Пленники Амальгамы - Владимир Михайлович Шпаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что же мне делать?! – вопила я в отчаянии, а женщина по имени Одиночество советовала: прыгни, мол, в океан, доплыви до глубины и сложи ручки. Уверяю: камнем пойдешь на дно, и все проблемы тут же решатся!
Выкрикивая это, вижу, как Львович судорожно поправляет золотистые очки, затем жмет кнопку на стене. Ага, испугался! Тогда еще больше тебя устрашу, доведу историю до конца, благо усатый санитар почему-то не спешит. Я прыгала в океан, а на пути почему-то оказывалась стена моей комнаты. В голове гудело, там слышался хаотический вой, будто внутри включили на большую громкость приемник. Пыталась головой колотиться о стену, однако приемник не выключался, вой и хрипы лишь усиливались. Тогда я рвала на себе волосы, пробовала ногтем процарапать дырку в голове, типа произвести автотрепанацию, да только куда мне! Я же не такой мастер, как ты, умеющий влезать в чужие мозги! Оставался последний шанс – зеркало, через которое я ускользала из безжалостной реальности. Подбегаю к нему, а в нем отражается все то же Одиночество в платье и без лица!
– Хорошо, – говорит, – укажу тебе выход.
– Укажи!! – кричу.
– Для начала разбей зеркало.
– Я уже разбивала, без толку!
Но та советует не просто разбить, а взять самый большой осколок и разрезать себе запястье. Да не просто разрезать, а очертить себя кровавым кругом, иначе все мои близкие умрут! Я возражала: нет у меня близких, есть только ты, красивое и холодное Одиночество! А она Катю-Магдалену вспоминает, а еще Зяблика, мол, он тоже умрет! Не знаешь, кто такой Зяблик?! Эх ты, еще мастером называешься! Ладно, главное, она меня уговорила. Дальше был звон стекла, я шарила по полу руками, разыскивая самый большой осколок, чертила круг, чтобы потом…
Когда появляется усатый, Львович на него орет: «Где пропадаешь?!» Они валят меня на кушетку, в предплечье впивается игла, и я отключаюсь.
С того дня моя таблетница переполнена, видать, дозы еще больше увеличили. Не скажу, что стало хорошо, но я успокоилась. Отупела и успокоилась, забыв про Зину, Катю, Зяблика…
Осталась только женщина в темно-синем платье, которую я иногда вижу за окном. Я смотрю сквозь ажурную решетку на осеннее небо, в нем кружат листья, срываемые ветром с деревьев. Красноватого покрытия на корте не видно, поверхность сплошь покрыта палой листвой. И если прищуришься, то увидишь Одиночество, что кружит по ковру из листьев, раскидав тонкие бледные руки…
4. Рубикон
Внезапно Соня прекращает лепку, чтобы очистить руки от пластилина, и начинает искать перстень с изумрудом. Где же он?! Там камень с дефектом, его надо срочно заменить! Бессмысленно убеждать в том, что никакого перстня нет, он остался в далеком прошлом и поиски обречены на неудачу. Надо просто наблюдать, как молодая рослая девушка шарит по шкафам, заглядывает под диван, выскакивает на балкон… Спокойно, Ковач, ты знаешь: это предвестие главного события. То ли еще будет! Не исключено, станет метаться к входной двери и поджидать мнимого грабителя. В преддверии финала все, что когда-то мучало, что давно изжито, вымыто (так представлялось) из сознания и подсознания, возвращается, нарастая, как снежный ком. Ну вот, побежала в прихожую, где щелкает замками и наверняка таращится в глазок. Вскоре возвращается и, обведя взглядом комнату, сцепляет ладони в замок с такой силой, что белеют костяшки пальцев.
– Где же он?! Его надо вернуть в ювелирный!
Ковач молчит, затем берет тряпку и тоже очищает руки.
– Все, на сегодня хватит. Завтра приходи.
– А вы найдете перстень?!
– Постараюсь.
Ковач знает: завтра про изумруды забудут, зато выползет новый таракан, точнее, целый выводок. Время тревоги, риска, возможной катастрофы, когда нервы на пределе и можно ожидать чего угодно. Почему в канун катарсиса симптоматика возвращалась, иногда в еще более острой форме? Загадка, но в любом случае нужно быть начеку.
Отодвинув штору, Ковач видит красную «Ладу», рядом нервно прохаживается мужчина в черном пальто.
– Твой брат? У машины?
– Да, он домой отвезет… – отвечает, натягивая куртку. Через минуту она стоит в дверях. С него еще раз берут обещание разыскать дефектный перстень, после чего следует взгляд в глазок.
– Вроде никого нет… – бормочет Соня и выскальзывает на площадку.
Теперь бы расслабиться, да куда там! Бессонница до трех-четырех утра обеспечена, он всегда терял сон в преддверии финала. А еще скорое возвращение Валерии! Он не рассчитывал на то, что ситуация с Соней настолько затянется, думал закончить еще неделю назад. Только тут невозможен расчет или план, каждая душа сбрасывала с себя вериги болезни по-своему. Легко ни у кого не получалось, всех корчило (или, как нынче выражаются, колбасило), но длились корчи по-разному. У Андрея, которого едва не занес в реестр безнадежных, все произошло на удивление быстро. Свет забрезжил, когда тот возник на пороге без сопровождения матери, а главное, без дурацкого засаленного пальто. Два года не снимал ни зимой, ни летом, а тут вдруг явился нормально одетый, да еще с извинениями за то, что считал людей ходячими чехлами. Тогда усадить перед зеркалом, а дальше – работа над автопортретом, который не могли завершить второй год. Ну же, включайся, я помогу! И ведь включился, завершил, после чего сорвался с места и убежал в ночь, чтобы вернуться под утро. Андрей был спокоен, задумчив, но, главное, не погружен в себя, как все предыдущее время.
– Где был? – задал вопрос Ковач, гася в пепельнице двадцатый, кажется, окурок.
– Наблюдал жизнь, – прозвучал ответ.
– И как она?
Последовала пауза.
– Моя была интереснее. Эта жизнь какая-то блеклая копия. Зато она настоящая, теперь нужно ее полюбить…
Тогда-то и выстрелило: есть катарсис! Конечно, душа – не конструкция из кирпичей и балок; восстановленная с огромным трудом, она могла в одночасье обрушиться, разлететься в пыль. Но, как правило, подобный момент являлся точкой невозврата, а может – точкой сборки, когда разобранная на составляющие душевная субстанция собиралась в целое и начинался новый жизненный этап.
Все это, правда, происходило в отсутствие Валерии. Тут же на горизонте маячило ее возвращение, а ситуация с Соней непонятно когда разрешится! Может, завтра, может, через неделю, а прерываться нельзя! Значит, опять косые взгляды, резкие ночные разговоры и его ночевки на продавленном диване в
