Черные люди - Всеволод Иванов

Этот шум убеждал их — не дома они были: в Англии люди не шумят так грозно…

Мальчик наконец выскочил за дверь, и мистер Грэс смотрел ему вслед.

— Этот ребенок работает у меня только полгода, но я уже ничего не могу говорить при нем! — сказал он.

— А по-английски?

— Именно! Именно по-английски, мистер Эшли! Он все уже понимает, и я очень опасаюсь, как бы воеводской избе не стало отлично известно, что говорят на Английском гостином дворе! Очень способный мальчик!

— Так все же скажите теперь: что же в воздухе? — хрипел мистер Кау.

— Ха! Или вы не слышите? — хихикнул мистер Грэс, пригнувшись на своем стуле. — Пахнет гнилой рыбой! Слышите?

Он потянул носом, что за ним повторили все: тяжелый запах проникал и в закрытую избу.

— Что это значит? — настаивал мистер Эшли.

— Воняет рыбой потому, что она тухнет. А протухает она потому, что нет соли. А соли нет потому, что соль дорога, — быстро шептал мистер Грэс. — А дорога соль потому, что Москва наложила на соль большую пошлину. Возможны мятежи…

— Откуда вести? — осведомился Кау.

— Говорят!

— В конце-то концов, это дело самих русских. Мы приехали торговать…

— Именно, мистер Кау, торговать! — подхватил мистер Грэс. — Но торговать лучше в мирное время. Тогда можно не торопиться и товары на обмен выбрать получше, торговаться крепче. Торговля любит мир! А потом еще — с кем торговать? С одними боярами? А русские торговые люди обижаются и на бояр и на нас, на иностранцев: казна берет себе все, что получше, а те иноземных товаров не видят…

— Опять не наше дело. Нам только взять и уехать! — бурчал мистер Кау.

— Вот именно! — опять вскинулся мистер Грэс. — Потому-то русские купцы и просят царя не пускать в Москву иностранных купцов. Они сами хотят захватить ваши места.

— Слишком много новостей! Вы, Томас, молчали здесь целый год и хотите разом выложить все! — хрипел Кау. — Это потом. Мы все увезем в наших донесениях парламенту. Скажите просто: что мы можем здесь продать?

— Смотря что вы привезли, — ответил Грэс. — Если оружие— превосходно. В кабаках да на базарах — везде говорят: войско готовит молодой царь.

— Если так, все в порядке, — буркнул Эшли. — Пусть дерутся, только бы покупали оружие. А как с платежом?

— Превосходно. С Москвы приехали двое из гостиной сотни, с ними два десятка стрельцов. Привезли соболей. Тысяч на тридцать!

Все купцы при этой цифре нагнулись вперед, к Грэсу, разом шепнули, как на исповеди:

— У кого соболя?

— У воеводы Ряполовского. Да у таможенного головы Кирилы Босого!

— Эти люди берут?

— Воевода, как все воеводы, конечно, берет. Босой же московской гостиной сотни, сам богат, рыбу здесь ловит, соболями торгует. Из Устюга Великого работает на всю Сибирь его брат, земской человек. Говорят, они честные люди. Но, джентльмены, подробности потом. Пора к воеводе. Не тратьте времени! Воеводе объявите ваши товары, а потом вывозите их сюда, ко мне.

И мистер Грэс подмигнул.

— Пока вы дойдете, я добегу до таможенного дьяка, мистера Углёва. Попрошу его — он вам поможет! Мой друг! — шепнул он многозначительно. — Пристав вас доведет.

Англичане двинулись к воеводе.

Медленно пробираясь в толпе на береговой мостовой, они встретили трех с медведями поводырей. Один из поводырей, сам кудлатый как медведь, в сермяге, поравнявшись, крикнул что-то — медведи заревели, сдернули с башки войлочные шляпы и отбили земные поклоны. Толпа захохотала, засвистела.

— Они издеваются над нами! — прошипел мистер Уайт.

— Медведи? Или московиты? Мы должны быть выше этого! — Прохрипел Кау.

Капитан Стронг засмеялся.

— Знаете, мой друг московит Василий как-то мне сказал, что московиты могли бы выставить целое войско из медведей!

— И вы поверили? — дернул головой Эшли.

Стронг взглянул на Эшли.

— Кто знает! — ответил он. — Московиты народ необыкновенный!

А навстречу из ворот города валили, вертелись колесом скоморохи в цветных лохмотьях, с волынками, дудками, сопелками, пели на разные голоса.

— Эй, вы, купцы богатые, эй, бояре торговые! Ставьте меды сладкие, варите браги пьяные! Принимайте гостей голых, босых, оборванных, голь кабацкую, чернь мужицкую, неумытую!

И опять толпа вокруг гоготала, и опять во все стороны грозил кулаком пристав. Снова почтительно раскланявшись с иконой над воротами, купцы вошли в город, в путаницу узких улиц и переулков, в крошево подслеповатых изб, лавок, ларьков, где шумели пахучие толпы людей, звякали, дребезжали колокола.

Донеслись гулкие удары тулумбаса.

— Воевода, воевода едет! — завертелся пристав, оправляя обеими руками на себе шапку, потом оружие. — Воевода!

Бежали в смурых кафтанах земские ярыжки с батогами в руках.

— Путь боярину и воеводе! — кричали они. — Путь!

Народ опрометью разбегался в разные стороны.

Купцы оказались прижаты к бревенчатой избе с широким окном и прилавком, над которым свисала пара сапог, из лавки выглядывал рябой, в рыжей бороде встревоженный сапожник, хватая товар с прилавка.

— Ин ладно, что еще один едет! — бормотал он. — А то враз все схитят. Брюхо-то как вывалил, глазами так и стрижет, че-орт!

На гнедом бахмате, глядя медведем, тяжело ехал плотный боярин в отороченной соболем низкой шапке, в кафтане с серебряными травами по зеленому полю, подпоясанный саблей с каменьем, долбя неотрывно в небольшой барабан у седла. Люди, подбирая животы, жались к стенам изб, к заборам, к воротам, ломали шапки, кланялись в пояс, пряча в землю удалые, дерзкие глаза, дугой выгибая спины.

С коня в упор глянули на иноземцев черные огненные глаза на бледном, одутловатом лице в черной бороде, и все четверо англичан, склоняясь и отступая шаг назад, свесив наперед локоны, отмахнули шляпами учтивый салют, тихие, покладистые, как всюду проникающая вода.

Раз! Раз! Раз! — гремел барабан, стучали по бревнам вперебой конские копыта. Среди присмиревшей, притихшей, в переулки разбежавшейся толпы ехала сама олицетворенная московская власть — прямая, грубая, удержу не знающая в своей силе. Воевода ехал в Таможенную избу, как сказал пристав, и вспотевшие купцы старались не отстать от сильного коня.

Тянулась кривая, в клубах пыли улица, отбегали в стороны узкие, короткие переулки, проходили лавки с разными товарами, крытые зеленым дерном, тягом, соломой избы, на узких дворах средь огородов и деревьев брякала жестяным голосом рубленая церковь с синими главками, на площадках разводьями стояли лужи, отражавшие небо. У соборной церкви Спаса-Преображенья показалась Таможенная изба, сложенная из вековых бревен, большая, побуревшая от времени, снегов, ветров, солнца. Высокое крыльцо с петухами подпирала пара росписных столбов, вытесанных на манер пузатых кувшинов. Согнув в поклоне спины, перед крыльцом замерла толпа челобитчиков, раздвинутая палками ярыжек направо и налево. На крыльце, поджав губы, скомкав в руках шапку, стоял таможенный голова, московский гость, великоустюжский торговый человек Кирила Васильевич Босой. Мистер Грэс уже стоял с ним рядом.

Запыхавшийся ярыжка подставил скамейку, воевода грузно шагнул на нее сафьянным сапогом, стал подыматься на крыльцо, и с каждым шагом воеводы гнулся сперва все ниже и ниже в чинном поклоне, а потом стал разгибаться таможенный голова Босой.

— Боярин и воевода, — вымолвил, разогнувшись, Кирила Васильевич, — поздорову ль?

— Здорово, Кирила Васильич! — ответил воевода, приподнимая круглую шапку и по-волчьи, с туловом повернув голову за стрельцом, что уводил его жеребца.

Нагнувшись под притолоку, воевода шагнул в переднюю избу, снял шапку, молясь на образа. Челобитчики, тесня друг друга, валились на колени.

А дьяк Федор Углёв мигнул купцам и, проворно сбежав с крыльца в мягких своих сапожках, провел гостей по травяному двору прямо в заднюю избу.

Задняя изба была пуста, в квадратные оконца хлестал солнечный свет, пятна его горели на скобленом полу. Середь избы стоял под алым сукном большой стол, за ним рядом два кресла резных, на них подушки кованые, в переднем углу перед тяблом икон горела лампада. На столе — медные черниленки с гусиными перьями наготове, разбросаны столбцы, склейки бумаг, книги в кожаных переплетах. Крытые истертыми полавочниками лавки протянулись у бревенчатых стен.

Дьяк Углёв показал аглицким людям на боковую лавку, улыбнулся ободрительно.

— Сидите! — сказал он. — В ногах-то правды нету!

И убежал в переднюю избу, гудевшую как улей.

И впрямь крепка оказалась дружба дьяка Углёва с «господином Фомой», как величал Томаса Грэса дьяк. Часу не прошло, а уж воевода с головою заседали рядом за столом, в креслах, а купцы — напротив, на лавке, в шляпах, в локонах, упершись тростями в пол, а мистер Грэс читал уже деловым голосом росписи товаров с корабля «Счастливое предприятие» в Московию.