Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов

Свои ряды мы развернули смело,

И боевых пришпорили коней.

Мы мчались в тыл, как полем черный вихрь,

Решив, что смерть не люба казаку,

Как развевались пейсы наши лихо,

Сплетаясь с гривой конской на скаку.

Наш атаман догнал нас на кобыле,

Я умоляю в бой вернуться вас,

А кони были в перхоти и в мыле,

И казаки не слухали приказ.

Тут вышел Кац, Шалом, браты-казаки,

Кто в бой пойдёть представлю к орденам,

А тот кто откупился от атаки,

Тот подвозить снаряды будет нам.

Купчины вперёд подались – все-превсе прям! И кто бороду зажёвывает, а кто и скатерть. Слушают!

Мы не сдались на уговоры эти,

Там пулемет, а кто у нас герой?!

Наш Рабинович скрылся в лазарете,

Сказав, что ранен прямо в геморрой.

На нас врагов надвинулась лавина,

Ряды штыков, огня свинцовый шквал,

Мы защищали нашего раввина,

Он бойко нам патроны продавал.

Но враг силен и были мы разбиты,

Едва успевши распродать обоз,

Мы записались все в антисемиты,

Так был решён еврейский наш вопрос.[29]

— Любо! — заорал вдруг Дурдин, который ещё жопой недавно. — Ай да казачество еврейское!

И перстень с себя срывать! Но тут быстро официанты сообразили, у них такие сцены не впервой. С подносами пустыми – раз! И пробежались. Да к нашему столику.

А там! Мама дорогая! Горой! Ассигнации, часы, перстни, портсигары, табакерка даже! Три раза пели на бис. Потом перемигнулись, сигнал музыкантам дали, и как вжарили!

— Как на Дерибасовской…

Да танцами такими себе еврейскими!

Еле отпустили. Каждый прям што-то сказать норовил, да кто по голове потрепать, а кто и руку пожать! И денег ещё перепало. Некоторые, правда, свои подарки назад забрали, но пообещали вернуть потом с гравировкой подарственной.

Ценности с подноса – в мешок, без счёта! И в банк. Вышли когда, меня ажно штормило. Двадцать три тыщи без малого, и это только деньгами! А ещё портсигары всякие.

А Владимир Алексеевич смеется только.

— Эх, щеглы! Знали бы вы, сколько на балет уходит! Одна балерина обходится порой дороже крейсера!

И вижу – не врёт ведь! Такие себе глаза потому как – вроде и смеётся, но горечь в них.

Тридцать первая глава

«Весна пришла в Париж, но не радует она простых парижан!» [30]

Непроизвольно потянул носом по шлейфу сигаретного дымка, потёр уши. Тянет курить… а дорого! Пришлось бросить. Много чего пришлось.

Во Францию попал по одной из сложно закрученных учебных программ. Нахожусь вполне легально, а вот с работой – шиш! Не имею права. А жить на что-то надо, вот и кручусь.

Тяжело, слов нет! Дорогой город, просто охренеть насколько! Квартиру снимаю в арабском гетто, хотя сроду не подумал бы, что в принципе сунусь туда. А вот припекло, и сунулся, и ничего так, живу. А куда деваться?

Своеобразный народец. Не плохие, но и не хорошие, сами по себе, отдельно от Парижа и Франции.

Пытались вначале на излом пробовать, но даже до драки не дошло. Жёстко поговорили, но без перехода на личности. Да как-то так и прижился. Не я один, к слову. Хватает здесь белой нищеты.

Не потому, что крут безмерно или там русских уважают. Вот уж чего нет! Просто делить нечего. Пусть не араб и не африканец, но и не полноценный европеец. Русский.

В общении с французами это скорее минус, они те ещё шовинисты. С арабами как раз нормально более-менее. Ни СССР, ни Россия к ним с цивилизаторскими миссиями не лезли, потому к нам претензий особых и нет.

А вот к европейцам есть. Арабы и африканцы себя не просителями и беженцами ощущают, а скорее этакими справедливцами.

Европейцы лезут к ним, выкачивая недра и проводя гуманитарные бомбардировки? Ну так и нечего удивляться потоку людей, хлынувших в прекрасную Европу, и не собирающихся работать. Пособия воспринимаются как несправедливо маленький налог от Европы на экономическую, а порой и военную оккупацию их родных стран.

Снимаю квартиру вместе с парой алжирцев. Такие себе чёткие пацанчики, ну да не мне пенять. Нормально всё.

— Русский! — окликнул меня по возвращению с курсов Ахмед, выгуливающий во дворе малолетних отпрысков. — Зайдёшь посмотреть? Течёт!

— Хоть сейчас!

— Сейчас нет, — замялся тот, — дома только жена, а женщине наедине с чужим мужчиной, сам понимаешь…

— Звони, подойду!