Сирота - Николай Дубов

— Тогда пусть придет директор. Напишите записку, Нина Александровна, я подпишу. И передайте через кого-нибудь другого.

— Шо там таке? — прошептал Тарас, когда Лешка вернулся в класс и сел на место.

Лешка не ответил Тарасу. Опершись скулами о сжатые кулаки, он смотрел на парту и думал, что теперь будет и что скажет Людмила Сергеевна.

Прозвенел звонок, ребята повскакали с мест:

— Что? Что такое, Горбачев? Зачем вызывали?

Лешка отодвинул их рукой и шагнул через проход к парте Юрки.

Трыхно. Тот очень сосредоточенно и старательно перекладывал в ящике парты тетради и книжки.

— Так ты ничего не находил? — спросил Лешка. — И записку не видел?

Юрка поднял на него большие, открытые глаза.

— Нет, ничего, — ответил он.

Юрка не покраснел, не смутился, но по тому, как еле уловимо дрогнули, покосились куда-то в сторону его глаза, Лешка понял, что выдал его он. Юрка тоже догадался, что Горбачев понял, и, не сводя с него глаз, начал отодвигаться, отстраняться от него. Лешка, не замахиваясь, коротко и резко ударил его по лицу раз и другой.

— Стой! Что ты? За что? — схватили его ребята и оттащили от Юрки.

По щекам Юрки торопливо побежали крупные слезы, они стекали в полуоткрытый трясущийся рот, и он торопливо слизывал их языком, не сводя с Лешки все таких же открытых и правдивых глаз.

Юрка не возмущался, не оправдывался, и потому, что он не делал ни того, ни другого, Лешка окончательно убедился, что записку подобрал и передал Юрка. И тут же он понял, что выдал себя. Прежде он мог все отрицать, отпираться от записки — никаких доказательств, что она принадлежала ему, не было. Сказанное Юркой можно было оспаривать и не признавать. Избив Юрку, он доказал свою виновность. Если он не знал о существовании записки, не имел к ней отношения, за что же тогда бить.

Трыхно?!

Лешка вырвался и выбежал из класса. Чтобы не отвечать на расспросы, он на улице дождался, пока позвонят на урок, и вошел в класс вместе с учителем. На перемене он хотел опять убежать, но Тарас, Сима и Жанна удержали его; подошел Яша и другие детдомовцы.

— За шо ты ударил Трыхно? — спросил Тарас. — Яка то была записка?

— А какое вам дело? — огрызнулся Лешка.

— Як то — какое дело? — сказал Тарас и оглянулся на товарищей.

Лешка увидел встревоженное лицо Киры. "Боится!" — презрительно подумал он и сказал вслух:

— Ничего я не скажу!

Митя оглянулся — их начала окружать толпа школьников.

— Хватит, ребята! — сказал он. — Дома поговорим.

Лешку оставили в покое, но и на переменах и на уроках он ловил на себе недоумевающие взгляды. Чтобы не встречать этих взглядов, он смотрел в парту или на доску, не понимая написанного, не слыша того, что говорят ученики и учитель. После уроков он отделился от ребят, старался идти как можно медленнее, чтобы отдалить разговор с Людмилой Сергеевной. Его догнал запыхавшийся, озабоченный Витька:

— Где ты пропадал? Целый день не было… Тебя к директору вызывали?

— Ага.

— И Трыхно морду набил?

— Набил. Мало! — с сожалением вздохнул Лешка. — Это он записку передал.

— Он сам сказал?

— Нет. Да уж я знаю!

— Ну, и что?

— Сначала классная руководительница и Гаевский допытывались, грозили, потом директор… Теперь Людмилу Сергеевну вызывают.

— И чего они так перепугались?

Лешка промолчал.

— Что ж теперь будет, а? — растерянно спросил Витька.

— Не знаю. Да уж что будет…

Он оглянулся и увидел на лице Витьки страх.

— Не бойся, не выдам! — горько усмехнулся Лешка.

— Да вовсе я не боюсь! — сдавленным голосом сказал Витька.

Это была неправда: он испугался. Не за себя. Что будет, если дознаются о его участии и сообщат отцу?.. Витька редко вспоминал, как из-за него — он был убежден, что из-за него, — заболел отец после Витькиного столкновения с Людмилой Сергеевной. Сейчас все вспомнилось с такой страшной отчетливостью, будто случилось не два года, а два часа назад.

Лешка не знал о Шарике, болезни Витькиного отца и не понимал причины испуга товарища, но ясно видел, что Витька боится. Наташа болела — она в счет не шла. Испуг Киры был в порядке вещей, другого Лешка от нее не ждал. Но оказалось, что и Витька, друг и товарищ на всю жизнь, тоже боится.

Лешка оставался один, ему одному приходилось брать все на себя, отвечать за всех.

29

Митя протянул Людмиле Сергеевне пакет из школы, подождал, пока она прочитала записку, спросил: — Насчет Горбачева?

— Да. Что там случилось?

— Я сам хотел поговорить… У Горбачева нашли какую-то записку, вызвали к директору. А он потом побил Трыхно, из своего класса. Вроде за то, что тот передал записку… Это, конечно, подло со стороны Трыхно, но драться же нельзя! Опять будут говорить, что детдомовцы задираются… Может, его на совет? Пускай объяснит, в чем дело.

— Потом, Митя, на совет успеем. Позови его сюда.

— Ну, что ты опять натворил? — спросила Людмила Сергеевна, когда Лешка вошел.

Лешка придумал целую речь. Из нее очень ясно и убедительно следовало, что он ни в чем не виноват, а что касается Трыхно — ему следовало еще и не так дать… Но стоило ему войти в кабинет — вся его прекрасная речь вылетела из памяти, от нее осталась только одна фраза:

— Побил Трыхно.

— О Трыхно потом. Зачем тебя вызывали к директору?

Лешка сглотнул переполнившую рот слюну и опустил голову.

— Какую у тебя нашли записку?.. Почему ты молчишь? Это что, секрет?

Лешка кивнул.

— Допустим. Однако Галина Федоровна уже знает твой секрет и, конечно, расскажет мне.

— Ничего она не знает! И какое ей дело? Я ничего такого не делал!

— В записке ничего плохого не было?

— Нет.

— А что в ней?.. Ну что ты молчишь? Все равно она мне покажет!

— Она шифром была написана, вот они и пристают…

— Шифром?.. Что же в ней было?

Лешка сказал.

— А что это значит?.. Да что мне, клещами из тебя каждое слово тянуть? — рассердилась Людмила Сергеевна.

Лешка посмотрел ей в глаза и сказал:

— Вы лучше меня не спрашивайте, я все равно не скажу.

Людмила Сергеевна потерла пальцами внезапно заболевшие виски:

— Я думала, Алеша, мы с тобой друзья, ты мне доверяешь, а оказывается — нет.

Лешка посмотрел на нее исподлобья и опять опустил глаза. Ну как же она… Всегда все понимала, а теперь не хочет понять!.. Он прерывисто вздохнул.

— Разумеется, — сказала Людмила Сергеевна, — это не только твой секрет. Я не знаю, что такое «Ф», но раз там речь идет о членах, значит, есть и другие… О них я говорить не могу, не знаю. Но ты, наверно, тоже член этого «Ф»? Вот завтра мне директор скажет, что у Горбачева нашли такую записку, и если он боится рассказать…

— Вовсе я не боюсь, а не имею права! Я же слово дал!.. Вы сами всегда говорили, что слово надо держать…

— Да, — вздохнула Людмила Сергеевна. — Слово надо держать…

— Людмила Сергеевна! — горячо сказал Лешка. — Вот честное слово.

Если бы что плохое, я бы сам рассказал. Ничего плохого я… мы не делали! Я б вам все рассказал, вы бы увидели, только я не могу — я же дал честное слово! И пусть делают что хотят — я все равно не скажу! — крикнул он и выбежал из кабинета.

Людмила Сергеевна решила больше не допытываться. Успокоившись, мальчик сам расскажет тайну, которую сейчас так горячо оберегает. В том, что она не содержала ничего ужасного, Людмила Сергеевна не сомневалась. Значительно больше ее тревожила драка Лешки с одноклассником. Невозможно, конечно, чтобы мальчики выросли без стычек, но не слишком ли много их у Горбачева? Чего доброго, привыкнет к кулачной расправе как к единственному способу доказывать свою правоту…

С утра пришлось заниматься хозяйственными делами, ходить по всяким «торгам» и требовать выполнения разнарядок, потом с бухгалтером и завхозом сверять счета. О Горбачеве Людмила Сергеевна вспомнила только вечером и пришла в школу, когда уроки закончились.

Галина Федоровна была в кабинете не одна. Рядом с ней, не опираясь на спинку стула, сидела необыкновенно прямая и строгая Елизавета Ивановна. Против двери сидели Гаевский и Нина Александровна.

В углу около окна клубился дым. Там Викентий Павлович, глядя в стол, что-то чертил карандашом. "Пирамиды рисует", — подумала Людмила Сергеевна. На всех заседаниях Викентий Павлович рисовал одно и то же: пирамиды и сфинкса. У сфинкса было удивленное и жалобное лицо, будто он спрашивал: "Сколько еще это будет продолжаться?" Каждый раз Людмила Сергеевна собиралась узнать, к чему относится жалоба сфинкса — к пребыванию среди песков или к заседанию, — и каждый раз забывала.

Галина Федоровна сухо поздоровалась с Людмилой Сергеевной и сказала:

— Садитесь, пожалуйста. Кстати пришли, мы только начали… — Она нервно поправила задравшуюся красную скатерть и, оглянувшись на Елизавету Ивановну, продолжала: — Это кладет тень, пятно на всю школу… и неизвестно, чем кончится. Мы решили обсудить, посоветоваться… Расскажите, Нина Александровна…