Ущерб тела - Atwood Margaret

Ренни пытается понять, скрыт ли здесь сексуальный намек.

– Со мной нет, – говорит она.

– Может, он приедет позже? – спрашивает доктор. – Он с ожиданием смотрит на нее, и Ренни видит, что это не заигрывание, а тревога.

Она улыбается ему и надевает на плечо сумку с камерой.

– Со мной ничего не случится, – говорит она. Хотя и сама в это не верит.

Когда Ренни вынырнула из забвенья анестезии, то сначала не почувствовала ничего. Она открыла глаза, увидела зеленый свет, потом снова закрыла. Она не хотела смотреть вниз, не хотела знать, сколько тела у нее отняли. Она лежала с закрытыми глазами, понимая, к своему огорчению, что находится в сознании. А еще она осознала, хотя раньше не признавалась сама себе, что боялась умереть во время операции. Она слышала истории про людей, которые впадали в шок или не переносили анестезию. Это могло случиться и с ней.

Она не чувствовала левую руку. Хотела пошевелить и не смогла. Тогда она пошевелила правой и только в этот миг поняла, что кто-то держит ее за руку. Она повернула голову, с усилием открыла глаза и увидела, почему-то страшно далеко, словно глядя в широкий конец подзорной трубы, силуэт мужчины, с темным нимбом вокруг головы. Дэниел.

– Все хорошо, – сказал он. – Она была зловредная, но, думаю, мы все выскребли.

На самом деле он сказал, что спас ей жизнь, по крайней мере на время, а теперь пытается втянуть в эту самую новую жизнь. Вот так, за руку.

«Зловредная», – думает Ренни.

– И что теперь, – сказала она.

Во рту у нее тяжело и вязко. Она посмотрела на его руку, обнаженную до локтя, рядом с ее собственной рукой на белой простыне. По его коже, словно язычки темного пламени, стелились пучки волос. Пальцы обхватывали ее запястье. Она же видела не кисть руки с пальцами, а какие-то отростки, вроде растения или некоего отдельного существа с щупальцами. Вот оно задвигалось: он похлопал ее по руке.

– Теперь поспите, – сказал он. – Я еще вернусь.

Ренни снова посмотрела – его кисть прикрепилась к руке, вновь став его частью. Он находился не так уже далеко. Она влюбилась в него, потому что это был первый объект, который она увидела, когда воскресла. Только такое объяснение приходило ей в голову. Позже, когда у нее больше не кружилась голова и она сидела в кровати, стараясь забыть о вставленных в нее тонких сосущих трубочках и о постоянной боли, Ренни жалела, что не увидела первым делом бегонию в горшке, или чучело зайца, или какой-нибудь невинный предмет интерьера. Джейк прислал ей розы, но к тому времени было уже поздно.

«Да у меня на него импринтинг, – подумала она, – как у утенка или цыпленка». Она многое знала про импринтинг; однажды, когда ей позарез нужны были деньги, она написала для детского журнала «Сова» целый очерк о мужчине, который считал, что гусей можно использовать в качестве безопасных и верных стражей как альтернативу собакам. Он говорил, что в идеале нужно просто быть рядом в тот момент, когда гусята вылупляются из яиц, и тогда они последуют за вами на край света. Ренни хихикала про себя – кажется, энтузиаст и правда полагал, что идти на край света в сопровождении стаи преданных гусей очень увлекательно и романтично; но точно записала все с его слов.

Теперь она сама вела себя, как гусыня, и эта история просто бесила ее. Влюбляться в Дэниела было неразумно, Ренни не могла найти в нем ни одной выдающейся черты. Она даже смутно представляла, как он выглядит, потому что во время обследования перед операцией едва бросала на него взгляд. На врачей никто не смотрит; врачи – это ходячий функционал, за них следует выходить замуж, в мечтах ваших матерей, когда им уже за пятьдесят, и это отработанный материал. Нет, это было не просто некорректно, это было нелепо. Слишком банально. В своих врачей неизбежно влюбляются замужние женщины среднего возраста, героини сериалов, романов о жизни медсестер и помпезных фильмов из серии «секс – скальпель – секс» с названиями вроде «Хирургия», на афишах которых красуются медсестры с солидным бюстом и врачи ангельской внешности вроде сериального доктора Килдера[4]. О таких казусах любила писать «Торонто Лайф» – обычные безобидные сплетни под маской глубокомысленного исследования и разоблачения. Ренни не могла себе позволить участвовать в такой пошлятине.

Но все напрасно; она сидела и ждала появления Дэниела – (буквально ниоткуда, она никогда не знала точно, когда он придет, когда ее поведут на обтирание или она с мучениями отправится в туалет, опираясь на большую, крепко сбитую медсестру, подсев, как наркоманка, на эти его похлопывания, слова одобрения из милости и манеру говорить в первом лице множественного числа («А мы идем на поправку!») и впадая от всего этого в ярость. Хрень какая-то. Он даже не был особенно симпатичным, теперь она имела возможность его разглядеть: какое-то нарушение пропорций, слишком высокий рост для таких узких плеч, волосы слишком короткие, руки слишком длинные, сутулится. Она с возмущением высморкалась в салфетку, подставленную медсестрой.

– Вам бы не помешало хорошенько поплакать, – сказала та. – Вам еще повезло, они говорят, больше ничего нигде нет, а то у некоторых знаете, как бывает, разрежут – а он выскакивает отовсюду.

Ренни подумалось про тостер.

Дэниел принес ей брошюрку под названием «Мастэктомия: ответы на популярные вопросы». Популярные. Кто все это пишет? Ни один человек в ее положении особенно серьезно не задумывается о популярности. «Есть ли ограничения в сексуальной сфере?» – читает она. Брошюра советует спросить у лечащего врача. Ренни подумает об этом.

Но спрашивать она не стала. Вместо этого она задала вопрос: «Сколько вы от меня отрезали?» Из-за того, что она была влюблена в него, а он не замечал, она говорила с ним совершенно неподобающим тоном. Но он как будто не возражал.

– Где-то четвертинку, – мягко произнес он.

– Вы словно про пирог говорите, – сказала Ренни.

Дэниел улыбнулся, поощряя ее, давая выговориться.

– Вероятно, я должна радоваться, что вы не оттяпали всю, – сказала Ренни.

– Мы так больше не делаем, за исключением случаев глубокого проникновения, – сказал Дэниел.

– Глубокое проникновение, – повторяет Ренни. – Это определенно не мой стиль.

– Он всегда потом ведет наблюдение, – говорит медсестра. – А то многие как, чик-чик – и до свидания. А ему нужно знать, как и что, как у них все дальше в жизни. Он эмоционально участвует. Говорит, что очень многое зависит от их настроения. Понимаете?

Джейк принес шампанского и паштет и поцеловал ее в губы. Он сел у кровати, стараясь не смотреть на ее забинтованную грудь и трубочки. Он намазал паштет на крекеры, их он тоже принес, и стал ее кормить. Он ждал благодарности.

– Тебя словно Бог послал, – сказала она. – Здешняя еда просто за гранью. Салат из зеленого желатина и выбор между горошком и горошком.

Она была счастлива, что он пришел, но что-то ее беспокоило. Она не хотела, чтобы появился Дэниел с выводком интернов, пока здесь Джейк.

А Джейку не сиделось. Он был здоров, а здоровым людям не по себе среди больных, она помнила это чувство. Еще ей казалось, что от нее специфически пахнет, что сквозь повязки пробивается еле слышный аромат гниения, как от лежалого сыра. Она хотела, чтобы он побыстрее ушел, да и он хотел уйти.

У нас все будет нормально, подумала Ренни, хотя уже не могла вспомнить, что это такое – «норма». Она попросила медсестру опустить кровать, чтобы можно было лечь.

– Очень приятный молодой человек, – сказала сестра.

Джейк был очень приятным. Все у него схвачено. Прекрасный танцор, который вряд ли танцевал хоть раз в жизни.

Ренни спускается по ступенькам трапа, и жара скользит по ее лицу, словно кусок плотного коричневого бархата. Роль терминала выполняет низкий навес с единственной вышкой. В блеклом отсвете взлетной полосы она кажется серой, но, подойдя ближе, Ренни видит, что на самом деле она выкрашена желтым. Над входом – бронзовая табличка с благодарностью канадскому правительству за финансирование. Странно было читать, что канадское правительство за что-то благодарят.