Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник

Степка замигал.

— Мадемуазель Шульц! — начальник шестой роты, подполковник Ямпольский, появился среди других офицеров. — Что происходит? Отчего вы допрашиваете моего кадета?

Вид подполковник имел крайне раздражённый и недовольный.

— Не допрашиваю, Владимир Аристархович, а выясняю все обстоятельства, что привели, изволите ли видеть, к вызову на дуэль!

— На дуэль? — удивилься Ямпольской. — Ну и ну. Мой кадет вызвал вашего?

— Да, кадета Ниткина.

— Господин подполковник, господин подполковник! — немедля наябедничал Васильчиков, — кадет Ниткин сказал, что, что… дав… диф… дефергацией меня по замкнутой конуре!..

— Чего? — изумился ещё больше начальник «шестёрки». — Какой ещё «дефергацией»?!

— Осмелюсь доложить, ваше высокоблагородие, «дивиргенцией», — с невесть откуда взявшейся смелостью доложил Петя Ниткин. — Дивиргецией по замкнутому контуру.

Ямпольский аж замер.

— Так моих кадет ещё никто не посылал. Даже я сам.

— Владимир Аристархович, я прекрасно знаю кадета Ниткина, — вновь вмешалась Ирина Ивановна. — Он никогда не затеял бы ссоры первым!.. К тому же использование терминов из высшей математики даже в таком контексте никак не является смертельным оскорблением.

Ямпольский фыркнул, подкрутил усы.

— Оскорбление, m-mle Шульц, есть оскорбление. Мой кадет, в полном соответствии с правилами корпуса, вызвал обидчика на дуэль, обратившись к старшему начальнику. А чем же ответил кадет Ниткин? Что выбрал он оружием? Капитан Коссарт, что вообще происходит? Госпожа Шульц уже назначена воспитателем седьмой роты вместо вам с капитаном Ромашкевичем?

— Физику, — мрачно сказал Коссарт. — Или арифметику. Кадет Ниткин в качестве оружия выбрал эти два предмета.

На подполковника он взирал так, что явно сам бы с удовольствием вызвал того к барьеру.

— Физику, подумать только! — искренне возмутился Ямпольский. — Дуэль, господа, решается старым добрым поединком. Стрельба исключается, остаются английский бокс, французская борьба, испанское фехтование, или, на крайний случай, рукопашный бой. А что предложил ваш кадет?.. «Арифметику»? полноте, я, наверное, ослышался. Что это за дуэль, господа?.. Это хитрость, ловкость, умение быстро соображать. Но не дуэль.

— Совершенно с вами согласна, господин подполковник, — вдруг медовым голоском пропела Ирина Ивановна. — Это никакая не дуэль, всё давно пора прекратить, ибо дело не стоит выеденного яйца.

— Прекратить… — с неопределённым выражением сказал Ямпольский. — Вы пользуетесь — я бы добавил, «беззастенчиво пользуетесь» — рыцарственным к вам отношением, защищая своих подопечных. В моё время устроивших подобную свару младших кадет попросту бы оставили без отпуска и обеда, лишили бы права на форму, а коль не внимут — высекли бы без долгих антимоний. Всё, достаточно! Как старший по званию — приказываю разбирательства прекратить. На кадета Васильчикова налагаю взыскание за излишнюю прямодушность; на кадета Ниткина — за излишнюю хитрость. У нас тут не суд присяжных, кадет. Хитрые ораторские приёмы здесь не сработают. Прошу запомнить. Ваш начальник роты, кадет Ниткин, получит от меня официальную записку с наложенным взысканием. Всё, господа, возвращаемся к работе, возвращаемся! Каток сам себя не расчистит, — подполковник повернулся и, набросив башлык, отправился восвояси, вовсе не собираясь оставаться со своими воспитанниками.

«Так нечестно!» — вновь едва не завопил Федя. Ирина Ивановна опять успела первой, крепко сжала ему плечо.

Шестая рота, понимая, что дело пахнет керосином для всех, потихоньку, полегоньку отходила, прикрываясь широкими лопатами-скреперами.

Коссарт и Ромашкевич обменялись мрачными взглядами.

— Седьмая рота! Не стоим, не стоим! Кто хочет на коньках кататься, тот и каток расчищать должен!

…Но почему-то всем в седьмой роте о коньках не хотелось сейчас даже и думать.

Однако они напомнили о себе сами, причём тем самым способом, что и положено. Обычно почту раздавал кто-то из отделенных начальников после занятий; но Ирина Ивановна Шульц дожидаться не стала.

— Кадет Солонов! Задержитесь, пожалуйста.

Урок только что закончился — классным сочинением «Сказки Пушкина и их уроки» — и кадеты устало тащились в коридор. Пальцы у всех покрыты чернилами, даже у аккуратного, словно смолянка, Пети Ниткина. Ирина Ивановна требовала самое меньшее пятьсот слов, и притом отнюдь не «воды».

— Вам письмо, Федор, — в дрогнувшую ладонь бравого кадета лёг маленький розовый конверт с волнистой каймой. Адрес начертан идеальным «николаевский рондо»; а в самом низу, где должен был наличествовать отправитель, значилось то самое: «…Корабельникова Елизавета».

— Ступайте, кадет. Да не забудьте послать ответ. Можете отдать мне в руки.

Письмо Федор поспешно спрятал за пазуху. И не показал никому, даже другу Пете. И вскрыл очень осторожно, не разорвав, а разрезав конверт.

Против всех ожиданий, писала Лиза очень просто.

«Дорогой Федя! Спасибо тебе. Конечно, я приду и буду кататься с тобой. Напиши, во сколько и где мы встретимся. Твой друг Лиза».

Федор выдохнул и несколько мгновений посидел с закрытыми глазами. Потом кинулся тщательно прятать заветное письмо под внушительной стопкой писчебумажных принадлежностей на самом дне одного из ящиков.

Он сам не знал почему и отчего, но его и в самом деле «затопило радостью», как писали в романах.

Оставалось только написать ответ.

Государев каток открывался в субботу, при большом стечении народа. Большое пространство на озере Белом расчистили от снега, обнесли оградой, поставили здоровенные кадки с живыми елями. В нарядных павильончиках, разукрашенных палехской росписью, дымили огромные шестиведерные самовары, тут же продавались горячие пироги «со всем, что в погребе нашли», как выразилась Ирина Ивановна Шульц, вновь взявшая шефство над седьмой ротой.

Ворота в дворцовый парк широко распахнуты, и бородатые ветераны роты гвардейских гренадер в высоченных медвежьих шапках застыли на постах. Народ валил валом, и стар, и млад — угощение на государевом катке хоть и не бесплатное, но куда дешевле, чем у уличных разносчиков.

Горели бесчисленные фонарики, устраивался под высоким балдахином воинский оркестр. Ага, вот и «тальминовки» или попросту «тальминки» — в коротких полушубках и шапочках, просторных шароварах, забыв о важности, прыгают и машут руками. А почему машут? — да потому, что, печатая шаг, подходят роты александровцев и, право же, тянут носок они куда усерднее, чем на любом смотру.

Лизу Федор заметил сразу. Зеленые глазищи горели словно прожектора; вот она шагнула навстречу, вроде как смело, а вот заколебалась, так что и не поймёшь, от чего алы её щёки — от мороза, иль от смущения.

Как-то опять так получилось, что распоряжалась седьмой ротой Ирина Ивановна Шульц. Словно Две Мишени, а также капитаны Коссарт с Ромашкевичем решили, что выстраивать кадет парами с гимназистками получится у m-mle Шульц куда лучше.

Всего их набралось больше трёх десятков — Фединых товарищей по роте, сумевших как-то сговориться с гимназистками. Многие становились в пары прямо тут, на катке.

Федор не помнил, как они с Лизой оказались на льду, да не просто так, а крепко взявшись за руки крест-накрест. Да вдобавок ещё и самой первой парой!..

Лиза задорно взглянула на него.

— Покажем им, да, Федя?

— Покажем! — ни на миг не усомнился Федор.

— Не упадёшь? — поддразнила Лизавета.

— Сама не упади! — и они оба расхохотались, потому что оба же знали — это не всерьёз, каждый верит другому.

Взмахнул палочкой дирижер, грянул над простором катка Егерский марш, выкатился перед колонной кадет и гимназисток тонкий, в одном фраке, без шубы, распорядитель:

— За мной, Mesdames et Messieurs! Следуйте за мной! Проезд и два круга, два круга и проезд!

И они покатили.

Чёрные с алым шинели кадет. Кремовые с белым полушубки и шапочки тальминок. Шурр, шурр — лёд под коньками. И ладошка Лизы.