Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я закивал болванчиком. Это как раз та ситуация, што ого! Не раз в жизни, но где-то рядышком.
— Думал через слухи, — поделился я с опекуном, нервно сцепив руки, — через два источника. Один в вашем лице, другой в лице Льва Лазаревича, аптекаря. И всё такое, што ох и ах, как смешно, но слово дали, потому до срока и не можете говорить. И к купцам. А?!
Владимир Алексеевич заморщил лоб и закряхтел, поудобней устраиваясь на стуле.
— А вот здесь я бы предложил несколько правок! Для начала – разделить слухи… Я так понимаю, что ты от аптекаря прямиком ко мне?
— Да. Проверил на обидки, и вроде как и нет их. Тоже смешно, пусть и над ними смех.
— А если запустить, шо таки да? — перешёл дядя Гиляй на одесский суржик, и подмигнул озорно. — Вот прямо такое да, шо ой вэй, да как нас опозорили!?
Я глазами захлопал, на што опекун усмехнулся только.
— Жизненный опыт, — он весело дёрнул ус. — Публика-то какая? Каждый второй антисемит, а каждый первый вслед за вторым. И тут – такое! А? Бальзам рижский! Да с думками, что для семитов чортовых как соль на раны! То-то радости будет!
— А где радость – да такая, штоб с душком злобственным, там и с деньгами легче расстаются! — подхватил я восторженно.
— Верно! — учительским тоном отозвался Владимир Алексеевич, поправив отсутствующие очки, и улыбаясь так, што ни разу ни худая морда лица загрозилась треснуть.
— Ещё, — продолжил он, — нужно не ломиться к купечеству, а наоборот! Пустим слух, что ты хотел порадовать их, но разобиделся на незаслуженную опалу. А?!
— Сработает ли? — засомневался я.
Опекун только усмехнулся, и сразу вспомнилось о его связях. А ведь может быть, што и да! И даже такое да, што ого-го!
— Тогда я к аптекарю! — сорвался я из комнаты. — Добегу с уточнением, пока толком не успел!
За подготовку номера Владимир Алексеевич взялся со всем пылом большой души и неуёмного характера. Театрального реквизита натащил в квартиру чуть не телегу! Повсюду какие-то костюмы, маски, парики, бутафорское и не очень оружие.
По костюмам Санька впополаме с дядей Гиляем, и спорить не боится. Потому как у опекуна моего пусть сто раз жизненный опыт и даже актёрство за плечами, но и разбег он берёт иногда такой, што ого-го! Осаживать надо.
Санька так-то не очень-то и нужон для номера. Это уже так, вроде как представление купечеству. Пусть даже и по художницкой части идёт, но имя-то в памяти отложится! Такая себе реклама впрок.
Хотел и Мишку втянуть, но тот упёрся всеми четырьмя, хотя и нахохотался над номером под слово не говорить. Такой себе гонор впополаме со стеснительностью полезли.
Владимир Алексеевич успел не только с нами, но и по слухам работать – да так, што ого! Гости зачастили, да все с именами. Любопытно! А мы таимся.
Потом раз! И дядя Гиляй нетрезвый пришёл, да сильно. Довольный!
— Н-на! — протянул он супруге гнутый в трубочку серебряный рубель. — Сувенир!
— Егорка! — сделав шаг, он опустил руку на голову, встрепав мне волосы чуть не вместе с черепом. — Договорился!
— Вот! — Гиляровский достал бумажник и закопался. — Аванс! Тыщща!
Несколько крупных ассигнаций протянуты мне, под округлённые глаза Нади, вышедшей встретить отца.
— Мария, — он повернулся к супруге, с интересом и приподнятой бровью наблюдавшей за сценкой. — С купцами! В ресторане! Ух! Завтра, всё завтра! Я – спать!
На следующее утро, отойдя с рассолом от похмелья, Владимир Алексеевич уточнял диспозицию.
— К двум пополудни к «Яру» едем. Аккурат к тому времени купечество начнёт собираться. Ты же хотел примелькать морду лица?
Угукаю филином, и опекун продолжает:
— Наше выступление позже будет, но к пяти вечера освободимся. Купечество почтенное, — он усмехнулся, — к тому времени как раз разогреется зрелищем танцев и водочкой, но не успеет уйти в алкоголь всей своей головушкой. Вот середину конкурса нами и разбавили. Затем… не передумал?
— Как уговаривались, — подтверждаю я, — у вас дома гости собираются, все свои да наши. Там. Потом Хитровка.
Дядя Гиляй хмыкает и ерзает носом, но отмалчивается на Хитровку. Я поначалу вообще хотел – на Хитровку после купечества. Сразу.
Отговорил, хотя я и упирался поначалу. Дескать, купечество в первую голову поставить, так слова никто не скажет. Похмыкают может чутка, но ясно-понятно – денюжек человек хочет заработать, а не признание чистой публики.
А вот если Хитровку после купечества поставить, поперёд творческой публики, то уже и да, такое себе клеймо на всю жизнь. Певца каторжансково. Вроде как декларация о намерениях и такое всё.
Он вообще эту часть, хитрованскую, опустить хотел, но тут уже я совсем упёрся. Мало ли? Им лестно, а мне и пригодиться когда может.
Заранее даже чутка, как с Иваном Карпычем вышло. Теперь ого! Хрен там полезут родственнички на опеку и денюжки, да и другие всякие призадумаются.
Но тут такое дело, што публике этой лучше не должать. А то ведь спросят! Да и на крючок. Ишь, крёстный нашёлся!
А так вроде и отдам долги, да вперёд сильно, с размахом. Пусть даже и не столько тем помогальщикам незваным, а вроде как всем атаманам хитрованским, и немножечко всей Хитровке. Но тут такая штука, што на этом и помогальщики авторитета среди своих приподнимут за помощь мне. Такое всё, закрученное.
* * *
К «Яру» подъехали с шиком, на тысячном рысаке – один из купчин расстарался, прислал за нами своего. Народ уже почти весь собрался, и публика такая, што и ого! Ково не назовёшь, все на слуху!
Тут тебе и один из Рукавишниковых, и Карзинкин Андрей Александрович, и Евдоким Жохов. А вон Крестовниковых экипаж, Дурдинский.
Не все в великих миллионах, но ого! На слуху. Жоховы вон каким паровозом попёрли! Все понимают, што эти – да! Выйдут в миллионщики.
— Ну что, орлы!? — встряхнул нас дядя Гиляй. — Не передумали? Соберитесь тогда! Ну, как репетировали!
Собрались и сошли такие себе, со всем достоинством. Не с фанаберией дурной, а как специалисты, знающие себе цену. Владимир Алексеевич чутка за нашими спинами, вроде как свита. А не последний ведь человек на Москве! Так што внимание пусть невольно, а привлекается.
Сами в костюмчиках таких себе приличных, в руках саквояжи. После бани, да причёсанные и наодеколоненные, што куда там!
Покрутились немножечко во дворе, вроде как показали себя. Ну и купцам почтенным тоже подходили, почтение засвидетельствовать.
Но и себя блюли! Дурдин жопой повернулся, ну