Двадцать четвертая буква - Том Лоу

«Отцу Джону Каллахану. Лично»

– Детектив Грант, это мой билет.

– Билет?

– Мой билет взлететь, как та птичка за окном. Не знаю, долечу ли до небес, но надеюсь, он поможет моим крыльям.

– Что это?

– То, что священник просил меня написать. Никак не связано с судом над Ларри. Скорее, моя исповедь. Священник зайдет забрать ее. Детектив, будьте добры, засуньте бумагу в сумку с моими вещами. Там все, что осталось у меня в этом мире.

Спеллинг улыбнулся потрескавшимися губами. По нижней губе побежала струйка крови цвета засохшего табачного сока.

– Но это все, что мне действительно нужно.

В комнату вошли две медсестры.

– Нам нужно сменить повязки и дать пациенту лекарства. Он должен уснуть, – сказала одна.

Детектив Грант кивнул. Он взял сложенный лист и засунул его в сумку. Грант уже выходил из комнаты, когда Спеллинг произнес:

– Детектив, если со мной что-нибудь случится… если я не вытяну. Пойдите к отцу Джону Каллахану. И как можно скорее.

Пока медсестры суетились вокруг Спеллинга, он смотрел на воробья за стеклом. Птица попрыгала на одной лапке по подоконнику, потом расправила крылья и полетела на запад, к свету. Спеллинг улыбнулся.

10

Охранник Лайл Джонсон выждал двадцать минут. «Сейчас Спеллинг уже должен спать», – подумал он. Джонсон проглотил остатки холодного кофе и вошел в палату Спеллинга. Черные ботинки униформы Управления исполнения наказаний глухо постукивали, пока Джонсон подходил к тумбочке у кровати.

Кофеин и декседрин довели его до края. Руки вспотели, мысли мчались. «За этим ворюгой ухаживают лучше, чем за большинством налогоплательщиков. И все потому, что в него стреляли. Девятнадцать лет в полицейской форме – и черта с два меня положат в отдельную палату. Может, это из-за чертовых СМИ… Выстрел был на каждом канале. А может, просто всем все по хрену».

Джонсон заглянул в коричневый мешок, порылся и вытащил лист бумаги. Обернулся через плечо на закрытую дверь. Развернул бумагу и начал читать. Чем дальше бежал его взгляд, тем шире раскрывались глаза. Джонсон тихо присвистнул и пробормотал:

– Охренеть…

– Что вы делаете?

Лайл Джонсон резко обернулся. В дверях, сложив руки на груди, стоял отец Джон Каллахан.

– Ничего, – ответил Джонсон, опуская руку с бумагой.

– Что вы там держите?

– Ничего.

Отец Каллахан подошел ближе. Теперь он мог разглядеть фамилию, написанную на желтой бумаге.

– Я полагал, что для вас, как государственного служащего, что-то значат понятия безопасности и конфиденциальности, – заявил священник. – Это письмо адресовано мне, лично.

– При всем уважении, проповедник, для заключенных нет такого понятия – личное имущество.

– Вы держите не личное имущество, а личное письмо, исповедь, предназначенную для меня. Я просил этого человека написать ее. Как и всякая исповедь, это священное таинство, совершаемое между Богом и одним из его детей.

Джонсон молчал и не двигался.

– Дайте письмо мне. Этот человек, каким бы ни было его прошлое, старается загладить свою вину перед Господом. Возможно, это его последнее слово, последнее желание в земном мире. Я не позволю вам препятствовать ему. Сейчас закон Божий стоит выше ваших правил.

Джонсон опустил взгляд, бычья шея покраснела.

Он медленно поднял руку:

– Забирайте. Я все равно его не читал.

Отец Каллахан взял листок и вложил его между страниц Библии, которую принес с собой. Потом посмотрел на Спеллинга. Тот спал глубоким наркотическим сном, грудь медленно поднималась и опускалась, приборы равномерно отстукивали пульс. Мониторы заливали палату синеватым светом. Священник взглянул на плашку с фамилией Джонсона и сказал:

– Я буду молиться за этого человека. Он не просто заключенный под номером. Его зовут Сэм Спеллинг. Я буду молиться и за вас, мистер Джонсон.

Джонсон фыркнул, повернулся и вышел из палаты. Отец Каллахан несколько мгновений смотрел на спящего Спеллинга. Потом положил ему руку на лоб и прошептал:

– Отец Небесный, храни этого человека. Ты замыслил его для чего-то, и я молюсь, чтобы он прожил остаток жизни в служении тебе. Аминь.

11

Лайл Джонсон сидел в укромном уголке столовой в больнице и писал то, что запомнил из бумаги Сэма Спеллинга. Кроме него тут был только один человек: какая-то женщина за столиком доедала кусок пирога. Она встала и пошла к кофейному автомату футах в двадцати от столика. Ее книжка и мобильный телефон остались на столе. Джонсон подошел к столику, взял телефон и быстро вышел из больницы.

Джонсон направился в мемориальный садик, где цвели розы, а в бетонной коробке, усеянной монетами, журчал трехуровневый фонтан. Здесь не было ни пациентов, ни их родственников. Только он. Джонсон присел на скамейку и задумался о том, что следует сказать. Не часто в руки рабочего человека падает такая возможность. «Не так хочется прожить остаток жизни – дотянуть до пенсии и работать охранником в “Уоллмарт”, пока не помрешь».

Он сможет это сделать. У него получится. В конце концов с этим справился даже тупой бандюга вроде Спеллинга, а потом еще столько лет держал все в тайне… Джонсон вытащил из кармана украденный мобильник. Он знал, где работает этот человек. «Спеллинг все расписал». Нужно только позвонить, и один звонок изменит всю его жизнь. «Спокойно. Блин, это же проще простого». Тогда почему у него так дрожат руки, что он боится выронить телефон?

Соберись!

Джонсон удивился. Голос в телефоне был совершенно спокоен. Слишком спокоен. Представившись, Джонсон заметил:

– Думаю, вы вполне разумный человек.

– Мистер Джонсон, вы позвонили не тому человеку.

– Так и думал, что вы это скажете по телефону, – кивнул Джонсон. – Ладно, я сам поговорю. Я не жадный. Я просто решил, раз уж Сэм Спеллинг написал, что вы дали ему сто штук одиннадцать лет назад, сейчас ваш секрет должен слегка подорожать. Сами понимаете, инфляция, все такое.

– Слегка подыграю вашей разводке. Откуда у вас мой номер?

– Приятель, ваш номер был у Спеллинга. И не только. Сейчас все у меня, но я бываю рассеянным, очень рассеянным – спросите мою жену. Короче, вот что я предлагаю: вы получаете письменное заявление, которое я стащил из палаты Спеллинга. Я получаю двести штук и навсегда исчезаю. Через пару дней штат казнит Чарли Уильямса. А еще через пару недель никто имени его не вспомнит.

– И кого еще вы так развели – вашим якобы письмом?

Джонсон на секунду замолчал.

– Никто об этом не знает. Разве что священник Каллахан. Но я не делился с ним этим дерьмом. Он принял предсмертную исповедь Спеллинга. Не знаю точно, что тот ему сказал. Но он крутой священник, из тех, кто держат все услышанное дерьмо между собой и Богом. Больше никто не знает. Не переживайте. У меня есть это дерьмо на бумажке, заявление, собственноручно написанное Спеллингом.

Голос в телефоне молчал.

– Встретимся ночью, – сказал Джонсон. – В полночь. Принесите деньги.

– Где? Я спрашиваю только для того, чтобы отправить туда полицию.

– Ну да, само собой. Слушай, жопа. Будь там! На пересечении 46-го и 76-го шоссе, около Пирсона стоит старая деревня первопоселенцев. Ее восстанавливают. Там есть макет старой лавки. Встретимся на ее крыльце. В своей бумажке Спеллинг пишет, где он нашел орудие убийство – твое орудие. И пишет, где оно было спрятано все эти годы. Я знаю, как его найти. Не опаздывай.

Лайл Джонсон отключил телефон и улыбнулся краешком рта. Он выудил из кармана четвертак и швырнул монетку в фонтан.

– Мои мечты сбываются.

12

Отец Каллахан торопливо шел по длинному больничному коридору. Завернув за угол, он едва не столкнулся со знакомым врачом «Скорой». Врач шел вместе с другим мужчиной, пожилым, седым, с усталым, но сочувствующим взглядом.

– Поздравляю вас с успешной операцией Сэма Спеллинга, – сказал отец Каллахан.

Врач кивнул и заметил, указывая на своего спут-ника:

– Операцию провел доктор Страссберг.

Доктор Страссберг посмотрел на священника. На очках доктора виднелась капелька засохшей крови.

– Отец, я всегда прошу толику помощи сверху.

– Это очень правильно. Каков прогноз по состоянию мистера Спеллинга?

– Пуля прошла чисто. Не задела серьезных артерий. Но его сердце изношено атеросклерозом. Мы сделали тройное шунтирование. Он будет жить. Правда, как долго… Тут, отец, вы ближе к ответу, чем я. Но он будет в порядке. Он выйдет отсюда сам.

– Я буду молиться за его выздоровление.

Врачи пошли дальше. Отец Каллахан начал набирать номер на своем мобильнике. Маленькая черточка на экране говорила, что аккумулятор уже почти разряжен.

К священнику подошли двое мужчин. Один – полицейский в форме. Второй – высокий афроамериканец, в пиджаке и галстуке. Слева пиджак немного топорщился. Каллахан вспомнил второго по больничной приемной.

– Простите, отец, – произнес мужчина в штатском.