Гайдебуровский старик - Елена Сазанович

– Опомнись, Роман! – Я даже встряхнул его за плечи. Мне даже хотелось его ударить, чтобы он пришел в себя. Но в последнюю минуту я передумал. И помог ему подняться с колен. Он на коленях стоял на земле. В существование которой не верил.

– Опомнись, Роман! Это всего лишь хрупкая модель мира, а не мир. Это всего лишь уменьшенная в сиксильярды раз копия нашей земли. Но не земля. Это всего лишь механический чертеж нашей планеты. Но не планета. А земной шар живой. И он вертится. И все на нем живое. И мы живы тоже. И вертимся вместе с ним. По кругу. Потому что так разумно. И так удобно. И для него и для нас.

– Ты не понимаешь, философ, – Роман покачнулся. И вытер стекающую слезу со щеки рукавом английского пиджака, – ты ничего не понимаешь. Я ведь верил. Во что я верил, черт подери? Сам черт не разберется! Я верил в землю. Нет, пожалуй, нет. Я не настолько глуп. Верил в тени на этой земле? Нет, я не настолько умен. Во что я верил, философ? В то, что земля круглая и вертится вокруг своей оси? Так это знает каждый двоечник. Пожалуй, я верил в то, что есть тайна. Одна маленькая тайна на всю огромную планету. И она очень проста. Просто никто не додумался, что она настолько проста. Все ищут сложности на земле. Настолько в ней всего много умещается. Но все хотят еще, еще большего! Сколько придумано наук, трактатов, теорий, теорем и аксиом! Сколько слов и понятий! И настолько много еще необъяснимого, перепутанного, такого разного, что никому в голову не может придти, что все очень просто. Человеческий мозг слишком сложен для легкого. Человеческий разум слишком разумен для легко объяснимого. Как дважды два. Дерни за ниточку и клубок распутается. Только нужно найти конец этой нити. Или ее начало. Хотя это, по сути, одно и тоже. В этом и есть тайна, ты не находишь, философ. И она где-то спрятана от людей. И эту тайну можно сторожить, а можно и нет. И обязательно, обязательно должен быть сторож для этой тайны.

– Ты думал это старик? – я неотрывно смотрел на Романа. Я начинал понимать.

– Думал! Нет, черт побери! Я это знал! Кто же еще! Гайдебуровский старик! Я бы до такого и не додумался! Он сам, сам мне указал на глобус. И заставил поверить, что все, что он говорит – это не бред сумасшедшего, не старческий маразм! Это правда! А ты сам посуди, как не поверить! Все располагало к доверию. И эта антикварная лавка. И этот полумрак от фонарей. И этот запах старых вещей, которые иногда оживали. Да и он сам. Этакий гайдебуровский старик. Такой ненастоящий, театральный, словно выдуманный специально для того, чтобы в мире осталась вера в таинственное и необъяснимое. Я и поддался на эту удочку. Меня поймали на наживку. Легко поймали. Как на хорошую наживку глупую рыбу. Которая не думает, что ее так же сожрут, как она недавно сожрала наживку. Потому что она не хочет думать. Она верит в то, что видит. Это тоже очень просто, философ. Верить в то, что видишь. И не думать. А уже потом за это платить. Платить за обычную наживку. Которая не так дорого стоит. Но даром ничего не бывает. И если и бывает – даром, то потом за это платишь и вдвойне, и втройне. Поверь мне, философ. Это тебе говорит не настоятель монастыря, не школьный учитель и не окружной судья. Это утверждает мошенник и вор. Который поставил великую цель жизни – прожить ее даром. Но ничего не получается. Но это не значит, что я от нее отказался. Цель, возможно, и хороша тем, что ее редко достигаешь. Может, это не обязательно. Ведь она становится твоим образом жизни. Твоим хобби. И смыслом жизни. Для кого труд смысл, для кого риск. И там и там высшее напряжение и отдача. И не всегда награда. Вот так.

– Может и так, Роман. Я не знаю. Я не находил смысла жизни ни в труде, ни в риске. Может быть, его не было вообще. Я его не искал. Это тоже некоторый образ жизни. Не иметь смысла и цели есть смысл и цель для меня. Но я про другое. Почему, ты скажи, почему не было трупа. Если ты убил?

– А ты как думаешь, почему? – Роман сощурил свои ненастоящие глаза. Сощурил линзы. – Вот и думай, ты же философ. Может, это был вовсе и не старик? Может, я тоже пытался убить убийцу, сечешь? Или это сотый, тысячный старик, понимашь? А где настоящий? Ну, первый, что ли. Как ниточка, которую нужно найти, чтобы распутать клубок. Чтобы найти конец. Или начало.

Он неожиданно вцепился мне в плечи. И в его ненастоящих глазах вновь зажглось безумие. Вернее, еще больше зажглось. Поскольку оно и не потухало. Лед растаял давно. Всемирное потепление. Или всемирный потоп. Как давно он мне не напоминал постаревшего Кая! Я даже соскучился.

– А может, вообще не было старика, ты как думаешь, философ? – Роман вдохнул полной грудью морозный воздух. Тут же его выдохнул. И обдал меня паром. Но мне стало еще холоднее, и я поежился. Мне казалось, чем больше Роман сходит с ума, тем я больше становлюсь нормальным. Тем прочнее стою на земле. Которая для меня самая что ни есть настоящая.

– Даже если предположить, что все здесь призрачно, – я топнул ногой. Под ногами твердая замерзшая почва. Я очень обрадовался. О каких призраках может быть речь? Но Роману решил подыграть, как обычно подыгрывают сумасшедшим. – Даже если предположить, Роман, что мы призраки, и наши дома призраки, и наши вещи, все равно, старик должен быть. Даже если он тоже призрак. Пусть. Но кто-то же создал эту призрачную антикварную лавку. И деньги, кстати, на ней рубил немалые. Даже если это призрачные деньги.

Роман, как и полагается истинно сумасшедшему, расхохотался жутким смехом. Что-то я сомневаюсь, чтобы призраки так умели заразительно хохотать. Его зубы были белы, безукоризненны. Интересно, они тоже ненастоящие, как и его глаза? Вряд ли у призраков бывают такие зубы. И даже если нет, Роман все равно не напоминал привидение. Приведения в английских костюмах не ходят. Даже если родом из Англии. На них всегда что-то белое в виде балахона, это я точно знаю.

– Узко мыслишь, философ! Кто не верит в призраки – философами не становится. Скорее, математиками или астрономами. Они только и умеют, что вычислять размеры солнца или луны, или расстояние до них. Или радиус тени Земли. Тебе виднее.

Был разгар зимнего дня. Разгар зимнего праздника, который устроили в честь себя Косульки. И улыбнулось солнце. И ветер успокоился. И только медленно падали, падали крупные хлопья снега. Солнце было таким ярким, таким желточным, как редко бывает в зиму. И снег блестел на солнце, переливался многоцветьем. И было больно глазам до слез. От белизны и света. Словно кто-то навел прожектора прямо в лицо. Ветер стих. Поэты пишут стих про такой день. Они сочинители. И все же такие дни случаются. И такой день не сочинишь.

Но я сомневаюсь, что солнце выглянуло в честь Косулек. И в честь Косулек поэты слагали стихи. Солнце хотело что-то доказать другое, более важное. Может быть, что оно настоящее? И не призрак?

– Смотри философ! – линзы Романа плакали от света. – Солнце! Оно настоящее! Но ты заметил, что оно не здесь, не с нами, не на земле. Ты заметил, что самые красивые вещи на планете земля не принадлежат ей. Они другие планеты или с других планет. И небо, и солнце, и звезды, и луна! Самые поэтичные вещи! Они не наши! Они оказывают лишь нам милость, помогая выжить. И жить по законам природы. Нам принадлежат лишь их отражения. Их свет. Их холод и жар. Их вода, снег, туманы. Их тени. Мы тоже тени, философ. Мы настоящие там, а здесь, на земле, мы всего лишь тени! Жалкие, искаженные отражения себя же! Не в зеркала нужно смотреть, философ. Зеркала все лгут! Нужно смотреть на тени! Вот мы какие, философ! Темные, бездушные, механические. У нас нет лица. И нет сердца. А мы настоящие там, где самые красивые антики, которым цену никто не назначит. Там, где солнце, небо, облака, звезды, луна и принадлежат они именно нам. А земля – всего лишь театр теней! Или королевство кривых зеркал! Как хочешь!

На снегу были отчетливо видны наши тени, которые небрежно отбросило солнце. Тени наших домов, наших деревьев, наших улиц, фонарей и аптек. Черные тени на белом снегу. Искажение нас или насмешка над нами. Словно королевство кривых зеркал. Или комната смеха. Или комната страха. Что, впрочем, одно и то же. Смотря с какой точки земли посмотреть. Но я по-прежнему был уверен, что мы настоящие. Может быть, мы иногда подражаем теням. Когда мысли наши черны. Или поступки наши черны. Или когда обстоятельства наши черны. А может быть, тени всего лишь напоминание, что мы бываем такими. Вполне возможно, они не отражение нас, а вторая нас половина. А может быть, мы вообще все преувеличиваем. И правы математики и астрономы. Это всего лишь темные участки изображения, векторная величина, поток энергии солнца. И какая разница, кто из нас главный. Мы или наши тени. Слава ученым. Философы все только портят.

Глобус, расколотый на две равные половины, по-прежнему валялся в луже кетчупа. Все было проще. И не призрачный мир теней раскололся, а просто глобус, более того, просто волейбольный мяч. И кетчуп всего лишь томатный соус. А не кровь на снегу.