости, которые, несмотря на свою неумышленность, могут все же очень больно жалить.

— Нет, — говорит Сандерсон, — в него врезался паренек. А сам отделался всего парой царапин.

Этому пареньку уже за пятьдесят, и виски его, вероятно, начинают седеть. Сандерсон надеется, что у этой его взрослой версии рак простаты, и что он терзает его; он надеется, что у этого парня был ребенок, который умер от внезапного синдрома смерти; надеется, что он болеет свинкой, и что он ослеп и стал импотентом; но, скорее всего, он в порядке. А почему бы и нет? Ему было шестнадцать лет. С тех пор много воды утекло. Юношеская неосторожность. Дело закрыто. А Регги? Тоже закрыт. Кости в костюме под надгробием в «Мишн хилле». Порой Сандерсон даже не может вспомнить как он выглядел.

— Мы с Дуги когда‑то играли в «Бэтмена и Робина», — говорит Папа. — Это была его любимая игра.

Сандерсон смотрит на своего отца и улыбается.

— Да, Пап, отлично! Мы даже как‑то нарядились так на Хеллоуин, помнишь? Я уговорил тебя. «Крестоносец в плаще» и «Чудо‑мальчик».

Папа выглядывает через лобовое стекло «Субару» Сандерсона, не произнося ни слова. О чем он думает? Или его мысли упростились до уровня несущей частоты? Сандерсон представляет себе как это могло бы звучать: монотонное «мммммммммм». Словно гудение тест‑таблицы на старом телевизоре.

Сандерсон ложит свою руку на тощую и загрубелую руку своего отца, и дружелюбно сжимает ее.

— Ты был в стельку пьян, и мама была вне себя, но я повеселился. Это был мой лучший Хеллоуин.

— Я никогда не пил в присутствии своей жены, — говорит Папа.

«Нет», думает Сандерсон в то время, как загорается зеленый свет, «она ведь вечно пыталась отучить тебя от этого».

— Помочь с меню, Пап?

— Я умею читать, — говорит его отец. Читать он больше не умеет, но в их углу светло и он может разглядеть картинки даже в солнцезащитных очках. К тому же, Сандерсон знает, что он будет заказывать.

Когда официант приносит им чай со льдом, Папа говорит, что он будет рубленный стейк с кровью.

— Только чтобы он был розовым, а не красным, — говорит он. — Если он будет красным, я отошлю его обратно.

Официант кивает.

— Как обычно.

Папа с подозрением смотрит на него.

— Овощную фасоль или шинкованную капусту?

Папа хмыкает.

— Шутите? Да вся эта фасоль была мертвой. В тот год нельзя было продать и бижутерию, не то что настоящие украшения.

— Он будет капусту, — говорит Сандерсон. — А я…

— Вся эта фасоль была мертвой! — вновь говорит Папа, одаряя его выразительным взглядом.

Прежде чем повернуться к Сандерсону, официант попросту кивает и говорит: «Она и вправду была мертвой».

— Вам, сэр?

Они обедают. Папа отказывается снять свое пальто, поэтому Сандерсон просит принести ему детский пластиковый нагрудник, и одевает его на шею отцу. Папа не возражает и, возможно, и вовсе не замечает этого. Несколько кусочков капусты оказываются на его штанах, но почти вся грибная подливка попадает на нагрудник. В то время, как они заканчивают обедать, Папа сообщает преимущественно пустому залу, что ему надо срочно помочиться.