Лакомый кусочек - Atwood Margaret

Маргарет Этвуд

Лакомый кусочек

Посвящается Дж.

В процессе приготовления торта необходимо следить за тем, чтобы не только рабочая поверхность (предпочтительно – мраморная доска), инструменты, ингредиенты, но и пальцы оставались прохладными…

Margaret Atwood

THE EDIBLE WOMAN

Copyright © O.W. Toad Ltd. 1976

© Алякринский О., перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Часть первая

1

Я точно знаю: в пятницу, когда я встала, со мной все было в порядке; ну разве что чувствовала себя непривычно вялой. Пошла на кухню приготовить завтрак, а Эйнсли уже торчала там – терла пол шваброй. Сказала, что накануне вечером побывала на кошмарной вечеринке. Она божилась, что, кроме студентов-стоматологов, там никого не было, и те довели ее до ручки, так что она с горя напилась.

– Ты не представляешь, какой это был отстой: двадцать раз выслушивать рассказы про десны и полость рта. Пришлось в красках описать им, какой у меня однажды абсцесс был – вот тут все оживились. У них прям слюни потекли от восторга. А многих мужиков интересовали вовсе не мои зубы, черт бы их побрал!

Она мучилась похмельем, отчего я повеселела: почувствовала себя такой здоровой! Налила ей стакан томатного сока, по-быстрому растворила в воде таблетку Алка-Зельтцера и, вполуха слушая ее жалобы, сочувственно поддакивала.

– Как будто мне мало этих разговоров на работе, – проворчала она.

Эйнсли проверяет неисправные электрические зубные щетки в компании производителя: она там временно. А ждет она открытия новой выставки в небольшой художественной галерее, правда, платят там мало, но она мечтает задружиться с художниками. В прошлом году, по ее словам, она мечтала о знакомстве с актерами, и кое с кем ей и впрямь удалось познакомиться.

– Эти стоматологи просто зациклены на зубах. Наверное, у всех в карманах пиджаков лежат круглые зеркальца на изогнутой ручке, и каждый раз, заходя в сортир, они вынимают их и обследуют свой рот – смотрят, нет ли у них кариеса.

Эйнсли задумчиво провела рукой по волосам – они у нее длинные и рыжие, вернее огненно-каштановые.

– Прикинь, а вдруг с таким придется целоваться? И он перед поцелуем скомандует: «Откройте пошире рот!» Какие-то они все одноколейные…

– Наверное, там было ужасно, – предположила я, доливая сок ей в стакан. – А ты не могла сменить тему?

Эйнсли удивленно подняла почти несуществующие бровки, которые с утра еще не успела подрисовать:

– Конечно нет. Я сделала вид, что мне жутко интересно. И естественно, я не сказала, где работаю: эти профессионалы из себя выходят, если выясняется, что ты что-то смыслишь в их области. Ну, прямо как твой Питер, понимаешь?

Эйнсли частенько подкалывает Питера, особенно когда ей неможется. Но я великодушно промолчала.

– Тебе бы поесть перед работой, – посоветовала я, – лучше, когда в таком состоянии желудок чем-то заполнен.

– О боже, – вздохнула Эйнсли, – я больше так не могу. Еще один день посвятить электромеханизмам и ртам. У меня уже месяц ничего интересного не было – после того случая, когда одна дама вернула зубную щетку с выпадающими щетинками. А мы узнали, что она пользовалась пемолюксом.

В то утро я так старалась быть полезной Эйнсли, мысленно упиваясь своим моральным превосходством над ней, что даже не обратила внимания, что уже опаздываю – хорошо, она мне напомнила. В компании электрических зубных щеток никто не следит, когда ты появляешься на рабочем месте, но в моем офисе пунктуальность считается хорошим тоном. Мне пришлось заменить сытную яичницу стаканом холодного молока и плошкой сухих хлопьев, после которых я, конечно, проголодаюсь задолго до обеда. Я мрачно сжевала ломтик хлеба, пока Эйнсли, еле сдерживая тошноту, молча наблюдала за мной. Потом я схватила сумку и пулей вылетела из квартиры. Эйнсли захлопнула за мной дверь.

Мы живем на верхнем этаже большого трехэтажного дома в старом благообразном квартале – наши комнаты, я думаю, раньше предназначались для прислуги. Между нами и входной дверью внизу два лестничных пролета, второй, тот, что ведет к нам, узкий и скользкий, а нижний – широкий и покрыт ковровой дорожкой, но удерживающие ковер металлические пруты совсем разболтались. В туфлях на шпильках – они предусмотрены нашим дресс-кодом – мне приходится спускаться по лестнице бочком, крепко держась за перила. В то утро я благополучно прошагала мимо ряда медных грелок для постели, подвешенных вдоль лестницы, увернулась от острозубых вентилей труб, торчащих из стены на площадке второго этажа, и успешно миновала потрепанный армейский флаг за стеклом и вереницу портретов каких-то стариков в овальных рамах, стерегущих нижний пролет. К моей радости, внизу никого не было. Спустившись на первый этаж, я шагнула к двери, проскользнув между фикусом в горшке и столиком с кружевной салфеткой и круглым медным подносиком. Из-за бархатной занавески справа я услышала звуки пианино: девчонка наигрывала свои утренние этюды. «Кажется, пронесло», – подумала я.

Но прежде чем я успела схватиться за ручку, дверь бесшумно отворилась с улицы, и я поняла, что попалась. Наша домовладелица, обитающая внизу. На ней были садовые рукавицы – чистые, ни пятнышка, в руке она сжимала совок. Интересно, кого она сейчас зарыла во дворе.

– Доброе утро, мисс Макэлпин, – строго произнесла она.

– Доброе утро! – кивнула я и улыбнулась. Я никак не могу запомнить ее имя, и Эйнсли тоже. При виде нее мы обе впадаем в ступор. Я взглянула мимо нее на улицу, но она не сдвинулась с места и продолжала загораживать дверной проем.

– Вчера вечером я уходила на собрание, – сообщила домовладелица. У нее была привычка говорить обо всем обиняками. Я стояла, переминаясь с ноги на ногу, и снова улыбнулась: когда же до нее дойдет, что я спешу? – Дочь рассказала мне, что в доме опять был пожар.

– Ну, не совсем пожар, – возразила я.

Девчонка восприняла упоминание о себе как повод прекратить играть, и теперь, откинув бархатную занавеску, стояла в дверях общей гостиной и пялилась на меня. Это нескладное существо лет пятнадцати учится в привилегированной школе для девочек, поэтому ей приходится ходить в зеленой тунике и таких же гольфах. Я уверена, что она вполне нормальная, но есть что-то идиотское в ленте для волос, которая обручем стискивает ей голову, торчащую над крупным туловищем.

Домовладелица стянула одну рукавицу и поправила шиньон.

– Да что вы? – ласково произнесла она. – Но ребенок говорит, было много дыма.

– У нас все под контролем. – Я уже не улыбалась. – Это свиные отбивные слегка подгорели.

– Понятно. Что ж, будьте добры, попросите мисс Тьюс постараться сделать так, чтобы в следующий раз дыма было поменьше. Боюсь, это доставляет ребенку беспокойство.

Она считает, что виновата Эйнсли: наверное, думает, у нее, как у дракона, дым валит из ноздрей. Но она никогда не останавливает Эйнсли в холле и не заговаривает с ней – только со мной. Подозреваю, она считает, что Эйнсли не достойна ее внимания. Это, вероятно, оттого, что мы одеваемся по-разному. Эйнсли говорит, я одеваюсь так, словно выбираю себе камуфляж или защитную окраску, хотя по мне, что ж в этом плохого? Сама она предпочитает переливающийся розовый.

Естественно, на автобус я опоздала. Еще идя через лужайку, я заметила, как он уезжает через мост в шлейфе дыма из выхлопной трубы. Пока в ожидании следующего автобуса я стояла под деревом – на нашей улице полно деревьев, причем все они гигантские, – из дома выбежала Эйнсли и направилась ко мне. Она умеет быстро менять решения, а я вот не могу собраться с мыслями так скоро. Теперь она выглядела намного здоровее – возможно, благодаря макияжу, хотя с Эйнсли никогда не знаешь. Она сделала пучок на макушке, как делает всегда, собираясь на работу. В остальное время она носит их распущенными. На ней было ее любимое оранжевое с розовым платье без рукавов, которое, на мой вкус, чересчур туго обтягивало бедра. День обещал быть жарким и душным: я уже чувствовала, как меня окутал влажный кокон, словно тело сунули в пластиковый пакет. Может, и мне тоже надо было надеть платье без рукавов…