История Оливера - Эрик Сигал

Как бы там ни было, Стайн открыл дверь.

– Черт побери, ты, сукин сын, я тебе каждое долбаное воскресенье говорил – заткни свою шарманку!

Выпалив все это на одном дыхании, чудовище угрожающе нависло над Стайном. Джо была права, определение «Годзилла» подходило как нельзя лучше. Темпл в самом деле оказался существом огромным и волосатым.

– Но, мистер Темпл, – попробовал протестовать наш храбрый дирижер, – наши воскресные посиделки всегда заканчиваются ровно в десять!

– Хватит мне тут заливать! – прорычал монстр.

– А я только заметил, как вы сегодня любезны, – ответил мистер Стайн.

Темпл уставился на него:

– Не выводи меня из себя, урод! А то пожалеешь, что родился!

В его голосе слышалась давняя ненависть. Чувствовалось, что на этом этапе цель жизни монстра – нанесение тяжких увечий своему соседу. И, похоже, момент идеально подходил для претворения мечты в реальность.

Оба младших Стайна, несмотря на то, что были явно напуганы, присоединились к отцу.

Темпл снова грязно выругался. Миссис Стайн уже стояла рядом с мужем, а теперь и Джоанна выскользнула из-за моей спины и рванулась к двери. Интересно, она возьмет на себя роль бойца или медсестры? Потому что ситуация явно близилась к развязке!

– Вы что, чертовы недоноски, не знаете, что нарушать тишину незаконно?! – проорал Годзилла.

– Прошу прощения, мистер Темпл, но я считаю, что это как раз ваши действия по отношению к Стайнам являются незаконными.

Это что, сказал я? Причем, кажется, раньше, чем подумал? И, что удивило меня еще больше, встал и двинулся навстречу незваному гостю. Тот повернулся ко мне.

– Есть проблемы, блондинчик? – спросило животное.

Я отметил, что он на десять дюймов выше и (как минимум) на сорок фунтов тяжелее. Впрочем, надеюсь, не все эти фунты были мышцами.

Я жестом показал Стайнам предоставить все мне. Но они остались.

– Мистер Темпл, – продолжил я, – слышали ли вы когда-либо о разделе сороковом Уголовного кодекса? Это незаконное вторжение. Или раздел семнадцатый: угроза нанесения телесных повреждений. Или раздел…

– Ты кто вообще? Коп? – хрюкнул он. Значит, соображалка у парня хоть как-то работала.

– Что вы, всего лишь адвокат. Но я могу отправить вас за решетку на довольно длительный период, – смело ответил я.

– Блеф! – предположил Годзилла.

– Нет. Но если для вас невыносимо ждать решения этой проблемы так долго, можно уладить все другим способом.

– Неужели, красавчик?

Он напряг мышцы. Оркестр за моей спиной определенно забеспокоился. Конечно, и у меня под ложечкой засосало. Но я спокойно снял пиджак и обратился к чудищу sotto voce[9] крайне вежливо:

– Мистер Темпл, если вы сейчас же не испаритесь, я буду просто вынужден методично, как один интеллигентный человек другому, выбить из вас все ваши куриные мозги.

Агрессор практически молниеносно испарился. В честь моей победы Стайн откупорил бутылку шампанского. («Импортное. Прямо из Калифорнии!») Затем оркестр единогласно решил исполнить самую громкую вещь из своего репертуара – чрезвычайно энергичную интерпретацию увертюры из оперы Чайковского «1812 год». На этот раз даже мне достался инструмент – пушка (в роли которой выступила пустая пепельница).

Вечеринка завершилась через пару часов (на мой взгляд, слишком рано).

– Обязательно приходите к нам еще, – сказала миссис Стайн.

– Разумеется, Оливер придет, – ответил мистер Стайн.

– Почему ты так уверен? – спросила она.

– Мы ему понравились.

И это было чистой правдой.

С какого-то перепугу я вызвался проводить Джоанну. Несмотря на поздний час, она настояла, чтобы мы сели на пятый автобус. Он спускался по Риверсайд, а потом пересекал Пятую авеню. Должно быть, Джоанна здорово вымоталась за смену, но оставалась в приподнятом настроении.

– Оливер, ты был великолепен, – сказала она и взяла меня за руку.

Я спросил себя, нравится ли мне ее прикосновение.

И не нашел ответа.

А она продолжала восторгаться:

– Темпл теперь и показаться не посмеет, – рассмеялась она.

– Слушай, Джо, чтобы запугать такого буйвола, не нужно быть семи пядей во лбу.

Я изобразил рукой соответствующий жест, тем самым высвободив ее. Черт его знает, стало легче или нет.

– Но все-таки…

Она не закончила. Наверное, удивилась настойчивости, с которой я изображал тупого спортсмена. А мне просто хотелось дать понять, что я – не самый достойный выбор для такой девушки. Ну, то есть, она ведь такая милая. И такая привлекательная. Во всяком случае, для любого нормального мужика с нормальными инстинктами.

Джоанна жила недалеко от больницы. Пока мы стояли возле ее двери на четвертом этаже, я вдруг заметил, что она не такая высокая, как мне показалось вначале. Я имею в виду, что смотрела она на меня снизу вверх.

А потом я заметил, что у меня перехватывает дыхание. И это не могло быть от подъема по лестнице – я же постоянно занимаюсь бегом! И ощущение легкой паники от разговора с этой интеллигентной красавицей-врачом стало усиливаться.

Что если она… почувствовала, что мои чувства к ней носят не совсем платонический характер? Что, если?..

– Оливер, – сказала Джоанна, – я бы тебя с удовольствием пригласила, но у меня завтра смена в шесть утра.

– В другой раз, – ответил я. И выдохнул с облегчением.

– Надеюсь, Оливер.

Она поцеловала меня. В щеку. Наверное, так было принято в ее семье.

– Спокойной ночи!

– Я тебе позвоню, – ответил я.

– Вечер был замечательным.

– Мне тоже понравилось.

Тем не менее, особого счастья я не испытывал.

По дороге домой я пришел к заключению, что самое время обратиться к специалисту.

7

«Для начала предлагаю напрочь отмести Эдипов комплекс».

С этих слов начиналась моя тщательно приготовленная приветственная речь на первом приеме у психоаналитика. Чтобы найти хорошего психиатра, нужно совершить всего несколько несложных действий. Вначале обзваниваете приятелей-врачей и говорите им, что одному вашему знакомому нужна помощь. Приятели советуют врача для этого бедняги. В конце концов где-то с двухсотой попытки вы решаетесь, звоните доктору и назначаете первый визит.

– Послушайте, – излагал я, – я посещал специальные курсы и знаком с этими вашими профессиональными терминами. Которыми вы будете называть мое поведение по отношению к отцу, когда я женился на Дженни. Я имею в виду, что все эти штуки по Фрейду и прочее – последнее, что мне хотелось бы сейчас слышать. – Доктор Эдвин Лондон, «крайне деликатный», по словам того, кто его рекомендовал, не был, однако, расположен к длинным фразам.

– Зачем вы пришли? – абсолютно ровным голосом спросил он.

Я запаниковал. Мое приветствие прошло хорошо, но эта фраза явно намекала на перекрестный допрос.

Почему я здесь? Что я хочу услышать? Я проглотил комок в горле и ответил так тихо, что сам едва расслышал:

– Почему я ничего не чувствую?

Доктор молча ждал продолжения.

– С того дня, как Дженни умерла, я ничего не чувствую. Нет, конечно, голод и все такое. Но это хотя бы можно решить – ужин перед телевизором. А вот все остальное… За восемнадцать месяцев… Я не чувствовал абсолютно ничего.

Доктор выслушивал мою неуклюжую исповедь. Откровения изливались сумбурно. И говорить об этом было очень больно. «Я чувствую себя ужасно. Поправка: я вообще никак себя не чувствую. Что хуже. Меня просто нет без Дженни. Конечно, Филипп пытается мне как-то помочь. Но у него не слишком хорошо получается. Я не чувствую абсолютно ничего. Почти целых два года. Я потерял способность общаться с нормальными людьми».

Тишина. Я взмок.

– Как насчет сексуальных желаний? – спросил доктор.

– Нет, – ответил я и уточнил: – совершенно никаких.

Ответа не последовало. Доктор Лондон, вы, что, совсем в шоке? По лицу ничего не понятно. И тут я сказал то, что было очевидно для нас обоих:

– Не надо говорить мне, что это чувство вины.

Тогда он произнес самую длинную свою фразу за весь день:

– Вы чувствуете себя… виновным в смерти Дженни?

Считаю ли я себя ответственным за смерть Дженни? Я вспомнил, как не хотел больше жить в день, когда она умерла. Но это прошло. Конечно, заразиться лейкемией она от меня не могла. И все же…

– Может быть. Поначалу да. Но в основном злился на самого себя. За все то, что должен был сделать, пока она была жива, – ответил я.

Снова повисла пауза. Потом доктор Лондон продолжил:

– Например?

Я снова рассказал о своем разрыве с семьей. Как позволил обстоятельствам своей женитьбы на девушке чуточку (совсем!) иного социального уровня превратиться в декларацию собственной независимости. Смотри, чертов Богатенький Папаша, я смог все сам.

Все сам. Только я не думал, что чувствует Дженни. Не только в прямом смысле слова, хотя и это тоже, если вспомнить, как ей хотелось, чтобы я уважал своих родителей. Хуже было мое нежелание принимать от них какую бы там ни было помощь. Для меня это было предметом гордости. Но, черт побери, Дженни и так выросла в бедности, что такого нового и прекрасного для нее было в отсутствии денег?