Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву - Лея Трахтман-Палхан

Мы с Михаилом спали на старой софе без ножек. Собственно, это был обычный матрас, под которым Миша соорудил какую-то опору. Малютка Эрик спал в своей детской кроватке у одной стены, а Димина кровать стояла у другой. Олину раскладушку мы по-прежнему перед сном устанавливали посреди комнаты и, как прежде, площадь пола использовалась на 100 процентов.

В средней школе я успела проработать всего один год. Преподавала любимую мной историю Древнего мира. Об этом периоде моей работы в школе память почему-то не сохранила ничего особенного, несмотря на то, что это было начало моей учительской деятельности. Помню только что в первое время я страшно волновалась перед каждым уроком, а когда входила в класс, сразу же садилась на стул, так как у меня буквально дрожали колени. Но обстановка в школе была нормальная. Ко мне очень хорошо относилось руководство и весьма сочувственно все учителя. Особенно одна учительница-еврейка, имени которой я уже не помню. Она была замужем за русским парнем, которого в том же году арестовали, и он погиб где-то в сталинских лагерях. Мы виделись с ней в Москве уже после войны.

Начало войны

Я преподавала в школе до июня 1941 года, практически до самого начала войны с Германией. Хорошо помню наших соседей по коммунальной квартире. Они были намного старше нас. Муж работал милиционером, а жена-домохозяйка воспитывала двоих детей: девочек пятнадцати и семнадцати лет. 22 июня утром, когда все мы были дома, вдруг раздался неожиданный сильный стук в дверь и крик соседки: «Идите, идите сюда быстрей, послушайте, что говорит Молотов по радио!» У нас в комнате не было радио, и мы с Мишей бросились к соседям и прильнули к большому черному рупору, висевшему на стене. Молотов дрожащим голосом сообщал от имени правительства СССР, что фашистская Германия без объявления войны рано утром атаковала западные границы СССР на всем протяжении от Баренцева до Черного моря. Это означало начало войны. Войны жестокой и долгой.

Конечно, тогда мы не знали, что она продлится так долго – около четырех лет. Это было страшно и неожиданно, хоть о приближении войны писали в газетах и говорили по радио. Простой народ надеялся, что все обойдется, но, к большому нашему горю, не обошлось, и ужас войны стал невероятно быстро приближаться к Москве.

Началась эвакуация сперва яслей и детских садов, а затем средних школ и других учебных заведений. Вначале уезжали на восток недалеко от Москвы: в провинциальные города – Рязань, Владимир, Кострому и др. Но по мере приближения немецких войск стали уходить эшелоны на Урал и в Сибирь.

Меня и еще одну учительницу через какое-то время перевели на должности воспитателей в детский сад, где находились наши дети. В конце мая Оля попросила отпустить ее на лето в деревню. Как и всем учителям, мне был положен летний отпуск, поэтому я без особых колебаний отпустила ее, и она уехала в свою деревню в Белоруссии. Эрику было уже больше двух лет. После того как Ольга уехала, я определила сына в детский садик. Мне до сих пор неизвестна ее судьба. Она была сильно привязана к Эрику и, несмотря на свою молодость, очень хорошо за ним ухаживала. Мы все ее любили и относились к ней, как к члену нашей большой семьи.

Жаль было Олю, так как ее деревня в самом начале войны оказалась оккупирована фашистами. Выжила она или погибла в эту страшную войну, выяснить так и не удалось. Но все это время мы находились в таком состоянии, что у нас практически не было ни сил, ни времени, ни, наконец, возможности заниматься ее судьбой.

Когда началась война, Эрик ходил в ясельную группу детского сада, располагавшегося рядом с нашим домом. Вместе с учительницей русского языка из нашей школы, которую, как и меня, перевели на работу в детский сад, мы должны были отвести детей ясельной группы в усадьбу какого-то бывшего князя. Она находилась недалеко от нашего детсада, на другой стороне довольно большой рощи, в деревне Березань.

Каждой из нас вручили группу в двадцать пять детей в возрасте от полутора до двух лет. После завтрака мы отвели всех детишек в рощицу, находившуюся рядом с детским садиком. Понятно, что я никогда не была воспитательницей. И весь мой опыт состоял только из двухлетнего ухаживания за Эриком. Но Эрик был один, а тут целых двадцать пять Эриков. Я с трудом успела протереть их мордашки и пересчитать, чтобы, Боже упаси, никто не потерялся. Эрик оказался не в моей группе. Это было не случайно, так как инструкция запрещала воспитательнице иметь в своей группе сына или дочь, чтобы уделять одинаковое внимание всем детям, а не только своему. Я очень боялась за Эрика и не меньше за детей моей группы, так как роща была довольно большая, а среди деревьев и кустов очень просто было кого-нибудь потерять. Следить в одиночку за цепочкой из двадцати пяти детей было очень тяжело. По дороге нас догнал кто-то из персонала детсада и сообщил, что немецкие войска приближаются к Москве. Я помню, как меня подозвала к себе учительница второй группы, которая вместе с детьми поджидала нас, так как вышла немного раньше. Она жила без мужа и одна воспитывала сына, ровесника Эрика. И вдруг она сказала страшную вещь: «Я бы очень хотела, чтобы немцы побыстрее появились здесь, и наконец эта война закончилась». Мне кажется, что она приехала в Москву из Польши, когда в 1939 году Сталин и Гитлер поделили ее между собой. Потом она добавила: «Немцы – джентльмены, я их хорошо знаю, ничего плохого они нам не сделают. Пусть эта война быстрей закончится».

Я просто оторопела от этих слов и растерянно спросила: «Ты что, хочешь, чтобы мы проиграли в этой войне и фашисты победили? Ты что, не понимаешь – это же верная смерть для моей семьи и всех советских евреев?» К тому времени мы уже знали, что немцы после захвата Одессы уничтожили там почти всех евреев, не успевших бежать. Правда, после выступления Сталина по радио информацию об уничтожении евреев на захваченных немцами территориях передавать перестали. Евреи растворились в формулировке «советские граждане», и больше о них не упоминали.

Вообще, по мере продвижения немецких войск на восток резко усилился антисемитизм, которого я почти не ощущала до начала войны.

После того разговора с моей коллегой я поняла, что она чужой, жестокий человек, но, вероятно, у нее были свои причины так думать. Тем не менее нам пришлось вместе добираться до этой злосчастной усадьбы. Каким-то образом мы узнали, что недалеко от деревни Березань, куда мы привезли своих деток, находится наша школа, которая тоже переехала из Москвы.

Мы с учительницей решили перебраться туда и жить вместе с учениками и учителями. Школы тоже стали эвакуировать, так как немцы стремительно приближались к Москве.