Помощник. Книга о Паланке - Ладислав Баллек

Он осмотрелся. На «голгофе» удручающая тишина. Им овладело беспокойство и усталость. На поросшем травой склоне валялись разбросанные крупные и мелкие куски скульптурной группы из белого камня. Хор ангелов, который стоял здесь, на холме, трубя в длинные трубы, разметал артиллерийский снаряд, направленный прямо на город. Обломков никто не трогал, и они постепенно зарастали травой.

Люди не сумели спроецировать полет снаряда. А теперь вот и он, Волент, тоже не в силах этого сделать. Почему это случилось именно вот так? — спрашивал он себя. Что это значит? Для чего было нужно, чтобы снаряд угодил в ангелов? Что люди сделают с этим? Куда уберут? И кто? Разве прилично оставлять эти камни валяться в парке?

Снаряд влетел в скульптурную группу сзади, это сразу бросалось в глаза. Снаряд совершил ошибку, сделал то, что не должно, разбросав ангелов над городом. У людей бывает особое отношение к такого рода одиночным предметам, потому что они чувствуют свою связь с ними. Если что-то подобное исчезает из пейзажа, его отсутствие ощущается, людям его не хватает и память о нем переходит от отцов к детям. Он, к примеру, помнит, где и когда исчезло одинокое дерево, старая мельница, дом, любое обособленно стоящее строение. Место, где оно стояло, будто сиротеет и никому не может этого простить, оно притягивает молнии во время ливней и гроз, которые обрушиваются здесь с невероятной силой, наводя ужас на людей.

Ему, например, не хватает старых мельниц, даже тех, которые он и помнить-то не может, а только знает, где они стояли. Этих мест он боится, обходит. Ах, эти мельницы! Они когда-то мололи прекрасную белую муку для вкуснейшего паланкского хлеба. Как можно о них забыть! Мололи утром, вечером, в полдень; к ним тянулись возы, запряженные лошадьми и волами, подъезжали нагруженные, нагруженными и возвращались. Водяные мельницы сгорели! Господи, у проклятых турок были странные причуды, им особенно нравилось поджигать водяные мельницы. Когда это было? Давно, ох как давно, но все равно каждый паланчанин помнит об этом.

За «голгофой» тянулись виноградники. А над ними подымался каменистый берег. Вид отсюда прекрасный. Он приходил сюда еще мальчишкой, когда хлеб и молитвы не могли его насытить. Здесь он мечтал, и, чем труднее для него было время, тем неистовее мечтал.

Ему тогда казалось, что он никогда не станет взрослым, потому что Господь отнял у него родителей. Всегда он будет один, всегда будет скитаться с одного чужого двора на другой, всегда останется бедняком.

Тогда он был убежден, что его злонамеренно выдворили из прекрасной страны рая в этот мир, где у него никого нет, потому что родители его умерли. Зачем он пришел на этот свет? Разве до рождения ему не было лучше? Господи, как хорошо ему было! Да, он это помнит! Откуда же иначе было то чувство покоя и блаженства, которое нет-нет да находит на него? Как мог бы он представить картину той прекрасной страны, которая и по сей день стоит в его воображении? Куда она от него сокрылась? Почему и кто его оттуда изгнал? Зачем он явился сюда? Кому это нужно? Супругам Кохари? У них свой сын Петер, которому не нужно вставать на рассвете, он может спокойно спать, чтобы потом бодрым идти в школу, он не должен топить под котлом, промывать кишки, он хозяйский сын, а Волент всего-навсего сирота, мальчик на побегушках. Петера даже не бьют, хотя и дома, и в школе он глупее его.

Никогда он не станет взрослым, никогда не очнется! Недаром он отчаивается. Говорят, что сироты никогда не дозревают. Куда исчезла страна, откуда его изгнали? Он не перестает о ней вспоминать. Сидит здесь, наверху, над виноградниками, чтобы, глядя с высоты, вспоминать о ней. Перед его глазами встает тихая и спокойная страна, бескрайний зеленый луг, с широкой, медлительной, теплой рекой, поросшей по берегам кустарником и развесистыми деревьями. На берегах этой реки кипит радостная жизнь. Солнце здесь никогда не заходит, река бесконечна… Густая, согретая солнцем трава благоухает, в кронах деревьев щебечут пестрые птички, желтенькие утята шныряют в траве, резвятся котята, девочки и он, маленький Волент Ланчарич. Других мальчиков здесь не видать. Птицы поют, откуда-то доносится далекий и манящий запах невидимых садов, чудесных фруктов и тихие голоса ангелов-хранителей, в которых звучит уверенность, тихое согласие с его пребыванием в этой стране. Слышен шум вечной земли, какие-то мелодичные вести о том, что ничего не изменится, ничего с ним не случится, ничего плохого не может статься, спешить ему никуда не надо, игры никогда не кончатся, он никогда ничего не утратит, ничто в этой стране его не пугает, не мучает, не обременяет, здесь нет неблагодарности, спеси, пренебрежения, терний, наставлений, приказов, нет греха, ночи, зимы, боли и усталости.

Откуда его изгнали? Кто? Если бы он знал!

В нем жило чувство глубокого разочарования. Ребенком он был не особенно ловким, да и не слишком сообразительным, развивался медленно и еще медленнее становился взрослым. Сначала и физически был слабее своих сверстников, часто болел, потому что никто о нем не заботился, он всегда ощущал, что его никто не любит, что для всех он обуза.

Вопреки всем обидам он привязался к супругам Кохари. Его очень страшил сиротский дом, вот он и обрадовался, что они взяли его к себе. Сначала он привязался к жене мастера, которая как бы заменила ему мать. Постепенно он усваивал ее представления о мире, о том, что хорошо и что плохо. Он принял ее радости и ее страхи. Он понимал мир так же, как она, пел и говорил то, что слышал от нее. Она определяла ритм жизни этого дома, вот он и стремился быть похожим на нее и во всем старался ей угодить. Из благодарности и от страха, что она его не заметит, бывало, ужасно ревновал ее к сыну, когда она погладит того по голове. Этого мальчишку он готов был сжить со света, но никогда этого не показывал, потому что ей нравилось, когда они были в дружбе. Временами он становился раздражительным, вспыльчивым, неуправляемым, хитрым и расчетливым, как она сама. Тайного мира мужчин он не знал. Кохари вообще им не занимался, пока, к своему удивлению, не заметил, что у него ловкие руки и редкостные способности к счету и торговле.

Часто Воленту казалось, что картина той утраченной страны намного реальнее и достовернее, чем его повседневное бытие. Покинула ли его душа эту страну? Покинула ли ее вообще? Не осталась ли она там, а в этот мир он шагнул только ногами, руками, животом, глазами, носом… Но что-то в этой стране он оставил, недаром здесь все время ему чего-то недостает. Может, это его земное странствование — просто-напросто кошмар, который ему снится там?

При виде раскинувшихся виноградников он чувствовал счастье и удовлетворение.

Способ, которым чета Кохари воспитывала его, оказывал свое действие. Конечно, они воспитывали его для себя, то есть прямолинейно и жестоко. А он был, к несчастью, чувствительный ребенок. По понятным причинам жена мастера в первую очередь воспитывала в нем воздержанность, покорность, скромность, аскетизм. Он должен был быть набожным и безответным. Но как только он стал взрослеть, в нем зародились бунт и анархия. И с тех пор в нем противоборствовало природное и воспитанное, страстное мужское стремление к смелой и драматической жизни соседствовало со странной неуверенностью, гонор с запуганностью, чувственность с самоограничением, голод по женщине с неспособностью или даже страхом перед жизнью с одной женщиной, которая проникла бы в его тайный мир. Он умел быть чересчур самостоятельным, но жить один боялся. В нем сидел страх, что его откуда-то выдворят, выгонят, не оценят. Он чувствовал себя уверенным только тогда, когда у него за спиной были люди, которых интересовала его судьба. Поэтому он боялся потерять Речана. И страстно желал его жену.

Близился вечер, но жара все не спадала. Внизу, у излучины реки, остановилась группа женщин, возвращающихся с полей. Это все были крепкие, крупные, белотелые женщины, как бы без лиц и рук, загоревших на жарком южном солнце дочерна уже с ранней весны. Раздевались они за деревьями и кустами. С дороги их видно не было, но отсюда — сверху — они были как на ладони. Женщины оголялись без стеснения, не спеша, обнажая крепкие ноги, широкие животы и полные груди… словно под покровом темноты. Их освобождала от стыда не только изнуряющая жара, тяжелая работа, ежедневное взаимное общение, но и странная сила этой земли, манящий запах сена, кустарника, травы и ленивой теплой реки. В воду они входили не торопясь, покорно, держась только за горло, чтобы не закричать от блаженства. Другой рукой заслоняли себе глаза и от заходящего солнца, отсветы которого сверкали на спокойной глади, и от предчувствия жаркой южной ночи, а река в тени густой, непроницаемой зелени трав, кустарника и деревьев, там, где на ее поверхности просвечивали длинные белые тела, была темной и чудесно зеленела.

Он смотрел на эти белые женские тела, медленно погружающиеся в воду, с тоской и жадностью, словно на нечто олицетворяющее его мечты — об успехе, богатстве, размахе, плодотворности, надежности и прочности. В этом образе как бы скрывался основной смысл его жизни.