Откатчики. Роман о «крысах» - Алексей Колышевский

– Карнавал… Ну, если лишь на несколько минут… Я говорю о постоянном присутствии маски в жизни человека. Иногда кто-нибудь так сильно увлекается, что маска становится его постоянным, публичным лицом, и снять ее он уже не может. Так сходят с ума. Во всяком случае, я бы не хотела, чтобы в моем доме висела на стене маска. Потому что я всегда бы думала, что это мое или твое запасное лицо, а тогда мы не смогли бы доверять друг другу. – Она провела ладонью по лбу. – Меня совсем куда-то унесло. Фантазии журналистки, не обращай внимания. Ты, я вижу, хочешь купить ее? Покупай, я не стану возражать.

Герману впервые в тот день стало вдруг так тоскливо, как никогда еще не было. Он даже заподозрил, что Настя все знает о нем, что ей каким-то образом стало известно о его реальной жизни и она играет с ним, вызывая его, таким образом, на откровенность. Не дав подозрению перерасти в уверенность, он лишь, нахмурившись, пробормотал:

– Нет. Я просто остановился возле витрины с масками, и не более того. Ведь я могу хоть иногда совершать крошечные безумства. Необязательно искать смысл в каждом человеческом поступке, так может выработаться комплекс работника правоохранительных органов – подозревать всех. Не обижайся, малыш. Не нужна мне маска. Пойдем дальше. День заканчивается, а мы еще даже не плавали на гондоле.

С бывшей женой Гера на гондоле так и не прокатился. Пожадничал, хотя и знал, что, по преданию, тот, кто проплывет по каналам Венеции в гондоле с любимой, никогда не сможет отлучить от нее свое сердце. В этот раз вопрос о скупости не поднимался. Они плыли по главному каналу, затем свернули влево, проплыли мимо дворца Казановы. Гондольер пел им о грустной истории любви. Настя вслушалась в слова и попросила его спеть что-нибудь другое. Гере стало интересно:

– Почему он прекратил петь? Что ты ему сказала?

– Он пел о двух влюбленных: чистой и непорочной, прекрасной девушке и парне, которого она безумно любила. Парень говорил, что он паж во дворце, а на самом деле он был грабителем. Однажды его ударили ножом его же друзья-преступники, и он приполз к ней, истекая кровью. Положив голову к любимой на колени, он признался ей во всем, попросил прощения и умер. Так она и сидела на крыльце своего дома, обнимая его хладный труп, и сердце ее разрывалось на части. Мне стало отчего-то не по себе. Как будто холод проник через все мое тело. Это, наверное, от воды так холодно. Надо скорее выбираться на твердь земную. Я человек сухопутный, вот и реакция у меня такая.

Герману стало пронзительно грустно во второй раз. Он плюнул в воду, словно выплевывая из себя беса меланхолии, и, решив сменить тему, извлек из внутреннего кармана миниатюрный фотоаппарат:

– Настя, прижмись ко мне покрепче. Смотри в объектив.

С вытянутой руки он сделал несколько снимков. Затем они причалили и, перебравшись через мост Ponte di Rialto, похожий на дом над водой, быстрым шагом направились к площади San Marco и знаменитому дворцу Дожей. В лучах заката цвета спелой облепихи главная площадь Венеции была особенно прекрасна. Всполохи тонущего в Адриатическом море солнца превратили квадрат неба над ней в застывший багровый шторм. Зрелище было ошеломительным, и они медленно шли через площадь, пересекая ее по диагонали через центр, любуясь то древним творением рук человеческих, то вечно новым небесным океаном.

На площади замерло несколько «живых статуй». Люди в венецианских костюмах эпохи Гольдони, лица покрыты белой краской. Молча позируют за деньги перед толпой. В самом центре площади стояла небольшая группа людей. Они внимательно слушали возвышающегося над ними и с жаром что-то говорящего священника. Тот влез на какой-то ящик и темпераментно произносил речь, говоря довольно громко и оживленно жестикулируя.

Гера хмыкнул:

– Ишь раскудахтался. Тоже небось на заработки явился, как и эти люди-куклы. Только те просто размалевали себе лицо краской и молча застывают в разных позах. А этот оратор. Возле тумбы или ящика, на котором он стоит, наверняка лежит шляпа, и в нее народ кидает монетки. Это подстегивает его красноречие.

Настя с укоризной глянула на него:

– Герочка, ну нельзя же быть настолько циничным. Давай подойдем, послушаем, что он говорит.

Герман нехотя согласился.

Они встали сбоку от проповедника. Герман нарочно искал глазами шляпу с монетками, но никакой шляпы не было. На лицах слушателей было выражение экстаза. Видимо, священник говорил что-то очень пронзительное, так как людей при каждом его слове словно бил электрический ток.

– Настя, ты можешь перевести, о чем он говорит? А то я здесь, наверное, один такой: слышу звон, да не знаю, о чем он.

– Он читает проповедь и цитирует Иоанна Богослова. Вот послушай. Выйдет зверь из земли и своими чудесами будет обольщать живущих на земле и сделает так, что всем малым и великим, богатым и нищим, свободным и рабам положена будет надпись на их правую руку или на голову и никому нельзя будет ни покупать, ни продавать, кроме того, кто имеет…

– Какой отстой! Этот парень насмотрелся фильмов ужасов и сошел с ума. Пойдем отсюда.

В этот самый момент священник, видимо, услышав голос Германа, заметно вздрогнул и развернулся к нему. Их глаза встретились, и Гера не смог выдержать спокойного взгляда уличного проповедника. Между тем тот очень четко проговорил несколько предложений, словно адресуя их конкретно Герману. Настя, напряженно слушавшая, вдруг с испугом отшатнулась, и Гера наконец смог оттащить ее от внимавшей речам священника толпы. Прошли около ста метров. Тяжесть, образовавшаяся в душе Геры, стала понемногу пропадать. Он весело взглянул на Настю и хотел спросить ее о чем-то веселом, но та шла с задумчивым видом и воспринимать шутки была явно не настроена.

– Что с тобой, малыш? Этот крикун испугал тебя?

Она словно вернулась откуда-то, где ее мысли заблудились в лабиринте сомнений, и ответила:

– Да. Я не могу себя заставить не думать о смысле слов, которые он произнес, глядя на нас.

– Твою мать! Ой! Извини, что я ругаюсь, но не люблю я всех этих юродивых, понимаешь! Нацепят рясу или как она там называется еще? Сутану! И думают, что имеют право поучать всех, как надо жить. Да пошли они все! И что же такое он, интересно, сказал?

– Горе, горе тебе, Вавилон, город великий. И голоса жениха и невесты не будет уже слышно в тебе, ибо купцы твои были вельможи земли, и волшебством твоим введены в заблуждение все народы. Вот что он сказал.

– Ладно. Давай-ка будем возвращаться, а то впереди у нас ночная дорога. Надеюсь, что этот олух не накаркал нам аварию.

– Гера, перестань, пожалуйста! У меня и так на душе кошки скребут.

– Дай я тебя поцелую. Вот так. Стало легче? Улыбнись, я люблю тебя. Не обращай внимания на пустозвонов.

Она с улыбкой кивнула.

К стоянке автомобиля вернулись очень быстро. Воспользовались водным такси: быстроходной лодкой с уютным помещением для пассажиров. Никаких неприятностей по дороге в Рим не произошло. Вскоре две недели подошли к концу, и они вернулись в покрытую первым снегом Москву.

«Патиссон», или «Подводная братва»[11]

Свадьбу решили пока отложить. Умерла бабушка Насти, и все решили выдержать траур длиной в шесть месяцев. Переезжать к Гере Настя не стала, сколько тот ни просил, сказав, что хочет вдоволь проститься с родительским домом. Гера перестал настаивать, так как решил, что принуждение в таких делах может обернуться плохо, да и к тому же он очень надеялся на место, обещанное ему Петром.

На следующий день после приезда из Италии Герман надел свой, как он называл его, «неброский камуфляж»: дешевую сорочку из магазина распродаж, скучный однотонный галстук, серый в пупырышках пиджак и ботинки, купленные в «Доме обуви» на проспекте Мира за семьсот рублей. Покрутившись перед зеркалом, он сказал своему отражению:

– На войне, как на войне!

И на метро поехал на собеседование в «Патиссон», чей офис находился недалеко от Елоховской церкви.

Такого офиса он никогда не встречал ранее. Дело в том, что внутри совершенно не было стен, даже несущих. Поэтому непонятно было, как потолок в таком большом помещении, который не поддерживала ни одна опора, до сих пор не рухнул, придавив собой массу интересных в своем роде граждан, о которых пойдет речь далее.

Роль стен выполняли прозрачные стеклянные перегородки, из-за чего у попавшего внутрь посетителя складывалось впечатление, что он попал не в офис, а в океанариум, уставленный огромным количеством разных по величине аквариумов, содержащих рыб разных пород.

В аквариумовидных отделах «Патиссона» водилась самая разная рыбешка. От круглых глазастых камбал из отдела кадров до злобных, готовых разорвать всех на мелкие кусочки пираний из службы безопасности. В бухгалтерии можно было наблюдать простодушную речную плотву и карасей, в отделе системных администраторов – задумчивых и меланхоличных, погруженных в себя сомов. Отдел аренды населяли кокетливые красноперки во главе с кузовкой, рыбкой, которая умела надуваться пузырем и от этого казалась больше своих реальных размеров. В отделе маркетинга сновали юркие маленькие легкомысленные сардинки. В контрольно-ревизионном отделе застыли на месте, чуть шевеля многочисленными щупальцами своими, прозрачные холодные медузы. В отделе закупок стремительно прорезали толщу воды скользкие, изворотливые угри, а угорь, как известно, рыба, относящаяся к самым ценным и дорогим породам.