Повесть и житие Данилы Терентьевича Зайцева - Данила Зайцев

14

Пришёл урожай, Андриян из двенадцати гектар вы́ходил восемь гектар, Алексей с Софонькяй да с Никиткой вы́ходили из сорока гектар восемнадцать, дыни и тыквы уродили хоро́ши. Оне успели сдать пол-урожая, и пошли дожди, и таки́ заливны, что на пашне было по колено воды. Я помог Алексею собрать на одну фуру тыквов, а стально всё погнило, но за дыни Андриян и Алексей не получили, оне дали им по тысяча долларов, и всё. Я на своёй бакче больше заработал, мои заработки вышли на три тысячи долларов на бакче, а вышивки, дрова, столбы? Стал им говорить:

– Что, угодили? – Молчат. – Я вас с самой зимы кормил и всё доставал, а у вас год ушёл впусту. Когда говорят – надо слушать. Ето начин вашей жизни, надо слушать старших, потому что всё ето прожито.

Приезжает Маринка и привозит новости. Возле них большой супермаркет, хозяин знакомый, Маринка у них работала, у него одиннадцать тысяч гектар земли возле Сан-Антонио, всего двадцать кило́метров от городу, есть поле́в, дом, трактор, техника.

– У вас будет всё под руками, рынок туризма, хозяин хочет купить молочных коров, для вас ето выгодно, я поговорила с нём, и он как раз ищет, хто понимает в земле.

Мы с Марфой говорим:

– Пускай приезжает, будем разговаривать.

На другой неделе приезжают вместе с Маринкой, ето уже старик лет семьдесят, имя Маньяна Арменгольд. Ага, думаю, еврей, значит, сурьозной человек. Поехал я с нём посмотреть, что же за земля.

Приезжаем. Воды хоть залейся, земля хоро́ша, мя́гка, посажено полгектара глубеники[217], уже ста́ра. Но сразу понятно, что земля урожайна, но надо корчевать. Трактор почти новый, трактор-екскаватор есть, дом ничего, даёт матерьял, можно добавить. Контракт можно подписать на десять лет, много драгоценных[218] дров, хоть сколь заготавливай, всё забират по хорошей цене[219]. Думаю, всё-таки нашли на долгоя время жить, уже всё надоело, и опротивело кочевать. Неужели ето конец?

Вернулся домой, всё рассказал, всем понравилась идея. Мы переехали к нему. Подошла зима, стали корчевать, дом достроили. Но етот старик непостоянный, каждый день у него планы разны, сдаём дрова – деньги не плотит. Сам рассказал: родители его богаты в Буенос-Айресе были, но его выгнали ишо молодого, и он больше к ним не вернулся, а скитался по всёй Патагонии, и ему трудно пришлось, но он разбогател. Не сполюбил он Андрияна, за то что Андриян прямой и горячай, стал Андрияна жалить, Андриян стал психовать, я уговаривал, что потихонькю всё наладится. Он тайно позвонил в Уругвай Тимофейке Килину, тот стал приглашать рыбачить: рыба в цене, и рыбы много. Андриян заявил, что уезжает в Уругвай, я стал убеждать, что ему там сладко не будет, опять нашнут шпиговать, он не слушат. Укорил меня, что «ето твои проблемы, у меня нет проблем, и я хочу жить в деревне». Ну, думаю, ежлив я не ужился, а ты, кипяток, уживёшься, – не думаю. Говорю: «Как хошь».

Стали смотреть тыквы – оне гниют.

– Но, Алексей, ежлив тыквы не продадим, все сгниют.

– А куда их?

– Ето надо делать срочно, потому что оне в дожди воды напились и могут разом сгнить. Самый быстрый выход – ето везти в Комодоро-Ривадавия, надо нанимать фуру.

Пошёл искать фуру, зашёл к Маринке и стал ей говорить:

– Марина, ты неправильно с нами поступила.

– Почему?

– Ты нахвалила Арменгольда, но с нём ребяты не хочут работать, он идивотничат, не плотит, всё ему не так. Ты знала его и порекомендовала, что он хороший.

Она вскипела:

– Да будь он проклят! У его ни с женой не идёт, ни с сыном, я работала у него и не могла угодить. Но думаю, что уже старик, пора наладиться. А теперь чё думаете делать?

– Да сам не знаю.

Нашёл фуру, нанял, загрузили тыквы и повезли в Комодоро-Ривадавия, поехали Алексей, Софоний и я, взяли все картины – а может, да и продадим. Комодоро зона – нефтяныя промыслы, заработки хоро́ши.

Приезжаем в Комодоро утром, я пошёл по оптовикам и по магазинам, но нихто не берёт, всё забито, и цены низки. Сэлый день пробегал и ни мешка не продал, остаться ночевать – дорого, хозяин фуры торопит. Раз так, пошёл в мунисипалитет, в сосияльный отдел, и стал спрашивать, к кому нужно обратиться, чтобы пожертвовать фуру тыквов для бедных. Все в шоке:

– Как так?

– Очень просто. Не могу продать, нет цены, и всё забито. Чем выбрасывать на мусор, лучше отдать бедным, поетому обращаюсь к вам.

Оне все опешили, не знают, что делать. Смотрю, выходит женчина, сразу видать, что чиновник, подходит и говорит:

– Я всё слыхала. Что, хочешь подать милостыню?

– Да.

– Подожди.

Через сколь-то минут приходит пресса, стала спрашивать, что случилось.

– Да вот урожай погнил, одну фуру привезли на продажу, но всё забито, никому не надо. У нас девять детей, мы бе́дны и хочем пожертвовать бедным.

Тут подъехали дефенса сивиль[220], подогнали машины, и мы стали перегружать, оне стали возить по бедным и по школам. Подъехал телевидер, стал заснимывать и всё расспрашивать, пришлось всё повторить. Оне спрашивают:

– В чём вам помогчи?

– Мы были очень рады, еслив помогли бы продать наши вот ети картины, ето всё вышито.

Оне разахались, пообещались помогчи.

– А где будете ночевать?

– Не знаю.

Покамесь разгружали, нам известили, что спать уже есть где, и через мале́нькя известили: можете сделать выставку в центре, музей-вагон, и пообещали всё заснять в телевидер для рекламы. Ета вся забота интендента, и передал, «что нужно – пускай обращается». Мы сердечно поблагодарили, всё разгрузили, все картины увезли в музей, сами пошли ночевать, нас проводили и устроили в гостинице государственной, где съезжаются делегации спорта, ета гостиница хорошо устроена, конфортабельно.

Мы ночевали, утром рано сделали выставку, и с девяти часов пошёл народ. Боже ты мой, как оне нас жалели и тут же удивлялись нашим искусством! Мы наше художество пустили по дешёвке, кажду картину продали по триста – четыреста долларов, и за три дня всё продали на семь тысяч шестьсот долларов. За ети три дня мы увидели разных национальностей: приходили армяны, югославы, итальянсы, американсы, украинсы, франсузы, русски. Но чу́дно, каки́ ето русски: ето переродки, четвёртого поколения. Оне нас пригласили в гости, показали свой клуб, их хоро́ша группа, оне практикуют русскую культуру и на День емигранта выступают, уже три раза́ вышли первыми по танцам, интересно возобновляют казачество, и нас пригласили, и поудивлялись, что мы до сего дня носим русские вышиты рубахи. Нас многи приглашали на работу, приходили португальсы и просили, чтобы мы для них садили овощи, хоть сколь, оне поставшики на рынках. Мне идея понравилась, но на чё работать – своёй земли нету, работать с кем-то всегда получается обман. Ну, посмотрим.

Зашёл к нам один итальянес, разговорились. Он работает в мунисипалитете, пригласил в дом, живёт хорошо, жена итальянка, сын и дочь. Он мне рассказал, что у него брат уехал в Италию и зарабатыват хорошо на сельским хозяйстве и что сельско хозяйство там выгодно, потому что нихто на земле не хочет работать, вся молодёжь ушла в город, одне старики остались на земле, и Италия нуждается земледельсами. Дал мне адрес брата и позвонил брату, дал мне трубку, мы по телефону поговорили. Он приглашает: работы много, хорошо плотют, он доволен. Я ответил:

– Подумаю.

– Ну, ежлив что, звони.

Мы обошли всех, поблагодарили и отправились домой. Дома Андриян разорялся, что подарили тыквы:

– Я бы всё продал!

– А почему не поехал?

– Оне не мои.

– Так что помалкивай, а я доволен: мы бедных помиловали, а Бог нас помиловал.

Стал рассказывать, что на юге заработки хоро́ши и нас приглашают, португальсы нанимают овощи садить, и в Италию выгодно на земле работать. Андриян сразу заявил:

– Мня не шшитайте, я уезжаю в Уругвай на рыбалку. Не надо ни сеять, ни полоть, поймал и сдал – вот и деньги. Надоело мне скитаться, поеду жить в деревню.

– Да Андриян, ты первый не вытерпишь, бросишь деревню.

– Ты мня ишо не знашь, не так как ты, надо было терпеть да жить.

Мне стало обидно, но я промолчал. Стал Марфе говорить:

– А твоё какоя мнения?

– Куда дети, туда и я.

– Но Марфа, не забудь, вы собрались на огонь, будете слёзы лить. Я в Уругвай не поеду, и тебе без меня придётся чижало. Сама же рассказала, что без меня Андриян опять бил ребятишак и налетал на тебя.

Молчит. Стал спрашивать Алексея, тот:

– Не знаю, что и делать. На земле работать – много обману, все собрались в Уругвай, мне неохота отстать. Тятя, ты поезжай в Италию, а там видать будет.

Я вижу, что у них всё заодно, мне стало горькя-обидно. Оне собрались, я не поехал, отдал Марфе семь тысяч долларов, а сам себе оставил шестьсот долларов. Но ето расставание для меня было очень чижёло. Всю жизнь я заботился об них, ко всему приучил, никогда не были ни холо́дны, ни голо́дны, всегда сыты и одеты – теперь моё не стоит ни гроша и я нихто.