Петр Первый - Николай Павленко

В новой столице царевич жил в окружении старой «компании»: Никифора Вяземского, Ивана Афанасьева и др. Из нее выбыл только духовник, с которым у царевича произошла какая-то размолвка. Место Якова Игнатьевича в качестве главного советника занял Александр Васильевич Кикин — бывший денщик Петра, благодаря своей расторопности и исполнительности получивший должность руководителя интендантской службы в Адмиралтействе. В свое время Кикин пользовался расположением царя, между ними существовали дружеские отношения, Петр называл своего денщика «дедушкой». Кикин принадлежал к числу тех немногих корреспондентов Петра, которых царь считал своим долгом лично информировать о важнейших событиях на театре военных действий.

В 1714 году Кикин проворовался и в связи с этим был привлечен к следствию. «Он так испугался, что с ним случился апоплексический удар», — записал современник. Петр к казнокрадам был беспощадным. Тем не менее благодаря хлопотам Екатерины Кикин избежал сурового наказания. «Она просила, чтобы в случае, если он не может быть выпущен на свободу, ему, как паралитику, почти лишенному языка, ввиду вероятности близкой его кончины дозволено было, по крайней мере, умереть спокойно». Ходатайство имело успех: царь сохранил Кикину жизнь, но отстранил от должности, лишил наград, так что, оправившись от удара, он, «как изгнанник, отпустил бороду». В следующем году Петр предоставил Кикину право жить в Петербурге, но о восстановлении между ними прежних отношений не могло быть речи. Затаив злобу на царя, Кикин рассчитывал поправить свою оборвавшуюся карьеру, но ставку сделал не на настоящее, а на будущее, когда трон займет наследник Алексей. С этой целью он сблизился с царевичем, стал его приятелем. Впрочем, дружеские связи и расположение царевича он не рекламировал, предпочитал всегда находиться в тени и, соблюдая предосторожности, навещал Алексея сравнительно редко, хотя всякий раз появлялся в те нужные минуты, когда тот остро нуждался в совете.

Безмятежная жизнь царевича оборвалась совершенно неожиданно для него в один из осенних дней 1715 года — 27 октября хоронили супругу Алексея, скончавшуюся после того, как она родила сына. В этот же день ему вручили послание отца, подписанное 11 октября 1715 года.

Царь напоминал о времени, когда «наш народ утеснен был от шведов, которые не только ограбили толь нужными отеческими пристаньми, но и разумным очам к нашему нелюбозрению добрый задернули завес и со всем светом коммуникацию пресекли», писал о первых неудачах в начавшейся войне, о том, как «горестию и терпением сию школу прошли» и «неприятель, от которого трепетали, едва не вящшее от нас ныне трепещет».

Но автора письма, когда он размышлял о наследнике, снедала «горесть», ибо видел «тебя, наследника, весьма на правление дел государственных непотребного (ибо бог не есть виновен, ибо разума тебя не лишил, ниже крепость телесную весьма отнял; ибо хотя не весьма крепкой природы, обаче и не весьма слабой); паче же всего б воинском деле ниже слышать хощешь, чем мы от тьмы к свету вышли, и которых не знали в свете, ныне почитают. Я не научаю, чтоб охоч был воевать без законные причины, но любить сие дело и всею возможностию снабдевать и учить, ибо сия есть едина из двух необходимых дел к правлению, еже распорядок и оборона».

Царя далее огорчало не столько отсутствие личного вклада наследника в победы над неприятелем, сколько отсутствие у него интереса к делу. Послание заканчивалось угрозой лишить его престола, если он не одумается и не изменит поведения, «ибо, — писал царь, — за мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя непотребного пожалеть. Лучше будь чужой добрый, неже своей непотребный».

Прочитав послание отца, Алексей обратился за советом к Кикину. Последний рекомендовал отречься от престола, ссылаясь на слабое здоровье.

Царевич ответил в соответствии с полученными советами. Не вдаваясь в подробности, он писал, что желание отца полностью совпадает с его собственным желанием: «Вижу себя к сему делу неудобна и непотребна, понеже памяти весьма лишен (без чего ничего возможно делать), и всеми силами умными и телесными (от различных болезней) ослабел и непотребен стал к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я». Поэтому царевич заявил, что отказывается от престола.

Через месяц после получения письма царь заболел. Болезнь была столь опасной, что сенаторы в ожидании трагического конца круглосуточно находились в царских покоях. Кризис миновал, и царь, оправившись, пишет еще одно послание сыну.

Зная характер Алексея, Петр усомнился в искренности клятвы об отречении от престола: «тому верить невозможно». Остался отец неудовлетворенным и тем, что сын в своем ответе коснулся лишь «слабости телесной», в то время как в первом послании речь шла о «неохоте к делу». Отец вновь задавал сыну суровые вопросы, не удостоившиеся ответа: «Помогаешь ли в таких моих несносных печалях и трудах, достигши такого совершенного возраста?» За царевича ответил сам Петр: «Ей, николи, что всем известно есть, но паче ненавидишь дел моих, которые я для людей народа своего, не жалея здоровья своего, делаю, и конечно по мне разорителем оных будешь». Царь потребовал от царевича недвусмысленного ответа: «так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно, но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монахом, ибо без сего дух мой спокоен быть не может, а особливо, что ныне мало здоров стал».

Из двух вариантов, предложенных царевичу относительно его будущего, он избрал второй. Не без совета того же Кикина, сказавшего, что «клобук не гвоздем к голове прибит», Алексей дал согласие на пострижение.

Через несколько дней, накануне отъезда за границу, Петр имел разговор с притворно заболевшим Алексеем. Царь предложил еще раз обдумать свое решение и окончательный ответ прислать в Копенгаген через шесть месяцев.

Внешняя покорность сына и его готовность отречься от престола или постричься в монахи являлись чистейшим обманом. Пребывание в монастыре, на которое так охотно соглашался царевич, могло устроить лишь человека, решившего полностью отказаться от мирской суеты и мирских забот. Подобных намерений у него не было и в помине. Поэтому келья, где можно было отсидеться в ожидании смерти отца, считалась не лучшим местом жительства, ибо хотя клобук и не был прибит к голове гвоздем, но, как остроумно заметил В. О. Ключевский, сменить этот головной убор на корону представлялось затруднительным. Пребывание в монастыре, кроме того, должно было сопровождаться отказом от мирских удовольствий, в том числе потерей Евфросиньи, занимавшей все больше места в его сердце.

Именно поэтому Алексей решил бежать за границу. Кикин, отправляясь в Карлсбад, обещал ему: «Я тебе место какое-нибудь сыщу».

Но как выбраться за границу?

Осуществлению замысла помог сам Петр. Находясь в Копенгагене, он предпринял последнюю попытку приблизить к себе сына и отправил ему послание с предложением либо приехать в Копенгаген, для участия в военно-морских операциях против шведов, либо определить время пострижения и назвать монастырь, в котором намеревался жить. «И буде первое возьмешь, — писал царь, — то более недели, не мешкай, поезжай сюда, ибо еще можешь к действиям поспеть». Алексей тут же выразил желание ехать в Копенгаген.

Сборы были недолгими. Попрощавшись с сенаторами, Алексей 26 сентября 1716 года в сопровождении Евфросиньи, ее брата Ивана и трех служителей отправился в путь.

«Не скажешь ли кому, что я буду говорить?» — разоткровенничался как-то царевич со своим камердинером Иваном Афанасьевым. Тот обещал сохранить разговор в тайне.

«Я не к батюшке поеду; поеду к цесарю или в Рим. Только у меня про это ты знаешь да Кикин, и для меня он в Вену проведывать поехал, где мне лучше быть. Жаль мне, что с ним не увижусь: авось на дороге».

Встреча царевича с Кикиным все же состоялась. Между ними в Митаве произошел разговор.

— Нашел ли место, где я могу укрыться? — спросил царевич.

— Нашел, — отвечал Кикин. — Поезжай в Вену к цесарю, там не выдадут.

Эта встреча развеяла все сомнения относительно того, куда бежать: в Вену или Рим. Конечно же, надлежало держать путь в Вену, где можно было рассчитывать на покровительство своего шурина.

Кикин вооружил царевича советами: «Ежели будет по тебя кто прислан от отца в дорогу, чтоб от присланных уйтить тайно ночью одному». Чтобы замести вледы и скрыть подлинный маршрут и как можно дольше держать отца в неведении относительно подлинных намерений, Кикин рекомендовал ему отправить отцу письмо из Королевца, стоявшего на пути продвижения к Копенгагену. Напоследок Кикин сказал: «Если по тебя отец пришлет, отнюдь не езди».

Далее события развивались по законам детективного жанра, где героями сюжета являются преступник-беглец и его преследователи. Беглец предпринял ряд предосторожностей. В почтовой карете, выехавшей из Митавы, сидел не наследник русского престола, а московский подполковник Коханский с супругой и поручиком. В другой телеге разместились его служители.