Умереть, чтобы жить - Марина Крамер

— Понимаешь, он хороший, умный, — говорила она Ирине, задававшей ей вопрос о намерениях довольно часто, — но он чужой. В смысле — он мне в душе не близок совсем. Наверное, это менталитет. Мы выросли в разной среде, на разных книжках. Это я тебе могу про «Ну, погоди!» рассказать, и ты поймешь, а ему — нет. Для него это просто иностранный мультик про волка и зайца — ну, как «Том и Джерри». И так во всем…

— Тебе четвертый десяток, подруга. Может, не стоит так уж сильно перебирать? — интересовалась Ирина, хотя внутри себя понимала Никино состояние. Ей самой пришлось многое преодолеть в отношениях с Иржи, но она хотя бы довольно долгое время прожила за границей и научилась немного понимать и принимать особенности своего мужчины. Нике же это было трудно.

— Я не хочу цепляться за абы кого только из страха остаться в одиночестве. Лучше, наверное, одной, чем рядом с тем, кто тебя не понимает.

— Со временем привыкнешь. И он привыкнет.

— Я не хочу привыкать. Я хочу любить и разговаривать на волне сердца. А приходится выбирать слова и доносить смысл. Мне это трудно. Зачем ломать себя? Мне ничего от него не нужно, чтобы из корысти перекраивать душу.

— Ну, корысть — это вообще не твое, — улыбалась Ирина той легкой, почти незаметной улыбкой, так украшавшей ее испещренное шрамами лицо. В такие моменты подруга становилась почти прежней, и Ника очень любила, когда Ирина улыбалась. — Но подумай — рано или поздно Максимка вырастет, у него начнется своя жизнь. А что останется тебе?

— Это случится еще не скоро.

— Не так не скоро, как тебе хочется, дорогая. И потом — ты ведь не собираешься стать одной из тех мамашек, которые рьяно бросают свою жизнь к ногам ребенка, не спросив его желания, а потом стараются напоминать о принесенной жертве при каждом удобном и неудобном случае, да?

Ника умолкала. Действительно, а ведь разве быть хорошей матерью означает отказаться от собственной жизни? Она еще молода и вполне может иметь что-то еще, кроме подгузников, каши и прогулок с коляской. Карьеру, например. Чтобы сын, когда подрастет, мог, не стесняясь, сказать, кто его мама. Нет ничего плохого в том, чтобы остаться домохозяйкой, но для этого нужен определенный склад личности, определенные желания и умения, которых у Ники не было. Витье гнезда и копание норы никогда не было целью ее жизни, она была довольно непритязательна в быту и умела обойтись необходимым. Да, должно быть чисто и уютно — но для этого совершенно необязательно часами простаивать у плиты и с маниакальным упорством ходить всюду с куском белой марли, проверяя, не запылились ли колечки на шторах. Нет, стать домохозяйкой Стахова не смогла бы даже ради сына.

— Понимаешь, Иришка… у меня такое чувство, что я пытаюсь усидеть на двух стульях и все время сваливаюсь.

— Не говори глупостей. Ты не выбираешь между карьерой и ребенком, ты совмещаешь и то и другое, а мы тебе немного помогаем на первых порах, вот и все. Когда все станет более-менее стабильно, ты заберешь Максима к себе — или вернешься сюда, если будет возможность работать удаленно. Разве это не разумно?

И Ника не могла не согласиться с этим.

Успокоив таким образом свою совесть, Стахова вышла с сигаретой на балкон. Вечер был теплым, хотелось на улицу, на набережную — пройтись немного, посмотреть на реку, полюбоваться ярко освещенным городом. Ника даже пару секунд раздумывала над этим — накинуть спортивный костюм и выйти из дома. Однако потом ее охватила лень — это ж одеваться, кроссовки шнуровать, спускаться… Нет, лучше уж она дома останется, полистает материалы об инвесторе будущего работодателя — чем-то ее заинтересовала деятельность этой конторы. Возможно, тем, что занималась она недвижимостью в Подмосковье…

Ника не могла даже предположить, что ее кандидатура вызовет бурное обсуждение у Филонова и представителя инвестора Сергея Вересаева. Главред был обязан ставить их в известность о том, каких сотрудников берет на работу, однако последнее слово все равно оставалось за Федором. Но фамилия Стаховой почему-то произвела на Вересаева такое впечатление, какое производит на алкоголика вода в рюмке вместо ожидаемой водки:

— Что?! Это кто еще?! Ты где ее откопал?! — Вересаев таращил глаза, и Федор видел лопнувшие сосудики, тонкой красной сеткой покрывавшие глазные яблоки представителя инвестора.

— А в чем дело? Она хороший журналист, вполне нам подходит. Пишет интересно, остро, тему раскрыть умеет. Да и послужной список у нее весьма приличный.

— Вот именно! Вот именно — список! — Вересаев вскочил из-за стола и заходил по кабинету. — Ты читал, как она «Изумрудный город» размазала?

Филонов пожал плечами:

— Читал. Не вижу никаких противоречий — там было столько нарушений и столько грязи, и ничего от себя Стахова не приписала. Кроме того, мне ее рекомендовал человек, чьему мнению я вполне доверяю.

— Ну, другими словами, ты хочешь, чтобы эта мамзель начала копать вокруг инвестора, да? — выпалил Вересаев и вдруг осекся, умолк и круглыми глазами посмотрел на Филонова. — То есть… я вот о чем подумал… как бы она и здесь… ну, в общем, смотри сам! — нашелся он наконец и махнул рукой. — Сам, короче, смотри. Нужна — так бери, но контролируй лично, что за темы она берет.

Филонов снова пожал плечами:

— Я и так обычно сам все контролирую, зачем предупреждать? Но отказать хорошему журналисту я не могу, а Стахова — хороший журналист.

— Ой, да делай что хочешь, главное, чтобы проблем с «Нортоном» не было, — отмахнулся Вересаев, которому не терпелось прекратить этот разговор и выдворить Филонова из кабинета.

Федор ничего не сказал — у него уже родилась тема, которую он даст Нике для первого задания, а потому он тоже торопился исчезнуть из офиса куратора.

Во вторник Ника впервые переступила порог редакции «Русской Галактики». Сидя на летучке, она осторожно приглядывалась к окружавшим ее сотрудникам и тихо ахала про себя. Такой разношерстной компании она не могла представить себе даже после игры в петанк. Одно дело — игра, а совершенно другое — офис редакции. На прежнем ее месте работы все выглядело, мягко говоря, иначе. Да, профессия журналиста дает определенную свободу, но Ника в страшном сне не представляла, что можно прийти в редакцию с волосами, не мытыми дней пять, — именно так выглядела ее соседка справа, молодая девушка в свободном длинном джинсовом сарафане и выглядывающих из-под него берцах, надетых на полосатые, явно мужские, носки. Еще пара таких же девиц сидели на подоконнике большого окна, тихо перешептывались, поглядывая на Стахову. Рядом с ними примостилась третья — худенькая, невысокого роста блондинка с удлиненным каре. Одета она была явно лучше остальных, хотя, очевидно, недорого — тертые синие джинсы, белый тонкий свитерок — утром было прохладно, розовые кеды. Она то и дело поправляла сползающие на кончик носа огромные очки в черной оправе. Мужская половина коллектива была еще разнообразнее… У Ники даже времени не хватило, чтобы разглядеть каждого в отдельности, и она решила, что сделает это уже в процессе знакомства. В конце летучки Филонов представил ее коллективу и сказал, что сидеть она будет пока в кабинете с новостниками, а дальше он решит, в какой именно отдел определит Нику. Все шумно двинулись по рабочим местам, а Нику задержал невысокий лысый мужчина в серой водолазке и спортивного покроя брюках:

— А со мной бы неплохо лично познакомиться. Я заместитель главного редактора, зовут меня Александр Александрович Тихонов, но все кличут Сан Санычем — вам тоже разрешаю. Правда, мы тут все на «ты», так что привыкай. Куришь?

Ника радостно кивнула:

— Да, все никак не получается бросить.

— У нас точно не бросишь, — ухмыльнулся Тихонов, — курят все. Такое впечатление, что никто не работает, только смолить бегаем. Выгляни в окно, — предложил он, совершенно не обращая внимания на уткнувшегося в монитор хозяина кабинета.

Ника подошла и выглянула, обнаружив почти весь коллектив «Русской Галактики» во дворе — курили, кто-то пил кофе из пластиковых стаканов, кто-то сидел на бордюре и заедал табачный дым йогуртом.

— Видела? Вот так у нас тут все устроено, — хмыкнул Тихонов, — ладно, идем, я тебе стол покажу, и заодно тему обсудим. Федя, мы ушли, — обратился он к Филонову, но из-за монитора раздалось только негромкое:

— Угу.

— Идем, он нас все равно уже давно не слышит, — открывая Нике дверь, сообщил Тихонов, — если Федя ушел в работу, то вокруг хоть гопак пляши — не отреагирует.

Тихонов отвел Нику в кабинет в самом конце длинного коридора, открыл дверь и показал пустующий стол у правой стены:

— Вот тут пока и располагайся. Народ шумноватый, но неплохой. Я думаю, ты тут долго не засидишься — Федя к новостникам ссылает за провинности и тех, кого только взял. Пару недель — самое большое.