Мозес - Ярослав Игоревич Жирков

За окном автомобиля сгущались сумерки, вечные предвестники тьмы готовые скрыть в своих объятиях дела неминуемой мести. Нужный дом. Вилл остановил машину у входа и закурил в салоне автомобиля. Свободной рукой он проверил пистолет и посмотрел в окна Генриха. В квартире уже горел электрический свет, искусственно продолжая короткий осенний день.

– Как будто человеку и так недостаточно вечной беготни под солнцем, и он изобрел своё, маленькое солнце в стекляшке, – бормотал Вилл, пуская кольца дыма, хотя сам только что приехал на новеньком автомобиле. Он докурил, бросил бычок и направился к входу, выплёвывая попавший в рот табак.

Под дверью квартиры номер три гордо сидела толстая серая кошка. Она посмотрела на Вилла большими, с узкой щелью зрачков глазами. Он хотел ее погладить, но изогнув располневшее тельце, она зашипела. Вилл отдернул руку, а животное не сдвинулось и с места.

– Дана! – воскликнул голос из квартиры, и дверь едва приоткрылась. Медленно и важно кошка направилась к входу, сверкая блестящей серой шерстью. Широко открыв дверь, Генрих сказал:

– Проходи, Вилл.

Квартира Генриха была просторна, но пуста. В зале стоял лишь диван и письменный стол у окна с набором чернил, перьев и старой, едва ли работающей печатной машинкой. На стене висел массово произведенный для первичных бытовых нужд портрет фюрера. Кошка Дана, терлась о ноги хозяина, накручивая между ними узлы бесконечности, и громко мурчала. Генрих извинился и отошел на кухню, через минуту вернувшись с открытой консервной банкой тушенки, похожей на ту, что в удачные дни получали солдаты на фронте и вывалил в миску кошке. Она с аппетитом принялась за ужин.

– Вот так нежданный визит.

– Тебе звонил Отто?

– Не знаю, я только пришел.    А что?

– Я встретил его в парке.

– И?

– Про тебя вспоминали.

– И ты решил навестить меня, в столь поздний час?

– Да, – ответил Вилл. В неловкой паузе было слышно лишь довольное чавканье кошки.

– Хочешь выпить?

– Да,– согласился Вилл. Заглушить сомнения и страхи, сейчас было кстати.

– Ты бы хоть пальто снял, – сказал хозяин квартиры. Вилл разделся и спрятал пистолет в пиджак.

Они прошли на кухню, и Генрих достал бутылку коньяка.

– Французский?

– Обижаешь! Наш, немецкий, Асбах Уральт, – гордо потрясая сосудом, ответил Генрих.

Они опустошили половину бутылки, не проронив ни слова и не закусывая нарезанным лимоном. Тепло от коньяка растекалось в груди, и потоком крови наливалось прямо в головной мозг и наконец, в язык, что упрямо не хотел начинать разговор, пока алкоголя не стало достаточно.

– Зачем? – прямо спросил Вилл, думая, что собеседник поймет его мысль.

– Для того что бы.

– Ты о чем?

– А ты о чем? – Генрих рассмеялся, демонстрируя новенькие керамические зубы, поставленные взамен прогнивших от курения родных зубов. Смеясь, он покраснел еще сильнее, чем от коньяка и на этом фоне протезы казались еще белее, точно снег в горах Швейцарии. Вилл терпеливо ждал, пока Генриха отпустит приступ веселья, но сам оставался серьезным, как на похоронах важной, но не близкой персоны.

– Зачем ты убил Йохана? – ровным голосом спросил Вилл, когда смех стих.

– Не убил, а слегка покалечил. Его убил рак, ты знаешь.

Гость сжал кулаки, и тело залилось тяжелым свинцом. С трудом Вилл поднялся со стула и тяжело задышал. Кровь пульсировала в висках давлением в сотню атмосфер, а рука потянулась за пистолетом. Генрих беспечно смотрел на гостя, словно не боялся ни боли, ни смерти. Дуло смотрело Генриху прямо в глаза, а он не отрывал взгляд от Вилла, как будто созерцание ярости доставляло удовольствие.

– Я хочу знать, за что, за что, за что? – повторял Вилл, тряся в руке оружие.

– Разве Отто тебе уже всё не рассказал?

– Я не верю в это!

– Правильно делаешь. Я немного приукрасил историю для него, чтобы мальчик вдохновился, как следует. Ты же знаешь – правда, обычно довольно скучна.

– Говори правду, какой бы она не была!

– Если тебе хватит ума, то когда ты всё узнаешь, больше не захочешь меня убивать, поверь, – Генрих лукаво улыбнулся, а на колени ему запрыгнула кошка.

– Говори!

– Конечно Йохан не организовывал покушения, но он знал о нём, и не предупредил тебя, озлобившись на то, что ты убил того коммуниста.

– Мартина.

– Да. Но Йохана мы пытались убить, совсем не из-за того давнего случая. Хотя, например, Отто, думал именно так.

– Ты уже всех опутал своей ложью!

– Ложью во благо. Дослушай же. Однажды Йохан тебя уже предал. Можно ли после этого было доверять ему самую опасную для тебя тайну?

– Ты, о чем? – Вилл широко раскрыл глаза и сделал шаг назад.

– Мартин. Ты его назвал в честь армейского друга, которого убил? Согласен, имя Мозес не очень подходит для сына образцового национал-социалиста.

– Я не понимаю о чем…

– Прекращай, Вилл. Оставь эти игры для молодняка и идеалистов. Мы-то с тобой уже старые волки. У каждого за душой не один и не два секрета. В СА, СС, Гестапо, уверен, даже у самого фюрера есть парочка грязных тайн, о которых общественности знать не стоит. Но пока это вертится только в узких кругах своих людей, это не грех. Но дай об этом узнать кому не надо, ты уже преступник, даже для своих. В наше время преступление – это быть пойманным. А Йохан был угрозой для тебя.

– Заткнись! Я знаю Йохана с юности, я с ним войну прошел и откуда тебе, черт возьми, вообще известно о Мозесе?! – закричал Вилл и кошка, испугавшись, спрыгнула с колен Генриха. Второй раз за день Вилл взвел курок пистолета.

– Один раз ты уже ошибся в Йохане, и это тебе чуть не стоило жизни. А я как настоящий товарищ решил тебе помочь. Представь если бы всем стало известно, что ты под своим крылом взрастил жиденка? Отправился бы вслед за Ицхаком, помнишь такого? Кажется, именно от него ты и узнал о происхождении Мозеса. Как и я.

– Но как?

– Доступ к личной почте одно из преимуществ нашей службы. А теперь опусти пистолет, и живи как прежде. Воспитывай сыновей, работай, и делай вид, что ничего не случилось, – Генрих взял в руки бутылку коньяка, остатки которого плескались на дне и, встав из-за стола, направился к кухонным ящикам.

– Делать вид? Уж лучше тебя убить!

– Не думал, что ты настолько глуп. Убив меня, убьешь себя, но прежде вся твоя жизнь пойдет под откос. Не забывай, у тебя семья, Вилл, – Генрих был чертовски прав.