Держава (том первый) - Валерий Кормилицын

При виде государя отец Иоанн понял, что он обречён.

Братья царя, его жена и племянники были убиты горем. Они собирались в гостиной первого этажа и вели бесконечные разговоры об умирающем императоре.

Лишь Николай с невестой, стараясь не попадаться на глаза родственникам, предавались своему счастью. Они уходили на берег моря и там украдкой целовались, загораживаясь зонтиком от случайных свидетелей.

Николай любовался высокой голубоглазой девушкой в белом платье, а она восторгалась его открытым лицом и мягкой, немного робкой, но такой обаятельной улыбкой.

«Как мой Ники нежен и прост, готов любить каждого…».

— Ники, как ты жил без меня? — бросив пиджак на плоский, нагретый солнцем камень, сидели на нём, любуясь морем.

— И грустно, и весело… Ездил верхом, танцевал на балах, слушал оперу, посещал балет и театр, и ждал.., ждал.., ждал!

— И что же ты ждал? — жмурилась она от солнца и счастья, почти угадывая ответ.

— Ждал тебя… Я всё это время ждал Тебя!!! — кричал он морю, солнцу, ветру и чайкам.

Она шутливо закрывала ему рот рукой в душистой перчатке.

— Ждал Тебя, — поцеловав её пальцы, и чуть отстранив её руку, вновь кричал он.

— Тише! Тише! — задыхалась она от счастья, от его рук и губ. — Ну, расскажи! Расскажи! Расскажи о себе?! — просила она.

— Да особо нечего рассказывать. Жизнь без тебя была глупа, безумна, бездарна и пуста. Но я не знал этого и жил… Зимой катался на коньках, наслаждаясь морозом. В сумерках ужинали в полутёмной гостиной, и я летел на балет или в оперу, или в театр. Мне нравились «Евгений Онегин» и «Борис Годунов». Я наслаждался «Спящей красавицей» Чайковского…

— И до меня дошли уже слухи, — несколько сухо произнесла Алиса, — что наслаждались вы и балеринами, — увидела краску на щеках жениха. — Вот, сударь, вы и покраснели…

— Всё это было до вас.

— И что же было? — совсем сухо спросила она.

— Матильда Кшесинская. Но я не любил её. Она мне просто нравилась. Помнишь, я давал тебе читать свой дневник. Там всего–навсего и было написано: «Положительно Кшесинская меня очень занимает».

— Конечно, помню, — перестала она чертить зонтом на песке, — а дальше следует надпись: «Кшесинская мне положительно очень нравится». Я ещё тогда хотела спросить об этой Кшесинской.

— Ну, прости, прости меня. Люблю я только тебя, свою Аликс, вновь целовал, сломив слабое сопротивление, её губы, волосы и глаза.

— Ну что ж, — вырвавшись из его объятий, произнесла невеста, — что было, то было… Я прощаю тебя! Потому как всю жизнь тоже ждала.., ждала.., ждала. Тебя!

На следующее утро она вручила ему письмо на английском, которое он тут же, при ней, прочёл: «Что прошло, то прошло и никогда не возвратится. Мы все терпим искушения в этом мире и, будучи ещё молоды, не всегда можем бороться и удержаться от искушений, но, когда мы раскаиваемся, Бог прощает нас… Прости меня за это письмо, но я хочу, чтобы ты был совершенно уверен в моей любви к тебе, в том, что я люблю тебя ещё более, чем до того, как ты рассказал мне этот маленький эпизод, твоё доверие тронуло меня так глубоко… может быть, я буду достойна такого доверия… Боже, благослови тебя, возлюбленный Ники».

Растроганный Николай нежно–нежно поцеловал свою невесту.

— Ники, мы ничего не должны скрывать друг от друга… Не письма, не дневники.

— Но я же веду дневник на русском языке.

— Эт–т–то ничего… Я разберусь, — поцеловала жениха в губы. — Мадам Шнейдер на совесть учит меня грамоте. И что ты дарил этой балеринке? — вопросительно глядела в любящие глаза цесаревича. — Ники! Мы же договорились…

— Золотой браслет в бриллиантах и с большим сапфиром, — терялся перед женским напором Николай.

— Ники–и–и! Ты чудовище!.. Но я вновь прощаю тебя. А сейчас пойдём, почитаем дневник. Ты помнишь день нашей помолвки, — сидя рядом с женихом на диване спросила Алиса.

— Будто это было вчера. Тогда брачная церемония твоего брата Эрнста собрала в Кобурге весь цвет царствующих дворов Европы, но свадьбы великого герцога никого не интересовала, — хохотнул Николай, — все увлечённо занимались нашим сватовством.

«День стоял холодный и серый, — читала строки дневника Алиса, — но на душе было светло и радостно», — Ники, ты душка, — чмокнула в щёку жениха и с интересом, по слогам, продолжила чтение: «В 10 часов моя несравненная Аликс зашла за мной, и мы отправились вместе пить кофе у королевы».

— А ранним утром меня разбудили звуки команды и топот копыт по булыжной мостовой, — оживлённо произнёс Николай, — это королева Виктория послала к моему дому роту драгун, чтобы поздравить с помолвкой.

— Как ты мог спать, Ники! Я в ту ночь совсем не спала.

— И зря! Потому–то на фотографии в тот день ты получилась сонная… но хорошенькая, — быстро исправился он.

«…Спроси у Аликс, какой камень она любит больше всего — сапфир или изумруд? Я хочу знать это на будущее», — читала Алиса.

— Скажи своей мама, что больше всего мне нравится бриллиант…

«Но в тот раз она сделала тоже приятный подарок, — подумала Алиса, — послала мне браслет с изумрудом и прекрасное, в драгоценных камнях, пасхальное яичко».

Устав читать, отложила в сторону дневник.

— А сколько пришло поздравительных телеграмм из России, — с гордостью произнесла Алиса.

— Если бы ты знала, как мне надоело отвечать на них, ведь расцветала весна, все ездили кататься в колясках…

— Но зато мы оставались одни, гуляли по саду, вдыхали аромат цветов и целовались у голубого пруда с золотыми рыбками. Это были десять дней блаженства… А потом ты уехал…

— Прочти, Аликс, что я написал по этому поводу, — нашёл он нужную страницу.

«Какая печаль быть обязанным покинуть её надолго, как хорошо нам было вместе, просто рай».

— Мой Ники! Как я люблю тебя!

Десять дней продолжалось счастье Алисы.

«Вторая прекрасная декада после Кобурга, — думала она. — Но впереди вся жизнь… Роскошная, в цветах и бриллиантах жизнь… А Гёте говорил, что за свою долгую жизнь пережил всего одиннадцать счастливых дней… Бедный Гёте!»

— Ни на кого не глядит, словно мы недостойны её внимания, — сетовала за вечерним чаем сорокалетняя великая княгиня Мария Павловна, жена великого князя Владимира, брата Александра Третьего. — Подумаешь, принцесса Дармшматская, — специально исковеркала название княжества. — А я из дома Мекленбург—Шверинского, — с гордостью оглядела своих сыновей — Кирилла, Бориса и Андрея: «Какая жалость, — подумала она, — что мой супруг на два года младше императора… Как прекрасно выглядело бы, случись всё наоборот!»

Неожиданно её поддержала Мария Фёдоровна:

— Её нищий папа, герцог Людвиг, абсолютно не воспитывал свою дочь, не привил ей самых элементарных навыков этикета… Недавно взяла суп с подноса лакея прежде меня.

— Да, да, а моего сына, Кирилла, просила подать ей кусочек жареной птицы… Господи! Какое невежество. Должно определить, чего именно желаешь: утку, каплуна, курицу, рябчика.., а не вводить молодого человека в замешательство.

«Тоже мне, вежливые, воспитанные барышни, — краснела лицом жена другого царского брата — Сергея, великая княгиня Елизавета, или Элла, как чаще её называли, родная сестра обсуждаемой особы. — Меня не стесняются, ведь знают, что обидно их слушать… А сама–то Мария Павловна, — вспомнив приятное, подавила набежавший смешок, — протянула лакею, чтоб налил рейнтвейна, рюмку зелёного стекла, хотя согласно этикету, этот напиток наливают в плосковатые рюмки тёмного стекла, а зелёные нужны для токайского… И тоже мне, нашла чем хвалиться… из Мекленбург—Шверинского дома она… не дом, а убожество…».

____________________________________________

20 октября император пригласил к себе жену, детей, родных и некоторых придворных.

Неизвестно почему, но он знал, что день этот будет его последним днём на земле.

Ум его был ясен. С тоскливой нежностью глядел он на любимую женщину и детей.

— Дай свою руку, — попросил жену, и последний раз в жизни ощутил тепло её ладони. — Я любил тебя, — ласково глядя на неё, прошептал Александр. — Люблю… И буду любить тебя там…

Императрица беззвучно рыдала, чувствуя, что всё кончено… С болью ощущая каждую секунду уходящей жизни: «Как мне их задержать, как мне их задержать…», — сжимала руку мужа, с детской надеждой думая, что пока она держит её, муж не уйдёт… не может уйти… ведь она не отпустит его…

Будто во сне она видела, как сын подписал какой–то манифест, и даже в голове её отразилось несколько строк: «От Господа Бога вручена нам власть царская над народом нашим… перед престолом Его мы и дадим ответ за судьбы державы Российской».

Затем, в том же сне наяву, она увидела отца Иоанна, возложившего руки на голову мужа.

«Зачем? — подумала она. — Зачем он делает это?.. Я хочу проснуться…», — вдруг почувствовала, что рука мужа стала тяжёлой и холодной и поняла, поняла, проваливаясь куда–то в туман и небытие, что она не смогла удержать его.., что его больше нет.., что последняя секунда его жизни ушла с последним его выдохом…