Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник

А они собираются её обмануть. Хотя Ирина Ивановна и в самом деле прикрыла их, защитила — Илья Андреевич Положинцев явился-таки к ней с вопросами (чем изрядно подорвал к себе уважение, по крайней мере у Фёдора) — но получил твёрдый и однозначный ответ, что кадет Ниткин и впрямь пишет подробную работу об истории Корпуса, что кадет Ниткин — как это, безусловно, известно достопочтеннейшему Илье Ильичу — очень дотошный и въедливый ученик, и гораздо лучше разрешить ему разок спуститься в подвал, где, опять же, нет ничего страшного или такого уж запретного! — чем запрещать.

Неправильно было её обманывать. Совсем не правильно.

…Они беспрепятственно спустились на первый этаж. Выждали момент, юркнули на подвальную лестницу. Поворот, поворот, поворот, знакомы закоулок, узкая, почти совершенно незаметная дверь…

И массивный, новёхонький замок на ней.

— Только что повесили, — прошептал Петя, однако остальные видели это и так. Вокруг врезанных петель — светлое, свежеоткрытое дерево, замок ещё пахнет маслом, возле тёмной скважины — ни единой царапины.

— Давай, Нитка! — Бобровский нетерпеливо сунул тому в руки отмычку.

— Да что я тебе, взломщик?

— Взломщик, не взломщик, а кроме тебя никто не откроет!

— Зачем открывать? — вдруг сказал Федя, неожиданно для самого себя. — Это подвал, здесь дядьки то и дело ходят. Если уж лезть в потерну, то как в самый первый раз. Через люк.

— Тогда пошли! — решительно скомандовал Бобровский.

Однако этому плану воплотиться не было суждено: затопали сапоги, раздались голоса, и бравым кадетам пришлось уносить ноги, моля при этом всех святых, чтобы их не заметили.

— Уф! Пронесло! — выдохнул Петя, падая на кровать, когда они оказались в своей комнате, в безопасности.

— Пронесло, — согласился Федор. Отчего-то ему совсем не было обидно, что вылазка не удалась.

…Недоволен остался один только Лев Бобровский.

— Ничего! Ужо доберёмся! — грозно посулил он. — Время выгадаем и доберёмся! А ты, Нитка, время зря не теряй, учись замки быстрее открывать! Я тебе новых натаскаю…

А меж тем легли снега, наступил декабрь. Впрочем, Две Мишени и не думал переносить многих из их занятий под крышу.

— Война, господа кадеты, на календарь погоды не смотрит. И в ненастье драться приходится, сами знаете. Как великий Суворов говаривал — «тяжело в ученье — легко в походе». Седьмая рота, бегом — марш!

И седьмая рота, скинув шинели, топала следом за своим командиром. Подполковник сбрасывал китель, бежал в одной тонкой рубахе, задавая темп.

И всё чаще и чаще к седьмой роте стала присоединяться ещё одна фигура.

— M-mle Шульц! Ирина Ивановна! У вас разве нет сейчас урока? — неизменно осведомлялся Две Мишени, как казалось кадетам — с некоторым раздражением.

— Никак нет, Ihre Exzellenz[1], — следовал бодрый ответ. — Уроки мои на сегодня закончены. А пробежки по свежему воздуху очень полезны при нашем с вами образе жизни. Так что не откажите в любезности, Константин Сергеевич, позвольте мне сопровождать на… ваших воспитанников?

Сперва все думали, что госпожа учительница не сможет бегать наравне с ними — так, побалуется, да и отстанет; однако m-mle Шульц, облачённая в тонкую стеганую куртку и широкие шаровары, бежала легко, правильным бегом, ноги не приволакивала, дышала глубоко, но не судорожно — всё выдавало в ней опытного в таких делах бегуна. Да ещё вдобавок не давала отстать тем, кто послабее.

Правда, по пути седьмой роте, как на грех, встретилась шестая. Её тоже вёл начальник, подполковник Ямпольский; он, однако, не бежал со своими кадетами, а трусил себе верхами, как и отделенные командиры.

Шестую роту седьмая не любила. Вечно «шестерки» норовили подшутить, поддразнить, а то и поколотить кого — правда, поколотить удавалось им редко, тут сказывлся авторитет Севки Воротников, что был крупнее и сильнее почти всех в более старшем возрасте. В общем, отношения не складывались.

И на сей раз шестая рота принялась корчить рожи, тыкая пальцами в невозмутимо бегущую m-mle Шульц; разумеется, так, чтобы не заметили офицеры. Кто-то из шестой изображал, словно укачивает младенца, кто-то прикидывался, что сосёт соску.

Седьмая рота не оставалась в долгу, но, поскольку бежали они в противоположных направлениях, да ещё и со всеми ротными начальниками, устроить бузу бы никак не получилось.

«Задразнят теперь совсем, — мрачно подумал Фёдор. — Понятное дело — как это так, Ирина Ивановна — да с нами, не только в классе командует!.. Засмеют, аспиды!..»

Схожие мысли, судя по нахмуренным бровям да насупленным лбам, одолевали и остальных.

…После занятий капитан Ромашкевич объявил, что, во-первых, каток, залитый перед Корпусом, уже совершенно готов и можно будет бегать на коньках; во-вторых, замерзли достаточно озёра в императорском парке. Как всегда, там тоже откроют большой каток, с оркестром, музыкой, и «хорошо успевающие гг. кадеты» смогут получить специальный отпускной билет. На открытие Государева катка явятся также гимназистки-«тальминовки» и гимназисты городского училища. Гг. кадетам не возбранялось учинить знакомства с «подходящим по возрасту классом» из заведения г-жи Тальминовой, ибо совсем уже близок был Рождественский бал в Корпусе, на каковой гг. кадеты допускались лишь при наличии пары.

При этом требовалось отобрать «изрядно владеющих коньком кадет», ибо, как выяснилось, александровца традиционно уже открывали общее катание в парах вместе с «тальминовками» под какой-нибудь бравурный марш. Дело было серьёзное, опозориться нельзя!.. Петя Ниткин закатил глаза и, едва их распустили, заявил Феде, что на подобные «глупости» тратить время не собирается. Впрочем, он и на коньках кататься не так, что очень, так что «прокат» его с тальминовками исключался.

«И очень хорошо», вдруг подумал Федя. А потом подумал ещё и…

И, взяв чистый лист писчей бумаги с надпечатанным сверху гербом Корпуса, поставил перед собой чернильницу, выбрал самонаилучшее, расписанное перо, не сажавшее клякс, положил рядом промокашку. И вывел, медленно, «с овальными закруглениями и пламевидными линиями переменной величины»:

«Горъ. Гатчино Санктъ-Петербургской губерніи, улица Бомбардирская, 11, Корабельниковы, собственный домъ…»

Подумал чуток и прибавил:

«Мадемуазель Елизаветѣ Корабельниковой. Въ собственныя руки».

Дальше уже требовалось писать вежливо и Как Положено. Федя мысленно застонал, но, взявшись за гуж, не говори, что своя рубашка ближе к телу.

Петя бросал на друга заинтересованные взоры, и даже только что поступивший «Физикъ-Любитель» не мог его полностью отвлечь.

В общем, спустя всего лишь полтора часа танталовых мук, уже после отбоя, пересидев даже железного в этом деле Петю, Федя смотрел на несколько строчек, изобиловавших оборотами вроде «не благоугодно ли Вам» да «не соблаговолите ли Вы».

В конце концов, будучи в полном отчаянии, Федор махнул рукой, мол, пропадай моя телега, все четыре колеса, запечатал письмо в конверт, надписал адрес и сверху, от усталости едва не посадил кляксу, приклеил марку вверх ногами, хорошо, что вовремя спохватился — и упал спать мертвецким сном, так, словно одолел в марш-броске два десятка вёрст единым духом.

Наутро письмо отправилось в руки m-mle Шульц, опять явившейся на раннюю поверку. Это оживило память о насмешках шестой роты; другие кадеты, похоже, тоже вспомнили и теперь озабоченно шептались, пока не в строю, но Феде Солонову было не до того.

Никогда ещё он не звал ни одну девочку на каток. Эх, да чего там, никогда и не катался вот так, с девочкой, чтобы парой. С приятелями, конечно, гоняли, причём с форсом, «голландским шагом»; жаль только, что зима в Елисаветинске была короткой и теплой, и каток держался самое больше с Рождества до Сырной седьмицы.

Здесь же, на севере, лёд вставал крепко, надолго.

Уроки в тот день казались сущим мученьем. Даже Ирина Ивановна смотрела на Федю неодобрительно, а зловредный Кантор потащил к доске решать задачу «на построение»; Федя запутался в углах и отрезках, после чего со стыдом отправлен был на место с тремя баллами (из двенадцати) — всё-таки он сумел хоть что-то ответить; зато на несчастном Воротникове раздражённый Иоганн Иоганныч отыгрался как следует, влепив бедолаге совершенно незаслуженный кол.