Пульсирующий камень - Мино Милани

— Ну, так в чем дело?

— Так вот. Я хотел спросить, как вы считаете, мы найдем что-нибудь? Я хочу сказать верите ли вы, что это чудовище существует на самом деле? Верите, — добавил он шепотом, — в это задание, Мартин? — И, затаив дыхание, он уставился на меня в ожидании ответа.

Я задумался. Да, я тоже сто раз задавал себе этот же вопрос. Помолчав немного, я заговорил:

— Нет, Дег, не верю. И то, что я не верю, меня, естественно, огорчает. Я предпочел бы не сомневаться в победе… Но на этот раз все не так, и я ничего не могу поделать. Но, — добавил я, возможно, обращаясь в этот момент к себе самому, — это наше задание, наша работа… Раз меня прислали сюда, то верь-не верь, а я буду искать это чудовище, эту проклятую курицу… И если она существует или оставила хоть какие-то следы, черт побери, непременно найду. Я хочу сказать, что сделаю все, чтобы отыскать ее. Во всяком случае, — заключил я, улыбаясь, — если мы не отыщем ее, то мы ее придумаем. Таков приказ.

— Спасибо, Мартин. Вы вселяете в меня мужество.

Я ничего не ответил ему и продолжал стучать на машинке. Мужество! На самом деле я был напуган, и, пожалуй, посильнее, чем он. Нет, не убожеством и запустением этих мест. И не тем, что чувствовал себя выброшенным из нормальной жизни, не джунглями — этой живой, враждебной стихией, с ее бесчисленными насекомыми и невыносимой влажностью, и даже не опустошенными лицами индейцев и немногочисленных белых людей, вынужденных жить в Фосе. Нет, не это пугало меня, а что-то совсем другое.

У меня было ощущение, будто какая-то тайная сила неумолимо толкает меня к чему-то, а я бессознательно и отчаянно упираюсь — но справиться с ней не могу. Что это было, я не знал.

Пароход через два дня отбывал в Риу-Аоле и Марагуа. Я отправил полковнику телеграмму, сообщив ему условной фразой, что мы предпринимаем заключительный этап нашего путешествия и, когда окажемся на месте, ждем вертолет.

Последний вечер перед отъездом мм провели в одном из подвальчиков Фоса за бутылкой отвратительного виски. Мы ощущали на себе тяжелые, пристальные взгляды мужчин, сидевших в углу и молча потягивавших местное вино. Это были усталые люди, измученные непрестанной борьбой с буйной, злой и враждебной природой… Кое-кто подошел к нашему столику, чтобы полюбопытствовать, кто мы такие и куда направляемся. Я сказал им правду — мы журналисты, отправляемся в глубь страны делать снимки и писать статьи. Я знал, что никто здесь не читает «Дейли Монитор». Знал также, что никто мне не верит.

Они поджимали свои пересохшие губы и молча недоверчиво улыбались, обнажая испорченные зубы.

Мы двинулись в путь на рассвете, на старом пароходике, который вез какие-то товары жителям отдельных домов, приютившихся на берегах реки. На борту было пять или шесть индейцев. Команду составляли четыре матроса — негры с лоснящимися, непроницаемыми лицами. Капитан был сухопарым метисом с беззубым ртом, с длинными и сухими, словно у обезьяны, руками. Он встретил нас молча, нахмурившись, сунул в карман наши доллары и буркнул, что единственная каюта, какая есть на судне, находится в носовой части, и мы можем спуститься туда.

— Должно быть, вы не часто возите пассажиров? — поинтересовался я.

Он указал на индейцев:

— Отчего же не часто? — И хотел уйти, но я задержал его:

— Я имею в виду, — пояснил я, — иностранцев.

В Марагуа, к примеру… Возили вы когда-нибудь иностранцев в Mapaгya?

Он задумчиво посмотрел на меня и недовольно ответил:

— Последний раз это был господин комиссар, да… Я отвез его в Марагуа.

— А, так там есть комиссар?

Вместо ответа он кивнул головой и ушел, не проронив больше ни слова. Дег, стоявший позади меня, опустил рюкзак и сказал:

— Ну что ж, Мартин, выходит, Mapaгya достаточно крупный центр, если там есть комиссар полиции.

— Насколько мне известно, это, Дег, дурное место.

— Несчастливое?

— Этот город построен наспех в конце прошлого века во времена великой каучуковой лихорадки. Знаешь, тут, в Южной Америке, с каучуком произошло то же самое, что в Калифорнии с золотом… Съехались добытчики со всего света, построили города с театрами, гостиницами, игорными домами… Несколько лет дела у всех процветали. Потом наступил кризис, цена на каучук упала, денег стало не хватать… Знаешь, как это бывает, Дег? Города опустели, и джунгли поглотили их. Теперь в Марагуа никто больше не живет, вернее, почти никто.

Дег, казалось, был разочарован. Он попытался улыбнуться:

— Но комиссар там все-таки остается до сих пор!

— Конечно! На месте города могут подняться непроходимые джунгли, но должность останется. Ну, подхвати-ка вещи и пойдем посмотрим, что это за каюта… А насчет комиссара, — добавил я, спускаясь по трапу, — то я очень рассчитываю на него… Обычно это надежные люди, которые хорошо знают джунгли и индейцев… Он может быть нам полезен.

Далеко в горах довольно долго шел дождь, и вода в реке была желтоватой, мутной, стремительной. Илистый, бурлящий поток нес ветки, кусты, пятна беловатой пены и даже целые деревья, с корнями вырванные из земли. Некоторое время, пока солнце поднималось на затянутое густым розоватым туманом небо, нам встречались лодки, спускавшиеся но вздувшейся, вышедшей далеко из берегов реке. А потом больше никто нам не попадался. И не слышно было ничего, кроме натужного шума двигателей и плеска воды у бортов.

Милях в двадцати от горы Фос джунгли замкнулись, зажали нас двумя непроницаемыми зелеными стенами. Река тут была шириной в три или четыре метра, но, вздувшись, она поглотила берета и, казалось, не имела границ. Деревья поднимались прямо из воды, и повсюду царил сладковатый запах гниющих растений и мясистых цветов… Иногда веял теплый ветер, и запахи чувствовались еще сильнее.

Теперь мы не видели больше никаких следов человека. Встречались лишь редкие хижины серингейрос — сборщиков каучука — молчаливые и пустые, наверно, уже брошенные. Больше ничего. После первого дня плавания какое-то странное беспокойство ухватило нас своей потной рукой. Было такое ощущение, будто мы вошли в какой-то коридор, у которого нет конца. Из джунглей — когда старые машины, обессилев, останавливались и капитан начинал ругаться — доносилось неведомое могучее дыхание, и слышались громкие жалобные крики птиц, визгливые вопли обезьян и еще какие-то загадочные голоса, наверное, хищников, за которыми охотились, или, быть может, индейцев, наблюдавших за нами из зарослей.

Одиннадцать бесконечно долгих и тоскливых дней плавания все было хорошо, все было спокойно. Мы почти все время проводили на палубе, потому что жалкая каюта, в которую нас поместили, была полна насекомых, плесени и резкого зловония от гнилых водорослей. На палубе в тени заштопанного тента, защищавшего от безжалостного солнца, мы смотрели на берега, одинаковые в своей дикой и буйной растительности, читали либо играли в карты. Я делал кое-какие записи, Дег фотографировал. Мы не говорили о Стране Огромных Следов. И странно, — даже не думали о ней.