Севастопольская хроника - Петр Сажин

Дар Маргулисов

25 августа в семь часов пять минут пополудни в Одесском порту упал крупный артиллерийский снаряд. Он не нанес повреждений, но с этого часа порт вынужден был вести погрузку и разгрузку судов ночью.

Это, конечно, усложнило все, особенно посадку на корабли раненых и детей. До этого часа эвакуация проходила без жертв и затруднений. Из Одессы регулярно вывозились раненые, государственное имущество и часть жителей, которые с большой неохотой покидали насиженные места. Они готовы были терпеть все бомбежки, обстрелы и даже голод, только бы не тащиться бог знает куда. Некоторым жалко было расставаться с добром. Но большая часть жителей не уезжала по убеждению, что патриотический долг обязывает их остаться здесь.

Однако жителей оставалось больше, чем нужно было городу, очутившемуся в кольце осады. А кольцо это с каждым днем сжималось все туже и туже.

К населению пошли агитаторы. Они старательно доказывали, как трудно жить в осажденном городе, где даже вода и та по карточкам!

Одесситы согласно кивали: дескать, понятно, и все трудности жизни тут они сами на себе испытывают… Но тут же спрашивали: «А где теперь легко?»

Вопрос не риторический: в самом деле, где в те дни было легко?

Немцы уже подкатывались к стенам Ленинграда, осадили Киев, форсировали Днепр, отрезали Крым и пробивались в Донбасс.

Но большой, красивый город с чудесными тенистыми улицами, великолепными зданиями, парками, курортными виллами, отличными пляжами, университетом, мореходным училищем, знаменитой глазной клиникой, богатыми музеями, театрами, отбивая яростные атаки врага, жил, как говорится, некраденой жизнью.

Он замирал лишь на короткое время, пока на его дома сыпались фашистские бомбы, и вновь оживал после отбоя: одесские гамены с алюминиевыми бидонами, в которых до войны бегали за молоком, носились у передовой, пробираясь туда ползком, спринтерским бегом, чудом ускользая от пуль и осколков, и поили бойцов «сладкой» водой.

Где они ее доставали – их секрет: в городе люди за водой часами выстаивали на солнцепеке, пока добирались до раздаточного пункта. А тут нате – вода! Да какая!

Бойцы шарят по карманам – надо ж хлопцам гостинец. А тем и всего-то надо стреляный патрон и красноармейскую звездочку, вот и вся плата!

Конечно, по глазам было видно, что им еще кой-чего хотелось… нет! Не стрелять, а хоть на миг взять в руки трофейный автомат, а если нельзя, то хоть отечественную винтовку или за ручки пулемета подержаться!

…Передвигаться по городу с каждым днем все труднее. Не только из-за бомбардировок, но из-за строительства оборонительных сооружений и баррикад.

После того как противник отжал сильно потрепанные, давно не получавшие пополнений части, защищавшие Одессу с востока, командование Одесского оборонительного района вынуждено было отдать приказ об уничтожении 412-й береговой батареи. Это была превосходная, новенькая, установленная перед самой войной батарея. Взрывая ее, моряки-артиллеристы плакали.

Чебанку, где стояла четыреста двенадцатая артиллерийская красавица, занял противник. Он подтянул сюда тяжелые полевые пушки и начал обстрел Одессы.

Снаряды падали в порту, в рабочем районе Пересыпь, в районе штаба OOP, на улицах города.

И в сводках штаба появились довольно безрадостные донесения:

«…Авиация противника с наступлением темноты возобновила налеты на Одессу, артиллерия противника продолжает методически обстреливать различные районы города. В результате бомбардировки с воздуха и артобстрела в Одессе разрушено 59 зданий, возник 21 пожар, убито 92, ранено 130 человек гражданского населения».

«Днем пятнадцать Ю-88 бомбардировали Одессу. Затем пятьдесят бомбардировщиков вновь совершили налет на город. В городе убито и ранено более трехсот человек. Большие разрушения, много пожаров…»

Три с небольшим месяца тому назад никто не только не мог предполагать, но и подумать о том, что Одессу придется отстаивать. Очевидно, поэтому она не была обеспечена оборонительными сооружениями с суши. Лишь с моря ее стерегли несколько мощных артиллерийских батарей.

И вот теперь, как Богу при сотворении мира, тут все нужно было начинать сначала.

В спешке моряки разворачивали в сторону суши стволы тяжелых пушек, уже в осаде горожане от мала до велика рыли окопы, воздвигали баррикады, инженерные части строили причалы, бурили землю в поисках питьевой воды…

Сложна и тяжела жизнь осажденного города. И еще неизвестно, какую меру мужества нужно иметь, чтобы выдержать ее. Одесситы выдерживали. В этом бесценная заслуга городской партийной организации. Я много наслышался о заслугах одесских коммунистов от члена военного совета Одесского оборонительного района бригадного комиссара Ильи Ильича Азарова. Это и привело меня в горком партии.

У секретаря горкома партии Гуревича усталое, осунувшееся лицо, глаза слегка воспалены.

Телефон мешает нам вести разговор: Гуревича спрашивают, ему сообщают, докладывают, на него обижаются, его благодарят, просят приехать посмотреть, просят показаться людям и выступить на митинге.

Вместе с председателем горсовета Одессы Давиденко Гуревич возглавляет МПВО.

Но у секретаря горкома кроме МПВО много других дел: работа предприятий, снабжение города, свет, радио, больницы, аптеки, школы, торговля…

У секретаря горкома партии – вся жизнь осажденного города, со всеми его муками и радостями. Оттого и глаза красные: спать-то некогда! То надо лететь на большой пожар, то провожать на фронт новую группу коммунистов, то проводить тысячные отряды женщин на рытье противотанковых рвов, на строительство баррикад, то… Сознаюсь, не раз «крали» и я и мои коллеги-журналисты золотое время у этого по горло загруженного делами партийного работника. А что делать? Если не мы, то кто же расскажет о том, какую титаническую работу проделала во время осады одесская партийная организация.

Гуревич не заглядывает в сводки или блокноты – все цифры в идеальном виде на полочках памяти. Говорит он с заметной усталостью. Но зато как оживляется, когда речь идет о рабочих!

Да и то сказать, можно ли говорить спокойно о том, как рабочие завода имени Октябрьской революции, что на Пересыпи, завода, до войны занимавшегося сельхозмашиностроением, теперь делают танки из тракторов!

Это те самые танки, которым защитники Одессы присвоили марку «НИ» («На испуг»).

Рабочие этого же завода ремонтируют орудия, делают минометы и то, что в армии называется шанцевым инструментом, то есть лопаты.

Завод под артиллерийским обстрелом противника. В среднем в день на его территории падает около 30 снарядов. Во время обстрелов рабочие уходят в укрытия, а кончается канонада, возвращаются к станкам.

Эти рабочие-солдаты и живут тут же, на заводе. Все они входят в отряд народного ополчения. Своими руками они построили около завода баррикады и посменно охраняют их в круглосуточном наряде.

С чувством восторга рассказывает он и о рабочих завода имени Январского восстания, который одесситы называют с непосредственной и ничуть не обидной фамильярностью «Январкой». И этот завод никогда не выпускал танки, минометы, бронепоезда. И не имел никакой практики в ремонте пушек. А теперь все это делает, и, по отзыву потребителей своей новой продукции, неплохо делает.

А до войны «Январка» производила транспортно-подъемные сооружения и железнодорожные платформы.

Одесса под артиллерийским обстрелом, над нею «висят» бомбардировщики противника, но еще ни разу город не оставался без электрического света и без хлеба, хотя на заводы, выпекающие хлеб, не раз падали бомбы.

Гуревич говорит быстро, и мне бы не успеть за ним, если бы не телефонные звонки: они помогают мне, – пока он говорит, я записываю.

А записывать приходится много. Тут есть все, и даже сведения о торговле, которая ведется в Одессе с не меньшим размахом, чем в мирное время.

Секретарь горкома партии говорит, что в отдельные дни магазины выручают в день больше, чем до войны.

Однако я не собираюсь писать повесть, где главными героями должны стать цифры и статистические выкладки.

Но из-за репортерской жадности, которую и до сих пор не могу преодолеть, записываю все, о чем рассказывает секретарь горкома. И лишь иногда забываюсь и слежу за выражением лица докладчика, за его глазами, скрытыми за стеклами очков, за его манерой говорить.

Я пришел к нему пятнадцатого сентября. Для меня этот день ничем не был знаменателен, кроме того, что я уже три недели в командировке, а в предписании мне отпущен всего месяц. И я либо должен уезжать, либо телеграфировать о продлении срока пребывания на Черноморском флоте. С такими заботами я и прошел к Гуревичу, а он, сияя, вдруг сказал:

– Знаете, у нас сегодня особенный день… Сегодня мы начали учебный год… К ученикам до шестого класса педагоги пошли на дом, а все остальные ученики приглашены в школы. И знаете, прогульщиков нет!