Продаются роли! - Роман Шабанов

– Ты не успел? – удивился то ли мальчик, то ли девочка.

– Да, я не успел, – согласился Иван, не совсем понимая, что будет дальше.

– А что ты не успел? – прозвучало по-женски, с любопытством. Этот вопрос следовало ожидать, и первоначально парень не был к нему готов.

– Одеться, – сымпровизировал он, сделал небольшую, весьма незаметную паузу и продолжил с энтузиазмом: – Понимаешь, я только что приехал из страны, где мы, народ этой страны, ходим голыми. То есть ничего не одеваем сверху. У нас тепло и тело дышит. Я удивлен, что у вас принято ходить одетыми. У вас же так принято?

– Да, – согласился все же мальчик. – У нас так принято.

Он смотрел на этого человека, появившегося во дворе в столь раннее время, и он был рад, что стал свидетелем некоего таинства.

– Да, но я же не знал, – продолжал Иван с театральными выпадами. – Вот теперь хожу по городу и мне грустно. Понимаешь, грустно. Ведь можно же было сказать. Скажи, можно?

– Можно, – не менее резво воскликнул мальчик.

– В городе носят костюмы, – перечислял Иван, – халаты, вот… у тебя как называется?

– Пижама, – сказал ребенок.

– Во-во, пижамы, – с досадой в голосе сказал парень, словно во всем виноваты именно те, кто придумал эти пижамы. – Никто ничего.

В завершение к своему монологу Иван сел в песочницу, повернулся спиной и в позе обиженного ребенка стал пересыпать песок из одной руки в другую, просачивая большую часть сквозь пальцы.

– И что же ты будешь делать? – заинтересовано спросил ребенок.

– Не знаю, – пожал плечами парень, не поворачивая головы. – Уеду.

– Мне тебя так жалко, – произнес ангелоподобный.

– Мне всего-то нужно одеть какие-нибудь штаны, рубашку и тапочки, – бубнил под нос Иван.

– И ты останешься? – с восторгом спросил мальчик.

Он понимал, что может быть полезным и эта ерундовая причина не может отправить человека из такого интересного мира обратно. А вдруг из нашего мира захотят поехать к ним, а они уже обиделись за наше негостеприимство. Конечно, помогать, а как иначе?

– И я тогда останусь, – повернулся Иван с надеждой в голосе.

– Подожди, я посмотрю в комнате родителей, – прошептал мальчик. – Там подберу для тебя что-нибудь такое, что носят у нас в городе.

– Не следует их будить, – бросил Иван.

– Не бойся, – серьезным тоном произнес мальчик и сделал успокоительный жест рукой. – В это время они так крепко спят, что я могу…я могу…я могу.

Он так и не придумал, что он может, но это по его глазам было чем-то внушительным.

– А ты чего не спишь? – спросил Иван.

– А я в это время хожу, – замялся ребенок, ну ты понимаешь.

– Понимаю, – кивнул головой парень и невольно улыбнулся от детской непосредственности.

– Сперва это, – объяснил кудрявый мальчик, – и пять минут наблюдаю за восходящим солнцем. Правда, сегодня немного опоздал.

– Нет, ты пришел в самое время, – одобрил Иван.

Поток дежурных слов подошел к концу.

– Ну, я сейчас, – сказал мальчик и стал сползать с подоконника в комнату.

– Хорошо, – согнул чуть не половину корпуса Иван в знак благодарности юному, но такому гуманному ребенку.

Мальчик исчез в окне. В верхнем левом углу зажегся свет. Появился силуэт с большим выпирающим брюхом, который приблизился к холодильнику, на ходу почесывая одновременно перед и зад, открыл белоснежную дверцу и замер.

– Подойдет? – показался в окне мальчик и свесил брючину и рубашку, как торговец.

– В самый раз, – сказал Иван, не всматриваясь в товар. – А родители не будут ругаться?

– У них этой одежды завались, – произнес мальчик.

– Спасибо, – сказал Иван и заметил, как слившийся с холодильником образ оторвался вместе с выпирающей изо рта сосиской, похожей в утреннем сумраке на сигару.

– Пока, – сказал мальчик и зевнул. Он помахал рукой и исчез навсегда, оставив в раскрытом окне образ маленькой птицы, которая всегда появлялась, когда уходил добрый человек.

– Не все дети одинаковые, – резюмировал Иван. Он зашел в переулок и стал облачаться в добытый трофей. Штаны оказались малы, рубаха женской блузой, а тапочки на два размера больше.

– Ну что ж, и на этом спасибо, белокурый ангел со второго этажа, – ухмыльнулся он, глядя на себя в витрину обувного магазина, в котором даже манекены, казалось, смеются над утренним костюмом двадцатишестилетнего франта.

Сцена 2

В зоопарке

Детская постройка имела суровые графические линии – неровные каменистые стены, с двумя башнями, на одной из которой были готические шпили, на другой – часы с водрузившимся над ним минаретом. В утренней дымке возбужденного солнца, образование сливалось с прямоугольниками домов, пусть не выдавая в нем жилой дом, но и не намекая на принадлежность к месту, в котором уже долгое время прячутся животные от дикой природы и неограниченных возможностей. Постройка нервно принимала утренний слой краски, как утренний туалет светская дама, опаздывающая на светский раут. Вскинутая прическа, затем шляпка набекрень, макияж, как получится и много веснушек по контуру – все это проступало сквозь утреннюю мглу, которая, как ворчливая синьора, у которой одна болезнь на другой, уступала место молодой резвой, излишне взбалмошной, сеньорите по праву места. Та вынужденно становилась в окруженный джентльменами круг, и протянув руку самому, по ее мнению симпатичному, втягивала его в свою дневную бессмысленную игру. Долговязый партнер, принявший ее правила игры, имевший на голове нестандартную прическу – удивления, эпатажа, радости и глупости тонул в сборках ее платья, и также был не сильно рад тому, что выбор пал именно на него. Пока солнце настырно заливало улицы своим желтушным светом, дама и ее кавалер начинали свои первые движения в унисон образующимся пробкам и скрежетаниям шин, разворачивающих свои музыкальные инструменты, чтобы впустить новую волну – робкую, но обязательно новую. И только вход с нелепым зеленым пучком зелени в центре как невеста с пучком лука, находился в ожидании часа, когда со скрипом лязгнут двери, и заголосят голодные звери, дети и этот кошмар сольется в единую серенаду, готовая продолжаться бесконечно долго.

Иван подошел к воротам, утопая в зелени букета. Тень, должная накрыть его, выдала – отклонилась в сторону и осветила его профиль по всему контуру, выделив последовательно – короткие брючины, синюю блузку в желтый горошек, с воланчиками, подборками, цветочками и прочей шелухой. Иван перешел в сторону, сместился вправо, затем влево, вжался в холодную ограду, принимая форму одного их животных, сваренных когда-то в душной комнате навсегда.

Народ косился. Поворачивал голову, оценивал увиденное, тут же отворачивал, морщился, но продолжал идти, не сбавляя шаг.

Уже прошло трое рабочих. Они повернулись, почти одновременно, сделали оценивающий взгляд, отвернулись, переглянулись, пожав плечами попеременно, вероятно думая, что им привиделось, но в то же время не сбавили шаг. Дама в шляпе с широкими полями, предположила, что шляпа способна искажать. Она не останавливалась, лишь в какой-то момент запрокинутая нога, пожелавшая сделать следующий шаг по направлению движения, замерла, прошла труднопроходимое, вязкое образование и, ступив на асфальт, уже в следующем шаге не терпела препятствий.

Иван провел осторожно по чугунной ограде раскрытой пятерней. Металлический звук оглушил робкую тишину, и та замерла в надежде, что это больше не повторится. Не тут-то было. Теперь стиснутый кулак опустился на чугунные фигуры фламинго, заставляя дрожать крепкую оболочку и резонировать, переходя по ограде, его волнам, амплитуда колебаний которых, увеличившись, передавалась проснувшимся животным, так как те особенно чувствовали напряжение от людей, поместивших их в клетку.

Первыми проснулись волки. Они завыли, так жалобно, с таким надрывом, что, казалось, плачут, а не просыпаются. Их услышали белолицые свистящие утки, проснувшиеся разом, начавшие свой день с переклички, почувствовав легкую угрозу и успокоившись при пересчете всех в наличии. К уткам присоединились лисы, медведь и слон. Они заговорили, и кавалькада звуков хлынула яростным потоком, как сорванная плотина, сперва издавая тревожные звуки разболтанных досок, бревен и железо-бетонных плит, а потом накрывшая сразу, не тонкой струйкой, поступая, как набираемая вода в ванной, а большой порцией или несколькими сразу.

Звери подняли бунт. Бунт против одного человека. Человека, переодетого в женскую особь, стоящего на пороге их дома и пытающегося достучаться то ли до старика, то ли до каждого в отдельности, своим стуком как бы спрашивая: «Есть ли у вас что-то человеческое?», как часто ищут животные черты среди людей. Клетки ожили, там ждали, пробуждения старика, который любил покемарить именно под утро, когда солнце протискивалось сквозь узкие щели ночных пирамид, и терялось в горизонте, катаясь по нему, меняя точку равновесия, находя ее в первых просветах.