Четвертый разворот - Петр Кириченко

— Не ожидал?

— Нет, — ответил я. — Проходи в комнату.

Она кивнула, прошла на кухню, села на табуретку у окна и попросила сигарету.

— Иногда курю, — пояснила она, глядя на огонь спички. — Как ты относишься к курящим женщинам?

— Точно так же, как и к тем, которые не курят, — ответил я, потому что курение, собственно, ни о чем не говорило.

Глаша жадно затянулась, заметила шутя, что чужие сигареты всегда кажутся слаще, и сказала, что последнее время она долго думала, прежде чем отправиться ко мне, но теперь...

— Теперь я здесь, — продолжила она и вскинула руку в сторону плиты, узкого красного стола и двух стеклянных банок на нем, — так что отбросим всякие прелюдии. Я пришла поблагодарить тебя. Это вполне естественно, правда?

Она подняла на меня глаза, стараясь определить, радуют ли меня ее слова, и пальцы ее немного дрожали. Было похоже, что Рогачев к ее приходу не имел никакого отношения. Я ничего не ответил и продолжал слушать. Говорила Глаша тихо и очень разумно, видать, все основательно продумала. Немного смущалась и часто вопросительно смотрела на меня, ожидая поддержки, волновалась, и это волнение удивительно меняло ее, казалось, это совсем не та женщина, которая распекала Рогачева в комнате Татьяны. Кстати, она правильно поняла, что там произошло, обвинила во всем мужа, припомнив, что нечто подобное случалось и раньше. О часах она или же не знала, или не придавала им большого значения — во всяком случае, их даже не вспомнила, но зато уверила меня, смущенно улыбнувшись, что переживет измену и на этот раз.

— Я была у Тани, — сказала она, пристально взглянув на меня. — Мы чудесно поговорили, обсудили и... Мы женщины, и всегда поймем друг друга, правда?

Я кивнул: интересно было послушать, что она придумает еще, потому что ни в какое понимание между женщинами не верил; об этом не стоило даже заикаться, так же, впрочем, как и о понимании между мужчинами.

Глаша продолжала говорить, и мало-помалу стало понятно, что обвиняла она не только мужа, но и меня: я смирился с тем, что Рогачев встречается с Татьяной, не проявил настойчивости и не появился после скандала. Нашу встречу у Татьяны она определила словами «маленькая драчка». Выходило, они с Татьяной вместе поплакали над тяжелой женской судьбой, поняли друг друга и твердо решили, что Рогачев остается в семье, а Татьяна будет терпеливо ждать, когда я прозрею и приду к ней. Идиллию прощения Глаша нарисовала довольно красочно: Татьяна встретит меня холодно, немного посердится, немного пожурит, а затем внезапно кинется мне на грудь и станет моей женой.

— Так и будет, — сказала Глаша тоном пророка, взглянула на меня смело, взяла сигарету, но прикуривать не стала, мяла ее пальцами. — Она согласна, понимаешь?

Она едва не добавила: «Дело за тобой, что же ты сидишь?!»

Но теперь я ей не верил: возможно, она и была у Татьяны, да та вряд ли так уж охотно разговорилась, и выходило, Глаша все сочинила. Что ж, в этом не было ничего удивительного: она боролась за себя и за своих детей, и наверняка ее устраивала только победа. Отсюда — и уверенность, и продуманность, и легкое волнение. Было еще что-то, что задело меня: подумалось, она знает нечто такое, о чем я не ведаю.

— Правда? — спросила она, сказав, что я должен на что-то решиться и устраивать дальнейшую жизнь.

Мне хотелось ответить: «Истинная правда!» — но я боялся, что она уловит насмешку и обидится, а к тому же меня снова что-то царапнуло. Похоже, Глаша чего-то не договаривала.

— А решишься, то непременно добьешься своего, — продолжала она, обрадованная моим молчанием. — Надо только видеть главное, правда? А то ведь мы иногда делаем, а потом думаем...

— Именно так, — сказал я, обрывая ее очередное «правда». — Сначала делаем, потом думаем, а после жалеем о сделанном.

Глаша взглянула испуганно, наверное, ее насторожило такое тесное понимание, и мне подумалось, она спросит по-рогачевски: «Зачем сказал?!» — но она успокоилась, не заметив иронии,согласилась:

— Вот именно.

И снова принялась говорить о Татьяне.

Слушая Глашу, я думал о том, что ее появление все же связано с Рогачевым; конечно, он прямо не говорил, намекнул — зная свою жену, не так сложно представить ее поступки. И к Татьяне послал ее точно так же, и выходило, она должна была что-то узнать и принести эту новость мне. Я убеждал себя в этом, но чувствовал — что-то не вяжется: достаточно было вспомнить разговор Татьяны и Рогачева в самолете. Он спрашивал ее, решилась ли она. Это касалось чего-то серьезного.

— Она мне понравилась, — продолжала говорить Глаша тихим голосом. — Такая хорошенькая, печальная... Сидит дома, переживает, ждет тебя... И характер у нее мягкий, мне показалось...

— Она летает каждый день, — прервал я эту домашнюю кошечку, так уютно расположившуюся у меня на кухне. — Это во-первых! Так что печалиться ей просто некогда. А во-вторых, я впервые в жизни слышу, чтобы женщина расхваливала свою сестру. Татьяна не успела сказать тебе, что я там едва не взломал двери, за которыми она скрывается?..

— Ты что же, не веришь мне? — спросила она, привставая, будто бы вслед за моим ответом готова была уйти. — Не веришь, что я была у Татьяны?

— Была, но, разумеется, не верю, — сказал я и засмеялся, увидев, как она вдруг изменилась в лице и зло посмотрела на меня. — Но твои мечты о возвращении мужа сошлись с моими желаниями, конечно, чисто случайно. Я действительно хочу жениться на Татьяне, потому что у нее будет ребенок...

И как только я произнес эти слова, мне стало ясно, что же не договаривала Глаша: не зря же она ни разу не вспомнила о том, что Татьяна беременна. Мысль о том, что ребенок этот вовсе не мой, а Рогачева, заставила меня замолчать, а Глаша сказала, что напрасно я ей не верю и что она все может доказать.

— Я знаю то, что знаешь ты, — заговорил я снова и почувствовал, как что-то изменилось во мне самом. — И согласен жениться на Татьяне, но она этого не хочет. Жалеет меня, полагая, что я ее мало люблю, или что там еще, но если бы она хитрила, как ты, то мы давно бы расписались.

Мне не хотелось вслух произносить то, что Татьяна любит Рогачева, в чем я теперь не сомневался; возможно, пожалел Глашу, которая сникла и не сразу спросила:

— А ты простил бы ее?

— Да, — ответил я. — Уже простил, но...

Пришло в голову, что мое прощение ей без надобности; да и что ей до меня, если у нее ребенок Рогачева. Как это раньше я не подумал! Вспомнилось, как Татьяна боялась забеременеть и как это оказалось неожиданностью для нее — так во всяком случае мне показалось; вспомнились уверенность Рогачева и поведение Татьяны, которая, вероятно, не представляла, как быть; объяснялось даже то, что она так горячо защищала героиню какого-то фильма — кажется, я тогда сказал, что случайные встречи всегда остаются случайными. Глупость, конечно, но тогда я попал в самую точку...

— И знаешь, за что прощать?

— Знаю, — ответил я. — Тебе важно, женюсь ли я на Татьяне, поскольку ребенок от твоего мужа. Вот за этим ты и пришла. Впрочем, — перебил я сам себя, — не совсем так.

— Не совсем, — подтвердила Глаша, торопливо прикурила и, пыхнув дымом, добавила: — Я пришла посоветоваться с тобой.

Я сказал, что в этом случае не надо было так хитрить; я видел, что она не прочь отомстить Рогачеву. Но я молчал об этом, а вот Глаша, не смутившись, оправдала хитрость тем, что хотела как лучше.

— Кому лучше? Мне? Тебе? Татьяне?

— Всем, — ответила она и даже повела рукой, как бы говоря, что в жизни случается и такое. — Разве я не права?

Она была права, и если обвинять ее, то только в том, что она думала о себе. Но разве все мы поступаем не так? Разве сначала думаем о других, а после — о себе? Нет, мы думаем о себе, в первую голову о себе, исключительно о себе, и в этом многие наши беды. О других мы тоже думаем, чаще, правда, в том случае, когда нам что-то угрожает.

— И что же ты хочешь от меня?

— Он снял комнату, — совсем тихо сказала Глаша и осторожно вздохнула. — Я узнала об этом случайно, там живет моя приятельница. Что же мне делать? У меня двое детей, да и потом... Татьяна тебя любит, — продолжала она нерешительно. — В этом я не обманываю...

— Обманываешь, — прервал я резко. — Снова обманываешь, поэтому у нас и не получается разговора. Ты прекрасно знаешь, кого она любит, давно, быть может с первой встречи. Так она тебе сказала?

— Она тебя любит, — упрямо повторила Глаша, опустив глаза. — Запуталась она и сама не знает. Я это почувствовала, могу поклясться детьми. Отчего ты мне не веришь сейчас? Поверь, это так и есть, она...

Глаша не договорила, взглянула на меня с обидой, повернулась к столу и поставила локти на столешницу, как бы настраиваясь на долгий разговор. А я-то считал, что он закончен. Последние слова, правда, меня сбили с толку, кажется, я действительно поверил: наверное, мне хотелось в это верить, и сказал, что Рогачев на Татьяне никогда не женится, поиграет и бросит.

— Женится, — возразила Глаша и едва приметно улыбнулась. — Если не вмешаться, то непременно женится.