Двойник Декстера - Джеффри Линдсей

Словно в доказательство верно выбранного направле­ния, едва я отправил письмо и открыл на рабочем столе домашнюю страницу, вошел Вине Мацуока с белой кар­тонной коробкой, в которой могла находиться только какая-нибудь выпечка.

—   А, Юноша, — произнес он, показывая мне короб­ку, — я принес тебе загадку: что является воплощенной сутью, но при этом мимолетно, как ветер?

—   Все живое, Наставник, — ответил я. — А также то, что лежит в твоей коробке.

Он лучезарно улыбнулся и откинул крышку.

—    Цепляй пирожок, Кузнечик, — сказал он. Я так и сделал.

Следующие несколько дней после работы я медленно и осторожно проверял людей по списку. Я начал с тех, кто жил ближе к моему дому, так как к ним мог наведаться пешком. Сказав Рите о необходимости держать себя в форме, я начал бегать трусцой по району, все расширяя круги, — Самый Обычный Человек, который вышел на вечернюю пробежку, этакое беззаботное существо. По правде говоря, я очень надеялся и впрямь вернуться к бес­печному существованию. Простое решение — первому сделать ход — положило конец нервотрепке, охладило пылающую грудь и разгладило нахмуренное чело. Охот­ничий трепет возвратил моей походке упругость, а на ли­це вновь появилась светлая фальшивая улыбка. Я вернул­ся на стезю Нормальной Жизни.

Разумеется, жизнь сотрудника следственной лабора­тории в Майами не всегда совпадает с общепринятыми представлениями о норме. Бывают долгие дни, заполнен­ные трупами, причем некоторые из них принадлежат лю­дям, убитым разными жуткими способами. Никогда не перестану удивляться бесконечной изобретательности представителей рода человеческого в том, что касается нанесения ближним смертельных ран. Однажды вечером, почти две недели спустя после Дня святого Валентина, стоя под дождем на обочине шоссе 1-95 в час пик, я вновь удивился этой умопомрачительной креативности, пос­кольку раньше не видел ничего подобного тому, что сде­лали с детективом Марти Клейном. На свой невинный лад я радовался, поскольку в смерти Клейна оказалось нечто новенькое и достойное запоминания, раз уж Декстер Вы­мок Весь.

Было темно, я стоял под дождем в толпе и, моргая, смотрел на освещенное шоссе и на собравшиеся кучкой патрульные машины. Я промок и проголодался, холодная вода капала с носа, с ушей, с рук, закатывалась за воротник бесполезной нейлоновой ветровки, за пояс брюк, впиты­валась в носки. Декстер совсем отсырел. Но он находился при исполнении, а потому должен был стоять, ждать и терпеть бесконечную болтовню полицейских: в распоря­жении копов все время мира, и они вольны перечислять бессмысленные подробности десятки раз, так как их за­ботливо снабжают ярко-желтыми дождевиками. А Декс­тер, в общем, не полицейский. Декстер работает в лабо­ратории, и таким, как он, не выдают ярко-желтых дожде­виков. Они вынуждены обходиться тем, что засунули в багажник машины. Неуклюжая нейлоновая куртка не могла защитить даже от соседского чиха, не говоря уже о тропическом ливне.

И вот я торчу под дождем и пропитываюсь холодной водой, как губка в человеческом обличье, пока офицер Грубб в очередной раз рассказывает офицеру Глуппсу, как на его глазах «форд-кроун» выехал на обочину, и перечисляет все стандартные процедуры, словно зачитывая с листа.

Но хуже утомления, хуже холода, проникающего до костей, буквально в самую середину тела, является необ­ходимость не просто стоять, истекая дождевой водой, но и сохранять на лице выражение испуга и тревоги. Это вы­ражение в принципе дается нелегко, а сегодня у меня вдо­бавок недостает энергии, поскольку я поглощен собствен­ными мучениями. Каждые две минуты я ловлю себя на том, что нужная маска соскальзывает, сменяясь куда более естественной миной человека, который промок, злится и испытывает нетерпение. Однако я борюсь с ней, придавая лицу подобающий вид, и исправно несу свою службу этим мокрым, темным, бесконечным вечером. Поскольку, не­смотря на мрачное настроение, нужно все сделать пра­вильно. Перед нами — не какая-нибудь обезглавленная дамочка, которую темпераментный муж застукал на акте супружеской неверности. Мертвец в «форд-кроуне» — один из нас, член братства полицейских Майами. По крайней мере по тому, что можно рассмотреть, если бро­сить взгляд сквозь стекла машины на бесформенное пят­но внутри.

Оно бесформенное не потому, что его трудно разглядеть через окно — к сожалению, нам хорошо все видно, — и не потому, что оно лежит, расслабившись и уютно свернув­шись клубочком с хорошей книжкой, о нет. Оно бесфор­менное, так как Клейна, судя по всему, били молотком, пока не лишили человеческого облика, медленно и тща­тельно, превратив в груду раздробленных костей и размоз­женной плоти, которая даже в отдаленной степени не имеет ничего общего с человеком, не говоря уж о предста­вителе закона.

Конечно, это просто ужасно, но еще ужаснее то, что так поступили с копом, хранителем порядка, с человеком, у которого есть значок и пистолет и чья единственная цель в жизни — следить, чтобы подобное не случалось ни с кем. Изуродовать копа подобным образом, медленно и стара­тельно, — значит бросить страшный вызов нашему высо­коорганизованному сообществу и нанести смертельное оскорбление каждому кирпичику в тонкой синей стене. Все мы в ярости или по крайней мере идеально притворя­емся, поскольку прежде ни один из нас не видел подобной смерти, и даже я не могу представить, кто бы мог это со­творить.

Кто-то или что-то потратило значительное количество времени и сил, чтобы превратить детектива Марта Клей­на в желе, а главное (и это свыше всякой меры выводит из себя), мы обрели труп в конце длинного рабочего дня, когда ужин уже ждет на столе. Никакое наказание не ста­нет чрезмерно суровым для зверя, учинившего подобное, и я искренне надеюсь, что страшное возмездие воспосле­дует сразу после ужина и десерта, за чашечкой черного кофе. Возможно, с парочкой бискотги.

Впрочем, что толку; в животе урчит, и у Декстера текут слюнки, при воспоминании о возвышенных радостях блюд, приготовленных Ритой, которые, возможно, ждут его дома. В результате он расслабляет лицевые мышцы и перестает сохранять требуемое выражение. Кто-нибудь непременно заметит и задумается: почему чудовищно изу­родованное тело детектива Клейна вызывает у Декстера усиленное слюноотделение? Поэтому, огромным усилием железной воли, я вновь надеваю маску и жду, мрачно раз­глядывая лужу дождевой воды, собирающейся вокруг промокших ботинок.

—    Господи... — произносит Вине Мацуока, возникая рядом. Он вытягивает шею, чтобы заглянуть в салон ма­шины через плечи полицейских. На нем армейский плащ. Вине, похоже, сух и доволен, поэтому хочется пнуть его еще прежде, чем он успевает заговорить. — Поверить не могу.

—  В общем, да, — согласился я, удивляясь железному самообладанию, помешавшему мне наброситься на этого счастливого обладателя капюшона.

—     Вот чего нам недоставало, — продолжил Вине. — Маньяка с молотком и острой нелюбовью к копам. Госпо­ди Иисусе!

Я бы не стал поминать имя Господне в подобном раз­говоре, но, разумеется, и сам думал о том же, пока стоял здесь, превращаясь в часть водоносного пласта Флориды. Мы не раз видели избитых до смерти, но еще никогда не приходилось иметь дело с избиением, выполненным с такой жестокостью, с таким тщанием, с такой маниакаль­ной целеустремленностью. В криминальных анналах Майами появилось нечто уникальное, беспрецедентное, с иголочки новенькое, прежде не слыханное... до сегод­няшнего дня, когда в час пик на обочине шоссе 1-95 нашли машину детектива Клейна. Но я не собирался поощрять Винса к дальнейшим рассуждениям, столь же глупым, сколь и самоочевидным. Способность к остроумной бесе­де вымыло из меня непрерывным потоком дождевых струй, которые пропитали одежду сквозь дурацкую ветровку, поэтому я просто посмотрел на Винса и вновь сосредото­чился на поддержании торжественно-мрачного выражения лица. Нахмурить лоб, опустить уголки рта...

Рядом с патрульными машинами, выстроившимися на обочине, остановилась еще одна, и из нее вышла Дебора.

Или, формально выражаясь, сержант Дебора Морган, моя сестра и свеженазначенный ведущий следователь в этом ужасном деле. Копы мельком посмотрели на Деб, один из них вторично окинул ее взглядом и толкнул соседа локтем. Они отошли в сторонку, когда она приблизилась к маши­не, чтобы заглянуть в салон. По пути Дебора натянула желтый дождевик, отчего не сделалась милее в моих глазах, но мы с ней, в конце концов, родня, поэтому я кивнул, когда она проходила мимо, и Деб ответила тем же. Первая же ее фраза, казалось, была тщательно подобрана, чтобы выразить не только отношение к происходящему, но и дать яркое представление о характере.

— Твою мать.

Дебора отвела взгляд от пятна в машине и повернулась ко мне.

— Ты уже что-нибудь выяснил? — спросила она.