Однажды в Париже - Жиль Мартен-Шоффье

Когда я открыла глаза, мы мчались по автомагистрали, а голова Брюса лежала у меня на плече. Наступил вечер, мотор, казалось, работал бесшумно, тихо звучал концерт Моцарта (я в классической музыке не разбираюсь, но этот отрывок использовался для рекламы воды «Эвиан», и мой отец подарил мне диск с записью концерта). Я пребывала в блаженном состоянии, но обострение чувств и желание мягко заставили меня проснуться окончательно. Брюс открыл глаза и попросил у меня прощения. Я тихо успокоила его:

— Ничего страшного, Брюс. Мы не в Нью-Йорке. Я допускаю сексуальные домогательства, но только нежные. Мне это даже нравится.

Он улыбнулся, вскинул глаза и взял меня за руку…

Глава 2

Эдуар Бреда, главный редактор журнала «Пари-Сенсации».

Ничего не поделаешь, есть категория людей, которая выводит меня из себя. Это звезды шоу-бизнеса. И это весьма некстати, поскольку всю жизнь я должен иметь с ними дело. Это моя профессия, я журналист. Не в газете «Монд», а в журнале «Пари-Сенсации», самом известном иллюстрированном журнале в мире[16]. В нем речь идет обо всем: об Афганистане и о последнем романе Патрика Модиано[17], о коллекциях Карла Лагерфельда и о матерях палестинских шахидов, о новых отелях, которые открылись на Сейшелах, и о стратегии Франсуа Холланда[18]. В общем, сто страниц самых разных актуальных новостей. Плюс еще пятнадцать страниц и обложка. Гвозди с креста, к которому я пригвожден: знаменитости. Обычно я с ними не встречаюсь. Всегда есть охотники взять интервью у звезд. Если мне приходится иметь с ними дело, то через посредничество их агентов. Или из-за их каких-то диких капризов: одна дебютантка требует, чтобы ее фотографировала только Беттина Реймс[19]; другая не позволяет, чтобы показывали ее квартиру; третья требует так отретушировать каждое фото, что расходы на это составляют десять тысяч евро; еще один хочет заранее иметь список вопросов, которые ему зададут… Или выслушивать возмущенные протесты: мой фильм вышел уже две недели назад, мне больше нечего добавить; вы сняли меня с другом у лестницы Каннского дворца фестивалей, это недопустимое посягательство на мою частную жизнь… К сожалению, не может быть и речи о том, чтобы их послать куда следует… Я знаю, что через каких-нибудь полгода мне придется пресмыкаться перед теми же агентами, чтобы другой пес из их псарни согласился сняться для нашей обложки. Малозначимые французские звездочки, актеры и певцы ежедневно опровергают известную пословицу о том, что фальшивая монета не стирается. Они болтаются, как мелочь в кармане, и служат разменной монетой, когда мы хотим поймать крупную рыбу, настоящую звезду — короче говоря, звезду из Голливуда. Тогда шуткам места нет, приходится идти на уступки. Пример: сегодня вечером мне пришлось пойти в «Кристал Рум», вместо того чтобы поваляться дома на диване с интересной книжкой. Коко Дансени не оставила мне выбора: Его Величество Брюс Фэйрфилд I соглашается беседовать только с главными редакторами. Когда я признался, что в жизни не покупал дисков Фэйрфилда и предложил послать на встречу специалиста, она осадила меня:

— Притормози и оставь в покое своих профессионалов. Не забудь, что именно профессионалы построили «Титаник», а Ноев ковчег был делом рук дилетанта. Твоя некомпетентность нам как раз подходит…

Я тут же передал ее слова Аурелии и Бенжамену, ребятам из нашей редакции. Они расхохотались оттого, что такой профан в музыке, как я, будет иметь дело с гигантом, чье творчество они знают наизусть. Их реакция прибавила мне куражу. Если уж унижаться, то перед значимой фигурой, а не перед всякой мелкотой. Накануне интервью с Эммануэль Беар или Изабель Юппер[20] я был на грани самоубийства, потому что заранее с точностью до запятой знал те «гуманитарные», профессионально пустые речи, которые услышу от них. Что касается Фэйрфилда, у меня сохранялась надежда на нормальный разговор с ним. Из досье, подготовленного нашим архивом, следовало, что он, похоже, любит парадоксы и не чужд легкого цинизма. Оставался небольшой шанс на то, что мне не придется скучать. В любом случае он будет любезным. Это певец под стать Дэвиду Боуи или Брайану Ферри[21]; высокий класс, весьма в английском духе, типа каникул в Нантукете. Он вряд ли был готов побаловать меня откровениями о своей загадочной сексуальной жизни, но, как истинный джентльмен из Новой Англии, пригласил меня в ресторан «Кристал Рум». Само это название звучит как у Скотта Фицджеральда. Я еще там никогда не ужинал. В моем случае это может быть профессиональным упущением.

По слухам, столики там нужно заказывать за две недели, а кухня соответствует обстановке, бывшему особняку виконтессы Мари-Лор де Ноайль на площади Соединенных Штатов, у набережной Сены, одной из самых красивых площадей Парижа — и самой дорогой. Обожаю бывать в местах, где жили почитаемые мной дивы. И там никакой мишуры, мне нужна подлинная обстановка. Уже в пятнадцать лет я хорошо различал, когда хлопает дверца «роллс-ройса», а когда «мерседеса». Так что не подсовывайте мне вещи эпохи Карла X, говоря, что это Директория. Меня такой особняк, исполненный духа светской дамы, трогает так же, как шедевр из Лувра. Вам называют этот адрес, и тут же в памяти всплывают имена: Коко Шанель, Луиза де Вильморен, Эдмонда Шарль-Ру, Андре Пютман[22]… Это место напоминает рю Камбон или Веррьер и воплощает определенное представление о моей Франции. Должен сказать, что Баккара, фабрикант хрусталя, новый владелец особняка, не пожалел средств на его реставрацию. Здание так отчистили, отскребли, отдраили, отполировали, такой навели в нем глянец, что теперь, когда вы переступаете порог, складывается впечатление, что вы входите не в дом, где жила семья, но туда, где ведутся съемки фильма. В вестибюле эхо шагов слышалось так отчетливо, словно вы были мушкетерами в сапогах. Ковер, покрывавший лестницу, которая вела на второй этаж, освещали крошечные лампочки, разбросанные как осколки хрусталя. Филипп Старк, декоратор, буквально облек восемнадцатый век в пластик. Рамки были соблюдены, но все детали были сделаны полупрозрачными. Прощайте, комоды, глубокие кресла, столики с выгнутыми ножками из позолоченного дерева в виде массивных скульптурных фигур, нет больше мотивов обломков скалы и ракушек, мотивов листвы, чеканки из бронзы или больших подушек, набитых перьями… Старинную мебель принесли в жертву, от нее остался лишь остов из прозрачного плексигласа. Лишь силуэты. В самом ресторане на роскошном паркете с венгерским диагональным рисунком установили перегородки из черного кирпича, зацементированного в произвольном порядке. Дальше ширмы из Коромандельской лакированной кожи скрывали сервированные столики. Золоченые рамки, повешенные на стены, оставались пустыми. Эти несоответствия как бы намекали: «Не стоит обманываться дорогостоящим декором. Мы, декораторы, мы бунтуем…» Не знаю, кого здесь хотели в этом убедить. Не клиентов, во всяком случае. Создавалось впечатление, что ты попал на общее собрание акционеров Компании Суэцкого канала. Отдававшие в гардероб свои манто, две пятидесятилетние дамы, как будто уже с рождения носившие жемчуг на шее и бриллиантовые заколки в волосах, пришли в сопровождении двух старых ищеек из той касты в темно-серых костюмах, которая нами правит. Они чувствовали себя здесь как дома, все говорило об этом, и все это ощущали, начиная с девушек-гардеробщиц, изящных и хорошеньких, как школьницы из лицея Святой Марии. Едва вы входили в «Кристал Рум», между вами и остальной действительностью словно бы опускался занавес. Если когда-нибудь здесь, как во всех модных ресторанах, запишут подборку мелодий для создания звукового фона, то это будет серия фрагментов, состоящая из «Аве Мария», «Те Деум»[23], музыки Баха и Рамо.