Полторы минуты славы - Светлана Гончаренко

— Это ты зря, — возразил Стас. — Готовит мамашка вкусно. Пацан глуп, как дерево, и еще не раз влипнет в истории. Преимущественно с бабами, я думаю. Так что тебе не отвертеться! Готовь брюхо.

— Не понимаю, почему именно на меня эта напасть?

— Потому что у тебя получается. Другой бы за свои чудеса не жратвой, а наличными брал. Выгодное дело! Вот у нас как подозреваемая проходила некая потомственная ведунья Аграфена. Она специализируется на привороте и отвороте, как и ты последнее время. Один мужик, которого привораживали, возьми вдруг и скончайся при странных обстоятельствах. Подруга его перепугалась — подумала, с магией переборщила. Потом выяснилось, что мужик просто подавился крекером. Колдовство тут ни при чем — приворот был всего-навсего в заклинании, пришитом к штанам покойного. Так вот, потомственная Аграфена за этот кусок бумажки (с грамматическими ошибками, заметь!) взяла пятьсот. И не рублей. Учись!

— Можно попробовать кусочек? — деликатно осведомилась Вера Герасимовна, присаживаясь на край табуретки. — Я не голодна, но мне любопытно, чем подсластили черемуху.

Она долго жевала свой кусочек, а после злорадно изрекла:

— Сахар! Ты в кулинарии этот пирог купил, Коля?

— Мне его подарили, — не вдаваясь в подробности, ответил Самоваров.

— Вкусно, но с сахаром перебор, — покачала головой Вера Герасимовна. — Мед тоже не выход, но был бы полезнее. Сладкое вредно…

— А также кислое, горькое, соленое и съедобное, — закончил Стас. — Можно кушать только тот гигиенический супчик, на котором Колян у вас тут сидел после ранения, да? И чуть не помер!

— Да, тяжелое было ранение, — вздохнула Вера Герасимовна, хотя Стас имел в виду совсем другое. — Зато музейные ценности тогда не пострадали. Коля на редкость проницателен. Как можно было догадаться, что на Луначарке под чужим именем скрывается режиссер Карасевич?!

— Он не скрывался, — поправил ее Самоваров. — Он просто сидел там и твердил, что он чеховский помещик. Про это нам с вами Тормозов рассказал.

— В том-то и дело! Ведь я сама слышала тормозовский рассказ, но никаких выводов не сделала. Более того, оказывается, я и самого Карасевича в больнице мельком видела. И что же? Я не узнала его. Запомнила только синяк на лбу. А ведь его фотографии целую неделю по телевизору показывали! Надо же быть такой невнимательной. Меня извиняет лишь то, что по телевизору не было синяка. Зато Коля…

— Если Коля такой провидец, пусть тогда скажет, как Карасевич с завода металлоизделий на Луначарку попал, — потребовал Стас.

— Чего вы все от меня хотите? Откуда я знаю? — засмеялся Самоваров. — Оставьте меня в покое. Мне и пирогов ваших не надо! А Карасевич всем внятно объяснил: его похитила неизвестная женщина.

— Какая же неизвестная, когда Мерилин Монро, — не согласился Стас.

— Это невозможно! — поддержала его Вера Герасимовна.

— Почему невозможно? — сказал вдруг Самоваров совершенно серьезно. — Врачи считают, что это эротический бред, а мне кажется, кое-что тут может быть правдой. Меня, например, смущает недавний отказ Карасевича снимать эпизод в пекарне Беспятовой.

— Беспятова? Ты шутишь! — фыркнул Стас. — Эта мымра ничуть не похожа на Мерилин Монро. К тому же ее Карасевич знает отлично. Он так бы и сказал: «Меня похитила мымра Беспятова, а не гражданка Монро». Он бы и заявление на нее нам накатал, парень горячий. А так дело о его исчезновении закрыто — нашелся, и слава богу! А вот бедолага с дивана и обгорелый неизвестный на Ушуйском тракте, которого по двум зубным пломбам опознали-таки в Прокопьевске…

— Как вы можете говорить такое и кушать! — воскликнула Вера Герасимовна, стараясь не смотреть на жующего Стаса и пирог, перемазанный взбитой сметаной. Она жалобно сморщилась. Но сметана была такой синюшной от черемухи, что Вере Герасимовне все-таки пришлось отступить и скрыться в комнате, где Настя писала букет.

— Что ни говори, а с Мерилин Карасевичу повезло, — заметил Самоваров. — Он каким-то образом исчез из павильона до того, как там появились Серый и Гвоздь.

— Зато Рябову не повезло с другом детства, — сказал Стас. — Очень уж продвинутым этот Гвоздь оказался. Он высоко ценил влияние телевидения на умы. Сначала с Рябовым под ручку гулял, тень на плетень наводил. В результате неуловимый мститель Серый, надвинув капюшон, таскался за телезвездой по съемкам. Но очень скоро прокопьевские ребята разобрались, что к чему. Правда, за эти дни Гвоздь и про них успел все выведать — кто? сколько? зачем? — и к отходу подготовиться. Вот Серый и попался.

— К чему такие сложности с павильоном, с диваном, когда вокруг полным-полно кустов? — пожал плечами Самоваров.

— А это чтоб я не догадался! Второго гонца из Прокопьевска Гвоздь с подельником Сурковым убрали традиционным способом — спалили в «Ниве». Третьего тоже где-то урыли. А вот Серого выложили на виду. Гвоздь сообразил, что нам сперва придется повозиться со съемочной группой, где уйма народу. Это Гвоздю снова большой выигрыш во времени. К тому же и другу Саше Рябову знак: «Молчи, потому как мы ребята крутые, вон что с человеком сотворить можем».

Самоваров добавил:

— Бедный Рябов, он себя замаранным чувствовал. Нервы сдавали, на съемках чуть дара речи не лишился. Оказывается, у этой груды мускулов чуткая душа артиста.

— Да, слабоват будет для Голливуда, — согласился Стас. — Чересчур трепетный.

— И все-таки слишком уж хитрую штуку с павильоном Гвоздь выдумал, — снова покачал головой Самоваров.

— А он думал долго! С Рябовым они случайно столкнулись в кустах возле цеха. Пришлось узнать друг друга, хотя обоим это было ни к чему. Но раз уж сидели за одной партой… В конце концов Гвоздь из этого знакомства выгоду таки извлек.

— А что с этим таинственным синим бумером? — вспомнил вдруг Самоваров.

— Это тачка Суркова. Сидит он уже у нас и плачет. Если Гвоздь шустрый, как крысенок, и сразу смылся, то этого добро не пустило — вилла четырехэтажная на восьми сотках в Карпухине, три машины, беременная жена. Вот он и стал капитально готовиться к отступлению: визы оформлять в Южную Африку, машины продавать, виллу на племянника переписывать. Учился бы у «Сомерсетта»! У тех ведь не наркота, а всего лишь школьный мел вместо анальгина, а испарились мигом, как синий шашлычный дым. Профи! Сейчас наверняка уже где-то возродились под новым графским титулом.

— Про Гвоздя Сурков говорит что-нибудь?

— Ага. Что ничего плохого про него не знает, куда делся, не ведает. Убыл друг не попрощавшись! А он сам, Сурков, искренне полагал, что в коробках настоящий «Похудит», который помогает соотечественникам с ожирением. Он, мол, и сам похудеть мечтал. Что делать, болезнь века! Откуда порошки, якобы не в курсе. Зато его опознали в аптечных киосках не только торгующие там тетки, но и покупатели «Похудита». Те отлично знали, по какой причине худели. Он и от себя наркоманов снабжал.

— Значит, делу конец?

— Вроде бы, — вздохнул Стас. — Знаешь, странные они, все эти ребята из Прокопьевска! Лирики, патриоты малой родины. Медом там им намазано, что ли? Думаешь, куда наш душегуб Гвоздь отсюда подался? За тридевять земель? В город детства, естественно! Где и был благополучно взят.

— Вот это удача!

— Не для нас, как выяснилось. В ночь задержания Гвоздев Рома скончался в камере от кровоизлияния в мозг. Вот так. А чего ты, Колян, хочешь — Монтекки и Капулетти, они и в Кемеровской области Монтекки. И наоборот, Капулетти. Зуб за зуб: все-таки только в Нетске Гвоздь троих замочил за неделю. Кому такое понравится? Еще и эти пижонские треугольники стилетом. Месяц назад Гвоздь таким же способом убрал в Киселевске риэлтора Коробова. А когда предприниматель Сазоненко задолжал фирме «Доброта» триста тысяч баксов…

— До чего разговоры у вас неприятные! — вздохнула Вера Герасимовна, снова заглянув на кухню. — Про убийства, про каких-то ужасных Гвоздей. Я-то думала, вы что-то новенькое знаете про режиссера Карасевича. Сейчас все о нем говорят. Нет, все-таки самые интересные люди — певцы и артисты! Бандиты, что бы ни сделали, как-то не производят впечатления. Конечно, сначала крайне неприятно слышать подробности, но потом почему-то сразу все забываешь.

— Это потому, что лично вы с ними не встречались, — хмыкнул Стас. — Мало что есть, скажу я вам, до такой же степени незабываемое.

— Типун вам на язык, Станислав Иванович! — передернуло Веру Герасимовну. — В жизни и без бандитов полно опасностей. Вот, например, твоя, Коля, очаровательная жена внесла в дом ядовитые цветы. Учитывая твое слабое здоровье и трахеит, перенесенный Аликом…

Когда Самоваров вошел в комнату, масляными красками там пахло куда сильнее, чем цветами. На Настином холсте уже цвели лилии — розовые и пурпурные, в тяжелых кудрях и горячечных полосах и пятнах. В них в самом деле было что-то грозное. Чрезмерно красивые? Слишком большие? Излишне яркие?